- От побед ты мрачнеешь, Юрий Дмитрич, - заметил как- то Снабдя на одном из ночлегов.

Князь заворочался в походной постели:

   - Ох, не люблю я войну!

   - Война кровью красна, - сказал из своего угла Шуба. - Слава Богу, не междоусобная!

   - Такой не перенесу! - убеждённо произнёс Юрий.

И тут же забыл о своих словах, погрузясь в глубокий сон.

Увидел себя на белом коне, на Торговой площади у Кремля. Похожий на него молодец в лихо заломленной шапке, с весёлой косинкой в правом оке, - Юрий знал: перед ним - старший сын, - подъехал на арабском скакуне, дыша вином, крепко обнял, обрадовал: «Наша взяла! Отныне ты - главный в Рюриковом роду, ты - великий князь всея Руси!» Юрий огляделся: «Я?» А вокруг тишина: люди не приветствуют, улицы пусты. Вот он, новоиспечённый государь, уже в соборе Успения, в золотом венце. А вместо митрополита в белом клобуке незнакомец бессмысленно улыбается. «Кто ты?» Вокруг слышатся голоса: «Блаженный Николенька! Юрод Кочан!» Юрий ошеломлён: «Как ты здесь? Из Новгорода! Давно преставился!» Юродивый отвечает: «Не я. Не я. Сам преставишься. В великокняжеском венце - смерть твоя!» И подаёт монету с Юрьевой головой, под коей надпись: «Царствие его да продлит Божья милость». Зачем же смерть? А из-за плеча голос Ивана Всеволожа: «Всему на Земле есть конец». Так ведь не всё ещё. Только что дошёл через реки крови. Справедлив должен быть даже и земной конец.

Красный-Снабдя разбудил:

   - Ужас, как кричишь, княже!

Комната для великокняжеских размышлений и бесед - один на один или один на двое - стала использоваться всё чаще. Со времени возвращения Юрия из победоносного булгарского похода встречи с государем-братом с глазу на глаз сделались привычными. Вырос, не по делам возвеличился мужественный образ младшего в глазах старшего. «Ты, Гюргий, мощная, окрепшая десница моя!» - обнял со славой вернувшегося Василий. И закрепился в таком убеждении. Юрий не разубеждал. Хотя не приписывал себе воеводских заслуг в войне с булгарами, однако со скромным молчанием принимал похвалы. Сам не ведал, зачем: то ли они были до того безразличны, что ничего не хотелось оспаривать, то ли частые советы с братом в качестве как бы его соправителя скрашивали постылое Юрьево одиночество.

На сей раз речь шла о деле - важнее некуда. Много произошло перемен за истекший год. Во-первых, пришла скорбная весть из Твери. Великий князь Михаил, что был, под стать своему исконному противнику Донскому герою Дмитрию, и высок, и дороден, вдруг стал, как тень, - бледный, слабый, едва передвигающий ноги. Последнее время он вёл себя тихо и дружественно с Дмитриевым сыном Василием. Соперничество Твери с Москвой сходило на нет. Московляне могли искренне пожелать выздоровления шестидесятишестилетнему тверскому соседу. Но пришла скорбная весть о его кончине! Вышел к народу, преклонил голову: «Иду от людей к Богу, братья! Отпустите с благословением». Все, рыдая, воскликнули: «Господь благословит тебя, князь добрый!» Удалился в Афанасьевский монастырь и, приняв постриг, скончался.

Вторая же весть была не столь скорбна, сколь значительна. Разбитый вкупе с Витовтом беженец Тохтамыш искал укрытия в Сибири. Оттуда послал бывшему своему покровителю, а потом недругу Темир-Аксаку покаянное предложение: союзно ударить на Эдигея, так занёсшегося в Больших Сараях, что и «владыка мира» стал ему нипочём. Великий завоеватель рад был использовать одного своего бывшего ставленника против другого.

Василий довольно потирал руки: «Им не подраться, нам не посмотреть!» Но посмотреть не пришлось. В дальних далях Сибири Тохтамыш неожиданно скончал свои дни. Известие о его конце было тут же сопровождено другим, не менее важным: в городе Отраре, что в середине Азии, в разгар подготовки похода в Китай, внезапно умер владыка мира Темир-Аксак. Два враждующие гиганта, оба, каждый по-своему, враждебные Московскому государству, исчезли с лица земли. Остались менее значительные, но не менее страшные - Эдигей и Витовт. Последний, только что наголову разбитый первым, постепенно приходил в чувства.

   - Не ждал от тестя такого промаха, - прошёлся взад-вперёд государь-братец, имея в виду битву на Ворскле.

   - Иван Всеволож рассказывал, - вспомнил Юрий, - будто бы польская королева Ядвига, хвалящаяся своей проницательностью, предупреждала Витовта о поражении.

   - Тесть мой не суеверен, - остановил похаживание Василий и сел за стол.

   - Чую, ты новое думаешь поручить мне, брат? - поднял Юрий вопрошающий взор.

Василий откашлялся.

   - Боюсь, Гюрга, когда узнаешь, не лишился б рассудка, - молвил он, загадочно ухмыляясь.

И вправду, как бы из таких опасений, государь издалека повёл речь о том, что Орда, которой давно уж не платим дань, снова хочет поставить на колени Москву испытанным Батыевым способом. Смерть пьяницы Тимур-Кутлуга ещё более укрепила власть темника Эдигея. Он сделал великим ханом своего двуродного брата Шадибека, тоже любителя пиров и удовольствий, чтобы ещё успешнее властвовать от его имени.

Юрий устал от головоломок. Нетерпеливо спросил:

   - Чем хочешь напугать меня? После Мамая, Тохтамыша, Темир-Аксака не Эдигеем ли?

   - Не напугать, - возразил Василий. - Обрадовать. Лишь опасаюсь: не была бы радость чрезмерной.

И сызнова - разговор о тесте. Оказывается, обжёгшийся на Орде Витовт опять тянет лапу к московским землям. Зарится на Псков, Новгород. Василий, угрожаемый воинственным темником, теснимый жадным литвином, размышлял: от кого начать отбиваться? А главное, с кем начать? Нужен мощный союзник! Кто бы мог им стать?

   - Тверь! - ткнул пальцем в небо Юрий.

Василий покачал головой:

   - Иван Тверской, не успев сделаться великим князем, отправил к Эдигею посла с верноподданническими заверениями.

   - Рязань! - продолжал гадать Юрий.

Брат махнул рукой:

   - Олег Рязанский на ладан дышит, а сын его Фёдор левым оком глядит на Москву, правым на Орду.

Юрий подумал о немцах, поляках, но даже не произнёс этих мыслей вслух. Сдаваясь, пожал плечами. И тут государь-братец сразил его, назвав союзника:

   - Одноименец твой, Юрий Святославич Смоленский!

У Юрия стены закружились перед глазами. Возникло чистой белизны облако, постепенно принимая очертания человека, оно явило девичий облик. Узнал тонкий стан, вдохновенный лик, гордую осанку. Сами собой вырвались грустные, страдальческие слова:

   - У её отца нет своего княжества. Смоленск захвачен Витовтом. Князь-изгой неподходящий союзник.

   - Её отца! - понимающе хмыкнул брат. И ещё раз обрадовал: - Помнишь Елисея Лисицу? - На Юрьев кивок разъяснил: - Сей опытный лис был мною заслан в Смоленск. Там поднимают голову противолитовские силы. Народ готов к бунту. Твой будущий тесть может взять город малым войском, которое мы ему предоставим. Он опять станет крепок, да ещё независим. Погляжу я, как вытянется Витовтов лик!

Юрий задал важный вопрос:

   - Что на сей счёт говорят бояре?

   - Оба Ивана - за! - сообщил Василий, имея в виду Всеволожа и Кошкина. - Остальные - с ними. Лишь старики чешут бороды.

В комнате воцарилась приятная тишина. Уютно потрескивали дрова в печи. Низкое зимнее солнышко сквозь оконце всё окрашивало розовыми оттенками: белёные стены, брусчатый потолок, штучный дубовый пол. Хотелось думать о благостном или предаваться спокойной тихой беседе.

   - Знаешь, друже? - улыбался брату Василий. - Нет, ты не знаешь, что матунька тебя родила в сорочке. Тебе во всём, всегда и везде везёт. Во Пскове отменно встретил мою жену.

   - То-то теперь у неё в недругах хожу, - возразил Юрий.

   - Торжок отторг от непокорного Новгорода, - пропустил его слова мимо ушей старший брат.

   - То-то семьдесят новоторжцев были лишены жизней самым свирепым образом! - не мог забыть Юрий.

Василий пристукнул ладонью по столу.