- Всё так, - согласился Юрий и сжал руками виски. - Что же мне остаётся?
Беседу прервал дворский Матвей:
- К твоей милости из златоверхого терема.
Посланным оказался Семён Филимонов, племянник Морозова. Юрий знал: между родичами не было приязни. Потому, вышедши в сени, не пригласил государева стольника во внутренние покои, лишь подивился игрушке судьбы: странно, что они с братом приблизили двух враждующих, - он - дядю, Василий - племянника.
Выяснилось: государь просит брата с утра пораньше пожаловать для важного дела. Какого, - посланный не был уполномочен знать.
Остаток дня Юрий провёл в раздумьях, что давалось непросто. Перечитывая в тысячный раз драгоценную Анастасиюшкину цидульку, пылал гневом на бесхарактерного Василия: хищник Витовт коварно захватывает Смоленск, а Московский великий князь воспринимает сие, как должное, едет к тестю, по-родственному пирует с ним именно там. Тьфу на такое унизительное веселье! С другой стороны, представив себя на месте старшего брата, увидел по левую руку страшного Темир-Аксака, заносящего меч над русскими княжествами, а по правую - ненасытного сына Кейстутьева, в крещении Александра, что уже овладел Карачевом, Мценском, Белевом, Великими Луками, Ржевом, короче, богатым югом, оставив зятю лишь бедный север. Что делать? С азиатским владыкой - только сражаться, с литовским - можно ещё договариваться, хитрить в надежде, что тот и другой когда-нибудь померяются силами, - вот тогда можно будет разом избавиться и от восточного ига, и от литовской алчности.
Утром, как только Галицкий вошёл в передний покой, князь засыпал его вопросами:
- Видал ли Анастасию? Как она? Что узнал на лице, чего нет в письме?
Боярин грустно развёл руками:
- Княжну не видал: не было возможности. Прибег к помощи твоей сестры Софьи. Она и передала листок. Она же сказала, что княжна тоскует в Рязани, но не падает духом. Стойкая смолянка, из тех, что добиваются своего.
- Я бы с ней стал вдвое сильнее! - размечтался молодой князь. - Однако пора к государю-брату, неведомо, для чего и зачем.
Всеведущий Борис пояснил:
- Матушка твоя, Овдотья Дмитриевна, поставила каменный храм во имя Рождества Богородицы на месте деревянной церквушки Святого Лазаря. Сегодня предстоит освящение. Служить будет сам митрополит Киприан. Великая княгиня-мать пригласила всех своих сыновей.
Юрий глянул на обледенелые окна и тяжело вздохнул. Как бы читая мысли его, боярин подал совет:
- Одевайся теплее. День нынче зело студёный. Говорят, много людей замёрзло в пути. Найдены издохшие кони с сеном в зубах. Стояли у коновязи и падали.
- Фух! - содрогнулся Юрий.
Не любил он русскую зиму.
7
В Набережных сенях все братья собрались вместе: венценосный Василий, второй по старшинству Юрий, подросшие Андрей, Пётр, маленький Константин. Великая княгиня-мать долго не выходила.
- Богомолец наш, митрополит Киприан, заждётся, - забеспокоился государь. - Пройдём, Гюргий, на женскую половину, поторопим матуньку.
Юрий пробормотал, идучи вслед за братом:
- Поди, наряжается.
Тот вопросительно глянул, однако ничего сказать не успел, ибо рябая Анютка, государынина постельница, остановила их в переднем покое:
- Царица-матушка завершает приём нищего сестричества. Прошено обождать здесь, на лавке.
Молча сели ждать. Дверь в следующий покой была приотворена. Оттуда слышался разговор:
- Поведывай, мать моя, только покороче. Времени у меня в обрез.
- Запрошлым летом, - раздался умильно звонкий голос, коим вымаливают милостыню добываюшки на паперти, - марта в двадцать четвёртый день, в Благовещение Пречистой, неодолимо захотелось мне причаститься. А церква была за тридесять вёрст. Остаток дня и всю ночь шла пешехожением, дабы поспеть к заутрени. А надо мною - то снег, то дождь. И сильный холодный ветер. Понадобилось перебресть ручеёк. Вошла в середину оного, лёд под ногами и проломился.
Юрию стало не по себе: жди, как челобитчик в Передней! Пришли недобрые мысли относительно матуньки: наслаждается недобродетельной жизнью, выставляя напоказ добродетель. Ну не кощунство ли?
- Окунулась по пояс в воду, - повествовала нищенка. - Пришла к заутрене мокрая, отстояла ещё и обедню. Бог сподобил принять причастие. Ночевала у церковного сторожа. К утру - сильный лом в ногах. Потом боль стала нечувствительной. А встать не могу. Ноги, как плети, не чую их. Сторож едва стащил с полатей: «Помрёшь, хлопочи с тобой!» Кое-как выползла на руках, легла на церковной паперти. Два дня люди подавали московки, сиречь полкопейки, и проходили мимо. На третий день подошёл старец и промолвил: «Не та настоящая милостыня, что мечут по улицам, добра та милостыня - дать десною рукою, а просящая не ведала бы».
- Может, в следующий раз доскажешь? - предложила Евдокия Дмитриевна.
«Ишь, правда - не в бровь, а в глаз!» - осуждающе подумал Юрий о матери.
Нищенка, ничтоже сумняшеся, продолжала:
- Вот и предложил старец: «Хочешь, излечу?» Мне нечего было дать, а он и не спросил ничего. Привёз домой, поселил на заднем дворе в пустой бане. После выспросила, в чём его лекарство? Набрал он по полям, дворам и помойным ямам целый четверик тленных костей, скотских, птичьих и прочих. Перемыл да перебил их помельче камнем, сложил в большую корчагу, накрыл крышкой со скважиной и опрокинул во вкопанный в землю пустой горшок, а сверху корчагу толсто обмазал глиной. Обложил костром дров, жёг сутки с лишком. Подкладывая дрова, приговаривал: «Вот будет дёготь из костей!» На другой день откопал горшок. Туда натекло из корчаги с половину десятериковой кружки жидкости, густой, красноватой, маслянистой и отдающей как бы живым сырым мясом. А кости сделались из чёрных и гнилых так белы, чисты и прозрачны, словно бы перламутр или жемчуг. Тем дёгтем натирала я ноги раз по пяти на дню. Назавтра стала шевелить пальцами, потом сгибать и разгибать суставы, а к концу недели пошла.
- Слава Богу! - завершила её рассказ великая княгиня.
- Нет, ещё не всё сказано, - упорно продолжала добывашка. - Главное - о костях. Вот премудрость Божия в тварях! Гнилые кости такую хранят в себе силу жизни! Это залог будущего воскресения тел.
Юрий резко встал:
- Выйдем, государь-братец. Не могу. И ещё хочу кое-что тебе тайно открыть.
Вышли. Василий не без тревоги спросил:
- Что такое? О ком, о чём?
Юрий почти на ухо молвил:
- О матуньке.
Прошлись взад-вперёд по длинному переходу. Младший поведал старшему начистоту, без утайки и простолюдинские речи в кабаке, не назвав при этом Галицкого с Матвеем, и боярский разговор на паперти собора Успенья после венчания сестрицы Анастасии с Иваном Холмским.
Василий слушал, не перебивая. И, выслушав, не сказал ни слова. Прошёл мимо княгининского покоя по полутёмному переходу в Набережные сени. Невыразительный, словно закаменевший, лик его, освещённый бессолнечными, заиндевелыми окнами, не выдал никаких мыслей.
Вскоре вышла Евдокия Дмитриевна в просторной шубе-одевальниде, накинутой на расшитую золотом телогрею и дорогой паволочный[53] соян, в синей шапке с собольей подпушкой, в сапожках лазоревого сафьяна.
Сошли по широкому гульбищу, прошествовали по расчищенной дорожке к концу великокняжеского двора, где прежде была деревянная церковка во имя Святого Лазаря. Теперь здесь высился каменный храм. В притворе ждал с клиром митрополит Киприан. Он встретил великую княгиню-мать кратким приветственным словом, сравнив её со строительницей храмов Марией[54], женой Всеволода, Мономахова внука.
Отстояв службу у большого алтаря, мать показала сыновьям предел, представляющий собой не снесённую деревянную церковь Святого Лазаря, велела вынести приобретённые ею сосуды, серебряные и золотые. Все вместе осмотрели настенные росписи, выполненные знатными иконописцами Греком и Даниилом Чёрным.