В Дмитрове остался его наместник Ерофей Елин.

Галичский терем сызнова погрузил в тоску по Анастасии. Здесь всё, как в Звенигороде, напоминало о ней. Однако сердечные сетования с бессонницей скоро были отодвинуты в сторону грозными, дурными событиями. Месяца не прошло, как явился в Галич тот же Ерофей Елин и сообщил, что был изгнан из Дмитрова по указу великого князя воеводой Товарковым. Город взят под руку Москвы. Такой оборот дела Юрий Дмитрич хотя и ожидал, но воспринял буйно: бегал из угла в угол, из покоя в покой, не находил места в тереме.

Ивашка Светёныш беспокоился:

   - Ты чего, господине? Ты куда, господине?

Князь отмахивался:

   - Сгинь!.. Я всё борюсь и борюсь с драконом, клыкастым, хвостатым и одноглазым...

Остановила беспредельный неугомон важнейшая весть гонца, присланного Лисицей: боярин Иван Дмитриевич Всеволож отъехал от великого князя в Тверь, затем в Углич, оттуда взял путь на Галич. Не составило труда догадаться, какая именно причина тому, труднее было предвидеть последствия.

Юрий Дмитрич угомонился в своём деловом покое, дабы всё спокойно обдумать, взвесить, принять решение: каково встретит Ивана, с чем тот едет, о чём будет разговор?

Потом по случаю субботнего дня князь попарился в бане, и тут вестоноша из предбанника объявил: московский гость за озером, в селе Пасынкове.

Юрий Дмитрич собрался вечерять, хотел, как заранее намечал, послать за Морозовым. И тут Ивашка Светёныш возвестил:

   - Боярин в дорогом зипуне ждёт в сенях.

Князь выступил в сени и увидел, как его враг, сильный не оружием, а словом и замыслом, рухнул перед ним на колени, громко молвил повинным голосом:

   - Прости, государь Юрий Дмитрич! Не оттолкни, не прогони окаянного!

Они сидели один супротив другого, однако не супротивники, а союзники. Их разделял богатый яствами и питиями стол. Вечеря началась позднее обычного. Пришлось ждать, пока гость обиходит себя с пути. Кстати, баня была ещё горяча и взятое у постельничего белье оказалось боярину впору, ибо с собой впопыхах он не взял ничего в запас. За Морозовым послано не было, беседа ожидалась из тех, кои не терпят никаких третьих лиц. Кубки сдвинулись, Всеволож произнёс:

   - Пью твоё здравие, в справедливой борьбе одоление и в делах правительственных благополучие, государь мой Юрий Дмитрич!

Гость утолил жажду живительной романеей до дна, хозяин лишь пригубил.

   - От твоей здравицы, - не сдержал горькой усмешки князь, - очи лезут на лоб.

Иван Дмитрич обиды не показал.

   - Что бы ты ни сказал сейчас, - с полной откровенностью начал он, - всё приму смиренно. Радуясь, что не изгнан с позором, а посажен за стол. Мы с тобой два магнита, отталкивающие друг друга. Однако, стоит лишь обернуться одному из них, так сблизятся, силой не оторвёшь. Вспомни, князь, сколько раз нам, супротивничая, приходилось быть рядом. Ездили за государевой невестой во Псков, присоединяли Нижний к Москве, воевали булгар, скакали вместе на великокняжеский позов из Звенигорода, учил я твоих сыновей...

   - Плечом к плечу стояли перед Улу-Махметом, - опять- таки с усмешкой подсказал князь.

Иван Дмитриевич поперхнулся словом:

   - С-стояли. Не соратники - противники. Верно. Однако вспомни и порассуждай: где бы ни сходились, я по-человечески всегда был хорош к тебе. Нравилась твоя прямота, совестливость, открытость. Иное дело, мои должностные обязанности ставили нас порознь. Судьбе понадобилось распорядиться так, что ты враждебен был порой государю-брату, я же ему служил, как и твоему родителю. Теперь в пре с племянником, естественно, принял сторону сына Василия Дмитрича.

   - Ты шёл, Иван, во все тяжкие, - жёстко упрекнул Юрий Дмитрич, - дабы дочь свою выдать за великого князя. Могу ль после этого быть спокойным, приняв такого споспешника?

   - Ещё как можешь! - не моргнув глазом, успокоил боярин. - Полная готовность на всё ради государя, коему служу, разве не говорит в мою пользу?

Князь вынужден был согласиться, хотя и с колкой оговоркой:

   - А вдруг сызнова поменяешь господ?

Тут боярин насупился:

   - Порукой, что до конца останусь верен тебе, - произнёс он мрачно, - дочь, опозоренная клятвопреступниками. К ним назад ходу нет.

   - Слышь, моему старшему твоя младшая дочь очень пришлась по нраву, - как бы к слову молвил князь.

Иван Дмитрич, не откликаясь, продолжал о своём:

   - Думал, служу юному наследнику, а выяснил - его матери. По смерти Витовта дщерь его никак не угомонится. Он был самовластец в Литве, она мнит самовластвовать на Руси. Сын - кукла в её руках: вот в чём самое худое. Для власти надобны тонкий ум, ясновидящие глаза, глухие к неправде уши. У ней нет ни того, ни другого, ни третьего. Жестокость же, как у язычницы. Помяни моё слово, князь: много бед ещё натворит сия фурия.

У Юрия Дмитрича вырвалось:

   - Послала нарочного к моей княгине и тем убила её.

Боярин осушил третий кубок, что нисколько не отразилось на ясности его взора, чёткости речи.

   - Ты прав, государь мой, - произнёс он, - я душу не пожалел, истину вывернул наизнанку. А как осудить отца, ослеплённого рвением сделать своё дитя счастливым? Обманутый и униженный, сдёрнул пелену с глаз. Разглядел всё, как есть. Пришёл к твёрдому убеждению: нельзя оставлять на троне ягнёнка под боком волчицы в овечьей шкуре. Направляющая звериная лапа и его покалечит. Нет, сие с моей стороны не месть, а долг лишить недостойного высшей власти во благо всем и ему самому. Так искуплю свой грех. - Иван Дмитрич перевёл дух и прибавил: - Это наш общий долг! И мой, и твой, княже.

Хозяин вскинул брови, глянул на гостя, задал раздражённый вопрос:

   - Чего добиваешься? Думаешь, по твоему желанию всё может стать с ног на голову? Да, ты умён, хитромыслив, во всём осведомлен. Однако остерегайся к этим дарам присоединять вседозволенность: что хочу, то и ворочу! Когда я накопил силу, было сделано всё, чтобы я вновь обессилел. И не без твоего участия. Теперь ничего не могу. Да и не желаю. Устал! - Князь помедлил. Боярин хранил молчание. - Прости, Иван. Я тебя понимаю. Со своей стороны пойми и меня.

Всеволож решительно отодвинул кубок. Привстал, поклонился через стол.

   - Благодарю, Юрий Дмитрич, что понимаешь. А вот я никак не пойму. У тебя сыновья: ради них напряги остатние силы. Помню, в один из наездов в Москву Анастасия Юрьевна разузнавала о смерти батюшки, князя Смоленского, и повстречалась со мной. Много беседовали, до сих пор в голове золотые её слова: «Мы строим столп благоденствия, радея о детях. Они возводят этот столп выше, в заботах о наших внуках, те - ещё выше, памятуя о дочерях и сыновьях своих». Я задумался: вот единственно верная история человечества! Столп когда-нибудь соединит землю с небом, иначе говоря, людей с Богом. Вот тогда и наступит рай в грешной мирской юдоли.

Князь выставил руки перед собой:

   - Дай время. Дозволь подумать. Не знаю, на что решусь.

   - Думай, государь, думай, - опустился на своё место гость. - Я был в Твери у великого князя Бориса Александровича. Видался со старшей дочерью, вдовой его покойного брата[107], а ныне инокиней. Долго соборовал с ним самим. Борис, ежели ты подымешься, пришлёт всю тверскую рать с пороками и пушками. Заглянул я и в Углич, к твоему брату Константину. Тот двумя руками за устранение молодого Василия, Софьи и их приспешника, литовского выходца, Наримантова. Ратников-угличан, правда, мало, зато Константин надеется привлечь новгородцев. Разреши, пока размышляешь, навещу Хлынов, узнаю возможность Вятки. Пусть будут наготове.

Юрий Дмитрич кивнул:

   - Добро. Только я покуда не говорю ни «да» ни «нет». Вот вернёшься, всё решим окончательно.

На том застолье и завершилось. Час настал поздний, оба удалились почивать. А назавтра расстались, вместе поутренничали, но уже без споров...