При этом имени Юрий живо представил гололицего толстячка в русской княжеской шапке с соболиной опушкой, и мысленно отметил: «Тегиня теперь пошёл в гору!»

Семён Фёдорович Морозов, недавно вернувшийся из Смоленска, обратил общее внимание от ордынских дел к польско-литовским. Он напомнил о Виленском сейме десятилетней давности, где было определено, что по смерти Витовта Литва возвращается снова под власть Ягайла. Если же прежде умрёт последний, тогда - есть упорный слух об ещё одной, тайной, договорённости - тогда Витовт становится польским королём. Позднее был Городельский сейм, уравнявший в правах дворянство литовское с польским. Такой крепкий союз быстро обрёл силу и вскоре смог противостоять даже железному немецкому Ордену. Повод для испытания сил подали завоёванные крестоносцами коренные народы. Пруссы смирились, жмудины же подняли восстание. Их поддержал Витовт. Несколько лет он с переменным успехом сражался с рыцарями. Наконец, вместе с Ягайлом встретил орденские войска под Грюнвальдом. Союзники вдвое превосходили немцев: вся захваченная Литвой Русь пополняла их силу. Вначале одолевали рыцари, но стойкость русских полков позволила Витовту поправить дело. Немцев постигло страшное поражение. Великий магистр Ульрих фон Юнгинген был убит, десятки тысяч воинов Ордена погибли или попали в плен. Сейчас можно уверенно говорить: Тевтонскому Ордену в Пруссии - конец. Правда, осталась половина его - Орден Меченосцев в Ливонии, до сих пор угрожающий Пскову и Новгороду.

Долгим повествованием Морозова завершилось застолье. Утомлённые дальней дорогой гости разошлись почивать. Затих терем: угомонилась челядь, заснули гости. Лишь Борис Галицкий уединился с князем в его покое.

   - Гляжу, Юрий Дмитрич, лица на тебе нет, - вздохнул бывший дядька. - Постыла вятская жизнь, соскучился по московской?

   - Не то, - отмахнулся князь. - Постылы братние задачи.

И рассказал о содержании свитка, привезённого дьяком.

Борис понуро свесил залихватские усы и задумался. Долго длилось молчание. Наконец, хитроумный боярин задал, казалось бы, пустячный вопрос:

   - Как тебе нравится Глеб Семёныч?

   - Вовсе не нравится, - сказал князь. - Переговорщик из него аховый. Нет-нет да и помяну тебя дурным словом за такого помощника.

Галицкий вскинул голову, покрутил усы:

   - Не по праву гнев твой, господине. Я сватал не дипломатика, а пройдоху. Вот и пошли его с глаз долой. Пусть воюет двинян да злит новгородцев.

Князь ещё больше раздосадовался:

   - Суесловие, да и только! Воевать - нужна рать. А у меня нет даже своей дружины. Что твой пройдоха, Аника-воин?

Борис далее не стал спорить. Почесал за ухом, пощипал голый подбородок. Лик его помрачнел, как небо перед затмением.

   - Много тебе, князь Юрий, привезли новостей, - сказал печально. - Одной лишь не сообщили. У Морозова не повернулся язык, у дьяка тем более.

Юрий насторожился:

   - Так хоть ты наберись храбрости.

   - Наберусь, - вздохнул Галицкий. И встал. - Дядюшка твой Владимир Андреевич, славный витязь Донского побоища, прозванный Храбрым...

   - Что-о? - поднялся вслед за ним Юрий. - Ты хочешь сказать...

Бывший дядька перекрестился:

   - Воистину так. Ещё на Страстной неделе князь Серпуховской приказал долго жить.

Юрий опустился на лавку, спрятал лицо в ладонях и ощутил, что они мокры. Разум не воспринимал случившегося. Родителева кончина была тяжёлой, но... Дядя - ближе отца? Теперь прояснилось: вот почему брат назвал Юрия вторым по старшинству в Калитином роде. Первым стал он сам.

Борис тем временем повествовал о завещании внука Калиты, согласно коему дети и сыновья поручаются великому князю, старшему сыну Ивану даётся Серпухов, Семёну - Боровск, Ярославу - Малоярославец, названный его именем, Андрею - Радонеж, Василию - Перемышль и Углич, супруге - множество сел.

Юрий не слушал. Возникла горькая мысль в голове: «Это был среди русских князей первый дядя, служивший племяннику. И вот его нет!»

Князь прервал боярина:

   - Поди, Васильич, сосни. Побуду один.

По уходе Галицкого Юрий предался скорбным воспоминаниям. Новгород, где он, юный, руководил дядюшкой, избежал возможных ошибок. Торжок, где под дядюшкиным крылом принял первое боевое крещение. Москва при угрозе Темир-Аксака, где дядюшкина распорядительность прикрывала Юрьево замешательство. Наконец, забота Владимира Андреевича о его семье, пока был в ставке Эдигея. А как забыть родственный приём в Серпухове? Сколько было переговорено, передумано вместе!

Не выдержал Юрий скорби один на один с собой, пошёл на женскую половину. Хотя знал: Настасьюшка и покойный не слишком были близки. У неё - своя скорбь, непреходящая, нестихающая: отец! Храбрый воин и... злодей. Деятельный князь и... отшельник. Умер где-то в мордовской глуши после долгих покаянных скитаний. В могилу унёс несмываемое пятно греха. Юрию не просто было найти ото всех сокрытый конец своего одноименца Смоленского. Достоверно вызнал, а жене не открыл: тоже не повернулся язык. Она до сей поры ждёт встречи с родителем, не веря в его виновность.

Припозднившаяся княгиня, занятая вышивкой для Богородичной церкви в Хлынове, внимательно выслушала супруга. Новая печальная весть породила в ней две мысли:

   - У Василия до сих пор нет сына, - сказала она. - Софье скоро поздно будет рожать. Если что, золотая государева шапка покроет не чью-либо, а твою главу.

Князь вздохнул:

   - Что мне это! Сердце крушит преждевременное вдовство Елены Ольгердовны.

Анастасия тихо пробормотала:

   - Небедная. - И тут же высказала замечание: - Василий о смерти дяди даже не сообщил. Весь свиток посвятил скверной выдумке о походе на Заволочье. Знать, придаёт этому очень уж большое значение! Как тут отбрехаться?

Юрий мрачно прошёлся взад-вперёд.

   - Вот и я мыслю: как?

Спать разошлись порознь, ибо жена увлеклась работой, а муж торопился найти забвение от тяжёлых дум.

Однако думы возвратились по пробуждении и преследовали весь следующий день, пока дверь покоя не приоткрылась и челядинец не объявил:

   - Господине! В сенях Глеб Семёныч ждёт твою милость.

Сперва - досада на Галицкого: всё-таки сообщил своему подопечному о возможности выслужиться, и тот уже - тут как тут! Вторая досада - на самого Глеба: вели ему землю перевернуть, спросит, где палка и во что упереть. Возникло приятное предвкушение: распечь легкомысленного, дабы наперёд неповадно было морочить своего господина. С этим намерением князь прошёл в сени, позвал пришедшего в деловой покой.

   - Ну, - спросил, - что скажешь?

Глеб объявил:

   - Выступаем через неделю.

Вопросы полетели, как камни:

   - С кем выступаешь? С чем и зачем? Почему через неделю, не завтра?

Боярин ответил:

   - В Хлынове есть беглецы новгородские Симеон Жадовский и Михайло Рассохин. Я приманил, они клюнули. С большой охотой отмстят вящим людям в Господине Великом. Те, на пустяк озлобясь, науськали толпу. Этих бедняг чуть не сбросили в Волхов, домы пожгли, именье расхитили. Теперь они в ответ выжгут в заволоцких городах лабазы своих злодеев. Ставленников их сгонят с воеводств, поставщиков от них отвратят. Пусть в Новгороде лечат ожоги, коль запылают города на Двине.

   - Кто их зажжёт? - усмехнулся смутившийся от такого напора князь. - Вы втроём, что ли?

   - Зачем втроём? - удивился Глеб. - Разве на Вятке и в Устюге мало бродяг? Соберём до единого. Вот почему выступаем не завтра.

Больше вопросов не было, осталось благословить и отпустить с миром. Вернее, какой уж мир, коли речь о войне?

Юрий Дмитрич скучал. Лето выдалось жаркое: ни капли дождика! В теремных покоях сквозняк или духота. Отворишь окна - дует, затворишь - не дышится. Да и, может, подремал бы на застланном ложе, отдохнул в мягком кресле за чтением Псалтири, если бы каждая вещица не напоминала Анастасиюшки. Где она в этот час, сердечная, в какой дальней дали. Бывало, уходил в поход и не мыслил, как тяжко ей переживать одиночество. Теперь сам напереживался вдосталь, не остаётся сил.