Князь заметил прислонившуюся о дверной косяк женщину. Впервые встретил её девчонкой, тонкой, как стебелёк, веснушчатой, с белой косой: спускалась по сходням с судна на псковской пристани об руку с княжной Смоленской, будущей княгиней Звенигородской и Галицкой. Столько лет была рядом, как непременная тень его любимой Настасьюшки. Госпожа подчас ей завидовала: «Вкушаешь не менее моего, а телом не матереешь, тонка, как соломина!» Князь, бывало, посмеивался: сравнение невпопад. Соломина-то прямая, услужница же там, где надо, с припухлинкой.

Юрий Дмитрич показал рукой пройти с ним в пустую светёлку, притворил дверь. Стали друг против друга. И невольно князь вздрогнул: почувствовал, что теряет последнюю живую частицу, оставшуюся от Настасьюшки.

   - Что, Васса? Хочешь покинуть нас?

   - Пожалуйста, любезный мой господин, отпусти на родину, - виновато начала служанка. - Я ведь наполовину литвинка. Родители умерли. В Вильне живёт мой младший брат, у него большой дом. Найдётся и для меня местечко. Я же за тебя, князь, и за голубушку княгиню, - Царствие ей Небесное! - вечно буду Бога молить. Крещена и останусь в греческой вере.

Юрий Дмитрич согласно опустил голову:

   - Пойдём, Васса.

В своём деловом покое вручил верной услужнице калиту с серебром. Поднял за плечи, когда та благодарно упала к его ногам. Облобызал отцовским лобзанием. Велел кликнуть дьяка Дубенского для составления грамоты и дворского для оснащения в путь.

   - Охрану отошлёшь назад вместе с извещением, что осталась благополучна. Дай Бог тебе мужа по достоинству!

Зардевшаяся Васса всплакнула и, стыдясь слёз, поторопилась уйти.

Князь по её уходе долго сидел оцепенев, как мёртвый, и прожитое большое мирское существование случайными кусками, не столь уж важными, порой и вовсе пустяшными, давно забытыми, проходило перед его взором: вот конь на скаку припадает на левую заднюю, пришлось искать кузницу; вот Настасьюшка на лесной прогулке упала и не даёт поднять себя, кричит, что встанет сама; вот маленький Дмитрий Красный взял склянку с уксусом для примочки, поднёс к устам, Васса выбила из рук, зазвенели осколки...

   - Тата, - отыскал отца младший сын, - поезд готов к отъезду.

Князь встретил у крыльца Ерофея Елина. Он был из местных детей боярских, его брал Юрий Дмитрич с собой в Дмитров в качестве тамошнего наместника. Здоровенный молодой усач, гордый должностью тиуна, глубоко поклонился.

Едва выехали, Юрий Дмитрич ощутил слабость во всех членах, головокружение, тесноту в груди.

   - Плохо мне в седле, - пожаловался сыну. - Пусть пришлют карету.

Ждали в деревеньке Матигоры. Князь захотел ехать в карете один. Запряжённая четвериком, она не отставала от всадников. Ездок дремал в пути и на стоянках. А, очнувшись ненадолго от дрёмы, проявлял равнодушие ко всему, молчал, как камень.

Дмитров не походил на Звенигород: посад на горе, кремник внизу. Хотя крепкий кремник. На высоченном земляном валу рубленые стены девятью башнями. И всё это окружает глубокий ров, питаемый двумя ближними реками.

Над заборолами стен возвышается нятиглавие каменного собора. А с восточной стороны на горе видны стены обители и одноглавая церковь, напоминающая звенигородскую. Город понравился Юрию Дмитричу. Возникла мысль: дерево детинца заменить камнем. Положить на это остаток жизни. Тогда владетельных сыновей, Юрьичей, никакой самовластец из Москвы не достанет. И душенька Анастасии будет довольна.

Приободрившийся князь спервоначалу ощутил некий неуют в чужом княжем тереме. Тут ходил, коротал дни бездетный, вдовый брат Пётр. Однако не просто ходил, кое-что и творил: чеканил собственную монету. Да ещё и украшал город. Это ведь при нём возник одноглавый храм в Борисоглебском монастыре, так схожий с звенигородским. Юрий Дмитрич невольно вспомнил неосмотрительную выходку племянника на третейском суде: дескать, более века назад прадед Иван Данилович[106] завещал Дмитров московским князьям! Ах ты, Господи! Ужли Юрий Дмитриевич не московский князь? Его теперь этот город, его! Ha-кося, племянничек, выкуси!

Княжеский отдых с дороги вскоре прервал Ивашка Светёныш:

   - Рвётся к тебе Елисей Лисица. Пускать, али обождать?

Новый дмитровский владетель проговорил устало:

   - Елисея всегда пускать.

Сам же ещё думал о прежнем: народ здесь его не встретил: чужой! Когда даст людям узреть дело рук своих, родным станет. Хватило бы только сил! И тут же обеспокоился: а ведь Лисица по пути в Звенигород из Дикого Поля как в воду канул. Где пропадал? С чем явился?

Старый разведчик с первого взгляда ещё более постарел, а всего-то три недели не виделись. А новых морщин на лбу! А новой седины в бороде! Только глаза горят, как у молодого.

По здравствовании, рухнув на лавку, усталый Елисей повёл речь:

   - Как бы тебе всё потоньше доложить, господине, чтобы и без того упавшего духом дополнительно не ушибить, а всё же до твоей милости довести непригожие новости?

Юрий Дмитрич поморщился:

   - Скажи прямо. Не ходи вокруг да около.

   - Прямо? - собрался с духом Лисица. И выпалил: - Племянник, государь Василий Васильевич, точит нож на дядю. Не помирился с потерей Дмитрова. Мыслит силой отнять. А буде станешь противиться...

Юрий Дмитрич вскочил. Бурно стал ходить по полу от окна к двери. Ноздри дрожали, уста кривились,

   - Что с тобой, господине? - испугался Лисица.

   - С драконом борюсь, с одноглазым! - ответствовал князь.

   - Для юного государя отдача Дмитрова... - хотел продолжать Лисица.

   - Не стану противиться, - мрачно перебил Юрий Дмитрич.

   - Ещё одна неприятность, - жёстко продолжил Лисица. - Вчера брат твой Андрей Дмитрич после длительной неведомой хвори ушёл из жизни. Погребение завтра. Ждут Константина из Углича.

   - И меня?

Ни одна мышца лица князя не дрогнула при вести о смерти брата: не было больше сил страдать.

   - В Москве вслух сказано: и тебя, - сказал Елисей. - Но предупрежу: не езди! Есть люди в окружении отрока, Василья Васильича: ищут тебе какой-никакой, а гибели.

Князь близко наклонился к верному слуге:

   - Знаешь, какие люди? Скажи, не скрытничай. Иван Всеволож?

Выведчик помотал головой:

   - В моей душе от тебя ни один уголок не скрыт. Не ведаю точно, какие люди. Одно известно доподлинно: не Иван Всеволож! - И, глядя в удивлённые княжьи очи, старик продолжил: - Государь с матерью надругались над спасителем своим, велемудрым боярином. Третьего дня свершилось обручение великого князя. Но не с дочерью Всеволожа, как было клятвенно обещано прежде, а с внучкой Донского героя Владимира Храброго Марией Ярославной.

   - Дочкой умершего от язвы Ярослава Владимировича, круглой сиротой?

Елисей пояснил:

   - Её очень опекает бабка матери, вдова Фёдора Фёдорыча Кошкина-Голтяева, Марья. Голтяиха в большой дружбе с Софьей Витовтовной.

   - А нарушение клятвы? - прищурился Юрий Дмитрич.

   - Причина сказана, хотя весьма шаткая. Всеволожна, видишь ли, боярышня, а Марья - княжна. Иван Дмитрич, душу продавший за благополучие дочери, теперь рвёт на себе власы.

   - Кудерь у него густа, - молвил князь, вставая. - Впрочем, Бог Ивану судья. - И тяжело оперся о плечо верного слуги. - А с похоронами брата Андрея - твоя правда, Елисей: ехать не на собственную ли кончину? Вот как повязала меня кознями свояченица-литвинка! И Дмитров им отдай! Пожалуй, отсижусь я в Галиче.

   - Стражу бери, как на рать, - посоветовал Елисей. - Я же буду стеречь дальнейшие московские замыслы, сообщать мигом...

Юрий Дмитрич в одном не послушался: выехал из Дмитрова с немногими, но надёжными людьми. Путь держал не прямой, а извилистый, глухими просеками да тропами. Благо, лето началось: ни грязей, ни туманов. Но путь до Галича при такой езде увеличился втрое-вчетверо. Князь счёл, что так верней: избежит засады или погони. И не ошибся: ни того ни другого не испытал.