Тем не менее не существовало противоречий между патерналистской идеей о том, что Сталин-отец заботится о нации, и верой в социальную мобильность. Паша Ангелина, первая женщина-тракторист, бригадир тракторной бригады, известная стахановка, соединила эти идеи в одной частушке, продекламированной на областной конференции в 1936 году:

В соответствии с официальной линией партии Паша благодарила Сталина за помощь молодым целеустремленным людям, таким, как она, которые, в свою очередь, помогали народу. Как и при идеализированном служении аристократии царю и царизму, государство давало привилегии и награждало за верную службу. Однако от мира, в котором один отец стоит во главе гибкой иерархии, основанной на добродетели, к незыблемой пирамиде власти, в которой вышестоящие отцы подчиняют себе детей, был один короткий шаг.

Такие перемены стали наиболее очевидны в этнической политике: русские все чаще представлялись высшей нацией, стоящей во главе иерархии подчиненных этнических меньшинств. И хотя СССР ни в коем случае нельзя считать преемником Российской империи, некоторые черты старого режима, пусть не в явной форме, все же сохранились. После 1932 года в паспорта всех людей[358] вписывалась информация об их классовой и этнической принадлежности, что говорит об отношении государства к разным классам и народностям. Теоретически крестьяне не могли покинуть деревню без разрешения (ограничения, схожие с теми, что были у крепостных). Классовое происхождение все еще обусловливало возможности получения образования и достижения карьерных успехов. Партийные работники превратились наряду с пролетариями в привилегированный класс. Номенклатура (как их называли) имела доступ к комфортному жилью, магазинам, продовольствию. Она превращалась в привилегированную группу, напоминавшую высшее сословие при царизме^{411}.

В культуре сталинизма образ «советской семьи» сильнее стал напоминать отцов и детей, чем союз братьев. Официальный дискурс строился на образах советских героев, однако они сильно отличались от героев 1920-х годов. В отличие от Глеба, персонажа Ф. Гладкова, они никогда не могли достичь полной политической зрелости, присущей советским лидерам. Это были импульсивные, спонтанно действующие люди, нуждавшиеся в отеческой опеке партийных учителей. Самым известным героем этого типа был Павел Корчагин, персонаж полуавтобиографического романа Николая Островского «Как закалялась сталь» (1934)[359]. Действие романа разворачивается на Украине времен Гражданской войны[360]. Роман рассказывает о необычайной силе воли Корчагина: он борется за социализм наперекор всем трудностям, иногда едва избегая смерти, и продолжает бороться за общее дело, даже когда его парализовало. Несмотря на то что его характер, как сталь, «закален», он остается незрелым на протяжении жизни: он плохо учится и ведет себя в школе, он ставит классовое происхождение выше любви и рвет отношения с Тоней из мелкобуржуазной семьи, претерпев при этом глубокие страдания, он остается верен коммунизму, преодолев, однако, продолжительную депрессию, едва не приведшую к самоубийству. Его героизмом управляют наставники-партийцы, но сам он так и не становится партийным лидером, идеологом марксизма-ленинизма^{412}. Корчагин был одним из наиболее выдающихся сыновей-героев сталинской культуры, как в сфере литературы, так и вне ее. Пилоты, исследователи Арктики (сталинские «птенцы») и рабочие-стахановцы изображались как уважаемые, но все же младшие члены советской семьи. Предками новой «советской семьи» были отцы-герои. Историческая роль Александра Невского, Петра Великого и других исторических личностей была переоценена, однако все же это была скромная роль предшественников, великого Сталина.

Сталин, однако, не был единственным отцом партии. СССР превратилось в общество матрешек: в бесконечной иерархии появились «младшие» отцы. Многие местные руководители, заслужившие свое положение службой во время Гражданской войны[361], вели себя словно «маленькие Сталины» с собственной сложившейся группой подчиненных — так называемым хвостом, который они тащили за собой, продвигаясь по карьерной лестнице. Они создавали культы собственной личности, подражая культу великого вождя^{413}. Как и вождь, они своей заслугой считали любое достижение, имевшее место в их области. Иногда в сознании народа эти культы разрастались до размеров, превышающих культ Сталина. В 1937 году один колхозник на вопрос «Кто теперь главный в России?» ответил «Ильин» — глава местного сельсовета. Казалось, колхозник никогда ничего не слышал о великом вожде^{414}.

Попытки Сталина распространить влияние аристократического военного героизма привели к высокому авторитету такого героизма в патерналистской политической культуре. Благородные воины Александра Невского стали мощными образцами для подражания. Тем не менее было бы преувеличением утверждать, что Россия при Сталине просто вернулась к старому режиму. От партийцев ожидалось, что они примут не только героические военные ценности, но и ленинскую (почти протестантскую) идею здравого аскетизма. От них ожидалось, что они будут следовать строгому моральному кодексу. От них, в отличие от бояр при Петре, ожидалось, что они будут управлять научно (скорее в традиционном «буржуазном» понимании, чем в утопическом марксистском представлении). Руководство прилагало большие усилия к тому, чтобы создать новые кадры — «красных специалистов», которые знакомились бы с глубинными смыслами идеологии под строгим контролем партии.

Новый союз квазиаристократических отцов-руководителей и квазибуржуазных ученых нашел свое яркое воплощение в рядах областной и районной партийной элиты. После хаоса в экономике начала 1930-х годов Сталин подчеркнул особое значение строгого экономического контроля и подчинения. Инженеры и руководители вновь получили высокий статус, а партийные работники, развившие подозрительное и настороженное к ним отношение, теперь должны были оказывать им помощь и поддержку. Произошла частичная «демобилизация» партии, в то время как ее чиновники и руководители превратились в связанную, единую административную элиту. Виктор Кравченко, ставший в 1934 году инженером нового металлургического завода в Никополе на Украине, прекрасно описывает свое «вхождение» в элиту и его напряженные отношения с рабочими: «Меня поселили в просторном пятикомнатном доме примерно в километре от завода. Это был один из восьми домов, предназначенных для высокопоставленных чиновников… в гараже стояла машина, а еще в моем распоряжении находилась пара прекрасных лошадей — разумеется, собственность завода, однако я мог ими пользоваться как полноправный хозяин, пока занимал должность на заводе. Кроме дома,, в моем распоряжении был шофер, конюх и рослая крестьянка, которая готовила еду и убирала дом… Я честно хотел установить дружественные, открытые отношения с рабочими… Однако общение обычных рабочих с таким высокопоставленным инженером, как я, могло задеть их гордость — оно напоминало снисходительный патронаж. Кроме того, такое “братство”, нарушающее дисциплину, не понравилось бы официальному руководству. На словах мы тоже представляли “рабочую силу”, на деле же были отдельным классом»^{415}.