- Настасьюшка, - взмолился Юрий, поднимая голову, - нет сил! О ком ты?

Она продолжила молиться, сомкнув уста. Потом оборотилась:

   - Враги твои - Васильевы бояре. При брате-государе ты был для них всегда далёк. При государе же племяннике будешь отодвинут ещё дальше. Сегодня у тебя нет сил. Теперь до конца дней держи в тесноте сердце, свяжи душу. Оковы уже поданы...

Князь поглядел на образ, на величественный лик жены и почему-то на свои трясущиеся, ставшие морщинистыми руки. Резко поднялся, выпрямился и воззвал глухо, внутрь себя:

   - Душа моя, душа моя, восстань, что спишь?

Княгиня бросилась, надеясь поддержать, ибо ей показалось: он тотчас упадёт.

   - Любимый господин мой! Свет-совет! Окстись. Забудь неумные мои слова. Трижды окстимся при малейшем искушении. Я - женщина и мной владеет прежде всего чувство. Заложим сани, поспешим отдать последний долг твоему брату, моему деверю, ведь он бывал к нам добр. А далее всё вытерпим. Как Андрей, Пётр с жёнами. Как Константин, в конце концов.

Юрий поцелуями отнял возможность продолжать. Затем сказал совсем другим голосом другую речь:

   - Андрей, Пётр, Константин - одно, а я... иное. Покуда жив, топор власть предержащих всё время будет над моим челом. Меня не станет - над челом Андрея. Нет, не поспешу на государевы похороны. Отдам брату последний долг здесь, в Звенигороде. Наш преосвященный Даниил отслужит...

   - Зело стар, - вставила княгиня. - Не сможет...

   - Игумен Савва, - вспомнив о больном епископе, переиначил Юрий.

Княгиня постояла молча, спросила:

   - Стало быть, в Москву не едешь?

Князь попросил:

   - Узнай, не разошлись ли ближние: Морозов, Чешко, Галицкий. Пусть соберутся в Столовую палату: там светло и просторно. Пришло время больших решений.

Анастасия удалилась. Юрий наедине долго молился.

Раздумчиво взошёл к сидящим ближним за пустым большим столом, предназначенным для многолюдных трапез и пиршеств. Светильники по причине пасмурного дня были зажжены. Можно продолжать соборование, как только что в Крестовой. Верные советчики не разошлись, а задержались спорами в сенях, взбулгаченные происшедшим. Сейчас с готовностью вновь поклонились князю. Он заметил: нет Настасьюшки. Сказал:

   - Позовите на совет княгиню.

Сел во главе стола.

Выдержав время, объявил:

   - В Москву не еду.

Бояре не спросили о причине, но у всех в глазах возник этот вопрос. Ответила жена Юрия Дмитриевича:

   - В Москве князь может быть подвергнут принуждению.

Даниил Чешко не поверил:

   - Ужель рука подымется...

Семён Морозов усмехнулся:

   - Ещё как! Не будем углубляться в тьму годов. Вспомним недавнее. Родитель Юрья Дмитрича Иваныч позвал Тверского князя Михаила, якобы решить наследственные распри. Сам митрополит ручался за безопасность такой встречи. И вот соперники сошлись. Михаил тут же был взят под стражу, разлучён с боярами, которых тоже заточили...

   - Что ж, - вздрогнул Галицкий, - наш господин прав, что осторожен.

   - Несколько лет Тверской был в тесноте, - довершил рассказ Морозов. - Выпустили, принудив крест поцеловать, что повинуется противнику. Говорят, тогда Орда вмешалась. Сейчас там распри: не вмешается.

В недавнем прошлом, как в зеркале, отразилось завтрашнее. Князь всматривался в лица близких, пытаясь угадать: не каются ли в том, что свои судьбы связали с его судьбой? Не опрометчиво ли Чешко стал инокняженцем? Не лучше ль было бы Морозову трудиться в Чудовом монастыре, а не дрожать в Звенигороде? Про Галицкого речи нет, он бывший дядька. Однако Юрий успокоился. Горящий взор Данилы обнаруживал решимость. Лик Семёна Фёдоровича напряжён думами: какое подсказать решение? Борис сощурился, что-то замышляет. Хотя не трудно догадаться что. Подёргав залихватские усы, изрёк:

   - В Звенигороде, княже, быть тебе не след. Он близок от Москвы.

   - Куда же нам? - поднялась бровь Анастасии.

Юрий встал, сказал, как отрубил:

   - В Галич!

Бояре, выходя, продолжили:

   - Там стены прочнее.

   - Народу больше.

   - В крайности помогут и датчане. Наш князь жил с ними хорошо!

При выходе Асайка Карачурин догнал бояр:

   - Данилу и Борису Гюргибек велел вернуться.

Галицкий с Чешком вновь явились в княжеской Передней.

Юрий сидел на лавке, тяжко задумавшись. Пригласив кивком вошедших сесть, начал речь:

   - Как скажешь, друг Борис, кто из бояр готов меня поддержать против племянника?

Галицкий прикинул:

   - Кто, кто? Старейшие, пожалуй, станут за тебя. Илья Иваныч, сын знатного Ивана Родионыча Квашни. Ещё Пётр Константиныч, что наместником в Ростове. Ну и Иван Никитич: хотя древен, да не слаб.

- Так, - пристукнул пальцами по лавке князь. - Кто против?

Знаток вельможеских пристрастий перевёл дух:

   - За супротивниками дело не станет. Внук Чётов Шея, Красный-Снабдя, братья Плещеевы, Белевут с Полем, воевода Юрий Патрикеич, заехавший[81] многих маститых. И, конечно, два Ивана: Кошкин сын, а с ним...

   - Иван Всеволож, - подсказал князь. - Самый умный, самый хитрый, оттого самый опасный.

Галицкий наклонил голову.

Юрий Дмитрич в явном смущении промолвил:

   - Мне потребны верные послы к молокососу, на чью голову сегодня возлагают золотую шапку. Задача опасная. Язык не поворачивается послать. Ведь не перед куклой-государем предстоит править посольство, а перед его великомощным окружением. Слова для оглашенья жёсткие. За ними может ждать темница. А ещё хуже - смерть.

Князь замолчал. Примолкли и бояре. Данило Чешко, чего трудно было ожидать, холодным голосом изрёк:

   - Ты, княже, нас позвал, стало быть, сделал выбор. И выбор правильный. Кто, как не мы? - Он подтолкнул Галицкого локтем: - Верно, Васильич?

Тот кивнул с таким спокойствием, как будто отправлялся с поручением спросить о государевом здоровье:

   - Ехать так ехать.

Оба глянули на князя вопросительно.

Юрий Дмитрич глухо и с большой медлительностью изложил суть:

   - Я, как старейший из потомков Иоанна Даниловича, внука Александра Невского, по отеческим и дедовским законам надеваю золотую шапку великого князя Московского. Сыну моему, племяннику Василию, готов оставить свой удел. Коли Совет бояр великокняжеских, а с ними богомолец наш владыка Фотий против исконной правды, готов стоять за неё всеми своими силами. Не словом, так мечом. И пусть нас Бог рассудит![82]

Данило и Борис согласно закивали. Первый деловито уточнил:

- А ежели Совет отважится на брань?

Юрий развёл руками.

Галицкий прищёлкнул пальцами:

   - Однако, - он погрозил в пространство, - есть одна маленькая хитрость: станут за мечи хвататься, мы, господин, предложим небольшое перемирие. Надо ж собраться. И тебе, и им. Главное - нам! Снарядить местичей в войско - не овец согнать в отару.

Юрий оценил эту предусмотрительность. Прощаясь, бывший дядька заговорщически обещал уже в сенях:

   - Бросят в темницу, отыщем ниточку уведомить о всех переговорах. Будь надёжен!

Князь попросил:

   - Пусть сыновья любыми способами будут в Галиче. Спешу туда!

Споспешники ушли, остался один. Взялся за виски: страшная смута затевается! Вспомнил себя у высоченноскальных стен Смоленска. С земли на заборола глянь - шапка отвалится. По обе стороны - вверху, внизу - свои, русские: без толмача переругивайся. Опять он на сей раз внизу. Откроют ли ворота? Возьмёт ли крепость?

Есть иной путь: покориться. Не мальчишке, нет, не младышу великокняжеского рода Калиты, а подколенникам, заносчивым холопам, что по смерти венценосца растащили меж собой высшую власть. Ивашка Кошкин да Ивашка Всеволож станут свысока шпынять законного невенчанного государя, словно выродившегося удельного владетеля. Посылать куда-нибудь начнут, хотя бы в Новгород наместником, как Константина. Боже правый!