На другой стороне Балканского полуострова албанские коммунисты избрали не такую жесткую форму национализма. Их, например, мало интересовали права косовских албанцев как этнического меньшинства Югославии. Но, как и румыны, они приветствовали сталинскую модель как основу укрепления национальной силы[703].
Энвер Ходжа родился в 1908 году в семье мелкого землевладельца на юге Албании. Он всегда говорил, что его дядя, старый албанский патриот, внушил ему страстную веру в независимость Албании. На государственную стипендию Ходжа учился на факультете естественных наук в университете Монпелье во Франции, но вскоре отправился изучать философию в Сорбонне. Он был одним из многих коммунистических лидеров развивающегося мира (таких, как Хо Ши Мин, Чжоу Эньлай и Пол Пот), которые пришли к коммунизму благодаря Коммунистической партии Франции. Именно под ее влиянием он стал считать, что преодолеть отсталость Албании можно только с помощью сталинизма. Вернувшись в Албанию, он некоторое время преподавал французский язык. Во время итальянской оккупации Ходжа отказался вступать в Албанскую фашистскую партию, за что был уволен. Он открыл небольшую табачную лавку, которая стала местом встреч подпольных коммунистов.
Он был очень самоуверенным, умел хорошо выражать свои мысли и любил хорошо одеваться, как и Тито. На самом деле, проблема моды была связана с конфликтом, возникшим между ним и таким же надменным Тито: когда он посетил Тито в июне 1946 года, Ходжа был потрясен его высокомерием и даже позавидовал его экстравагантности, интерьеру дворца, золотому мундиру и гордой манере. Ходжа и другие представители албанской делегации почувствовали себя униженными. Пока Тито жаловался на советское империалистическое высокомерие, Ходжа разглядел империалиста в самом Тито. Попытки Югославии установить контроль над всем регионом еще больше ухудшили отношения с Албанией, которая с восторгом встретила новость о разрыве отношений между Тито и СССР в 1948 году. Следовательно, советско-югославское сближение в 1955 году испортило отношения СССР с Албанией. Кроме того, Ходжа был зол на Хрущева за его попытки навсегда закрепить за Албанией статус сельскохозяйственного гетто стран СЭВ. С 1960-х годов отношения между Албанией и СССР начали ухудшаться серьезнее. Официальный разрыв произошел в 1961 году, когда Ходжа оскорбительно высказался в адрес Хрущева, назвав его «величайшим шарлатаном контрреволюции и самым смешным клоуном, которого мир когда-либо видел»{970}. В том же году началась третья пятилетка, на которую было запланирована стремительная индустриализация Албании. Объемы промышленной продукции в 1960 году составляли 18,2% национального дохода. В 1985 году этот показатель составил уже 43,3%.
Ходжа добавил к ортодоксальному сталинизму несколько новых элементов. Первым элементом, привнесенным лидером, стала этническая и клановая политика Албании. Партийная система предоставляла большинство привилегий тоскам, представителям этнической группы на юге Албании, некоторое время сопротивлявшимся власти сюзеренитета северных албанцев — гегов. Тоском являлся и сам Ходжа. Будучи тоском, Ходжа был тесно связан с группой кланов. В 1961 году в Центральный комитет партии, включающий 61 человека, входили в том числе пять семейных пар (в частности, Ходжа и его жена), еще 20 человек были родственниками (зятья, двоюродные братья и другие){971}. Резкий контраст традиционной «племенной» политике создавала приверженность маоизму, возникшая в 1960-е годы, когда Албания установила связи с Китаем. Это был один из наиболее странных союзов эпохи. Тем не менее албанский маоизм по духу напоминал скорее поздний сталинизм, чем китайский коммунизм. Ходжа использовал труды Мао, чтобы оправдать пытки, он также разделял талант Мао к бранным речам и поношению. Однако все его кампании проходили под строгим контролем и практически не имели признаков популизма кампаний Мао.
И все же самым централизованным государством эпохи позднего сталинизма была Северная Корея. После окончания Корейской войны и смерти Сталина непосредственное влияние СССР на Корею уменьшилось, и Ким Ир Сен продолжил политику высокого сталинизма в сочетании с местными и японскими традициями национализма. После Корейской войны осталась одна глубокая кровоточащая рана — граница, разделяющая Север и Юг. Ким Ир Сен постоянно ощущал угрозу со стороны Юга, поддерживаемого американским блоком, а сам мечтал о воссоединении Кореи под его властью. После войны в руководстве появилась группа правых технократов, которые выступали за более сбалансированную экономику, ориентированную на потребителя, однако технократы были побеждены и стали жертвой чисток[704]. Ким настаивал на индустриальном и военном развитии под лозунгом «В одной руке — ружье, в другой — серп и молот!»{972}. Было непонятно, как одной рукой можно было работать и серпом, и молотом. Но в 1958 году, когда Китай начал «Большой скачок вперед», Ким верил в то, что стремительное развитие в духе «Большого скачка» может преодолеть любые препятствия. Ким назвал кампанию движением Чхоллима в честь волшебного крылатого коня из корейских мифов, способного на большой скорости преодолевать огромные расстояния.
Ким Ир Сена волновала угроза, исходившая не только от капиталистического Юга, но и от коммунистических соседей с Севера — СССР и Китая. Он решил укрепить обороноспособность в неспокойные годы (конец 1950-х — начало 1960-х годов), когда хрущевская критика Сталина ставила под удар и его самого. Намереваясь стать независимым от капризов советской политики, в 1955 году Ким начал отходить от марксизма-ленинизма. Новой идеологией режима становится философия чучхе (обычно переводится как «самобытность»). Чучхе означает национальный дух. Главным врагом национального духа, согласно философии чучхе, является sadae juŭi, «низкопоклонство» (дословно «служение великому») — подчинение иностранцам и их культуре. Это напоминало преступление «низкопоклонство перед Западом» эпохи высокого сталинизма, однако на этот раз «отрицательным персонажем» стали сами русские. Ким осуждал «поэтов, боготворивших Пушкина, и музыкантов, восхищавшихся Чайковским»; «низкопоклонство было таким безудержным, что некоторые художники писали иностранные пейзажи вместо наших красивых гор и рек». Он был вне себя от ярости, когда в одной из местных больниц увидел картину, изображающую сибирского медведя{973}. Его связи с Советами и Красной армией больше не имели значения. Официальная биография Ким Чен Ира была исправлена: объявлялось, что он родился в Корее, а не в СССР. Юрий Ирсенович Ким никогда не существовал.
Ким начал распространение идей чучхе в начале 1960-х годов во время напряженных отношений с СССР. Однако позднее, в период Культурной революции, основную угрозу стал представлять Китай. В 1967 году радикальные «красные охранники» усмотрели в Северной Корее «феодальный» коммунизм, который они стремились искоренить, и обвинили Ким Ир Сена в том, что он был недостаточно искренним антисоветчиком. Китайцы назвали режим Кима «ревизионистским» и коррумпированным. На китайско-корейской границе вспыхнул конфликт.
В ответ Ким перенял некоторые аспекты культа личности Мао. Теперь северные корейцы открыто демонстрировали сильнейшую эмоциональную привязанность к «Великому Вождю», какую «красные охранники» проявляли по отношению к Мао. Однако Ким никогда не применял принципы хаотичной народной мобилизации, свойственные Китаю при Мао. В стране сохранился жесткий[705] иерархический порядок. Согласно мрачной, язвительной корейской шутке, все население можно было разделить на несколько категорий: «помидоры» были «красными» до мозга костей, «яблоки» были красными лишь на поверхности и могли подвергаться идеологическому влиянию, а те, кого называли «виноградом», не имели шансов на прощение. В корейском обществе большую роль играла наследственность и классовое происхождение (сонгун): верхушку «передового класса» составили выходцы из рабочих, крестьян и коммунистов 1940-х и 1950-х годов, именно им достались лучшие рабочие места; «колеблющийся класс» имел возможность карьерного роста, возможно, даже военного; представители «враждебного класса» стали изгоями, занимавшимися в основном черной работой. Однако некоторые наблюдатели имеют противоположное мнение относительно силы принципа сонгун и возможности людей его обходить, как и относительно многих других аспектов этого загадочного закрытого общества{974}.
