Он так далеко ушёл от своего тела, что даже не мог себе представить, как начать возвращаться.

Нужны трое, чтобы открыть дверь.

Иди.

Адам присел и не двигался, пальцами упёрся в камень, испуганный и жаждущий.

Он чувствовал, как где-то далеко становится старше его тело.

Адам, иди.

«Не могу, — подумал он. — Я заблудился».

— Адам! Адам. Адам Пэрриш.

Он пришёл в ярость от боли. Лицо было влажным, руки были влажными, вены переполнены кровью.

Голос Ноа усилился:

— Зачем ты порезала его так глубоко!

— Я не примерялась, — сказала Блу. — Адам, ты, кретин, скажи что-нибудь.

Боль сделала любой возможный ответ язвительнее, чем он получился бы в ином случае. Вместо этого, он зашипел и подскочил, зажав одну руку другой. Окружение медленно восстанавливалось перед ним, он и забыл, что они залезли между этими валунами. Ноа присел в дюйме от него, не отрывая от него глаз. Блу стояла немного позади.

Всё стало собираться в единую картину. Он слишком ощущал пальцы, рот, кожу, глаза и всего себя. Он даже не мог припомнить, когда был так рад быть Адамом Пэрришем.

Его взгляд сфокусировался на розовом складном ноже в руке Блу.

— Ты меня порезала? — произнёс он.

Плечи Ноа упали от облегчения при звуке его голоса.

Адам изучал свою руку. Чистый разрез портил её тыльную сторону. Кровь лилась на всю катушку, но рана не болела, пока он не двигал рукой. Должно быть, нож был очень острым.

Ноа коснулся края раны своими морозными пальцами, и Адам их отбросил. Он изо всех сил пытался вспомнить всё, что только что сказал голос, но оно уже ускользало из головы, словно сон.

Там даже были слова? Почему он решил, что там были слова?

— Я не знала, что ещё попытаться предпринять, чтобы вернуть тебя, — призналась Блу. — Ноа сказал порезать тебя.

Его привёл в замешательство складной нож. Казалось, он представляет собой другую сторону Блу, сторону, которой, как он думал, не существует. Его мозг утомлялся, когда он пытался сопоставить это с остальной Блу.

— Почему ты меня остановила? Что я делал?

Она ответила «ничего» в тот же момент, как Ноа сказал «умирал».

— У тебя стало какое-то пустое лицо, — продолжила она. — А потом твои глаза просто... остановились. Не моргали? Не двигались? Я старалась вернуть тебя назад.

— А затем ты перестал дышать, — сказал Ноа. Он раскачивался на своих ногах. — Я говорил вам. Я говорил, что это плохая идея, а меня никто не слушал. «Ох, с нами всё будет хорошо, Ноа, ты вечно ждёшь неприятностей». И следующее, что я знаю, ты в каком-то роде в плену у смерти. И никто так и не скажет: «Ноа, знаешь, ты был прав, спасибо, что спас мне жизнь, потому что быть мёртвым отстойно». Они просто всегда...

— Хватит, — перебил Адам. — Я пытаюсь вспомнить всё, что произошло.

Там было что-то важное... трое... дверь... женщина, которую он узнал...

Всё исчезало. Всё, кроме ужаса.

— В следующий раз я оставлю тебя умирать, — проговорила Блу. — Ты забыл, Адам, пока брал на себя роль специальной снежинки, где я выросла. Ты знаешь фразу, которую говорят, когда кто-то помогает тебе в течение ритуала или гадания? Это «спасибо». Тебе не следовало брать нас, если ты хотел всё проделать один.

Он помнил: он заблудился.

Что означало, если бы он пришёл один, он был бы уже мёртв.

— Извини, — сказал он. — Я вёл себя как мудак.

Ноа ответил:

— Мы не это хотели сказать.

— Я это, — возразила Блу.

***

Затем они поднялись на вершину горы и, когда солнце опалило их сверху, нашли камни, которые Адам видел в пруду для гадания. Чтобы сдвинуть камни всего на несколько дюймов, им потребовалось все их объединённые силы. Адам не знал, как бы он и с этим управился без помощи. Возможно, он делал всё неверно, и был лучший, более присущий магам способ.

Он оставлял кровавые отпечатки пальцев на скале, но было в этом что-то удовлетворяющее.

Я был тут. Я существую. Я жив, потому что кровь течёт.

Он не переставал быть благодарным за своё тело. Привет, некогда трескавшиеся руки Адама Пэрриша, я счастлив, что вы у меня есть.

Они знали, в какой точно момент распутали линию, потому что Ноа произнёс:

— Ах!

И вытянул пальцы вверх. Во всяком случае, в течение нескольких минут он вырисовывался на фоне мертвенно-бледного неба, и не было никакой разницы между ним, Блу и Адамом. Нельзя было сказать, что он даже на чуть-чуть меньше, чем полностью живой.

Пока их били ветра, Ноа дружески перебросил одну руку через плечи Блу, а другую – вокруг плеч Адама, и притянул их к себе. Они направились, пошатываясь, в сторону тропы. Рука Блу зацепилась за спину Ноа, а её пальцы ухватили футболку Адама, так что они были одним существом, пьяным шестиногим животным. Рука Адама билась в такт его сердца. Возможно, он истёк бы кровью до смерти по пути с горы, но ему было всё равно.

Внезапно, (когда Ноа был рядом, Блу – с другой стороны от Ноа, трое сильных), Адам вспомнил женщину, которую видел в чаше.

Он неожиданно осознал, кем она была.

— Блу, — сказал он. — Я видел твою маму.

— Это одно из моих любимых мест, — сказала Персефона, слегка толкая туда-сюда кресло-качалку босыми ногами. Её волосы каскадом падали по рукам. — Здесь так по-домашнему.

Адам уселся на край кресла возле неё. Ему не сильно нравилось это место, но он этого не говорил. Она попросила его встретиться с ней здесь, а она почти никогда не принимала решений о месте встречи; она оставляла это ему, что всегда казалось своего рода тестом.

Это был странный, старый универсальный магазин из тех, которые поумирали везде, но не были чем-то необычным вокруг Генриетты. Снаружи, как правило, он выглядел так: масштабно, вдоль низкого крыльца выставлены кресла-качалки лицом к дороге, изрытая колеями гравийная парковка, вывески о закусках и сигаретах в окнах. Внутри обычно располагался продуктовый магазин с брендами, о которых никто никогда не слышал, футболками, которые Адам бы не одел, рыболовными снастями, игрушками из другого десятилетия и с редким чучелом головы оленя. Это было место, которое Адам, деревенщина, находил населённым людьми, которых он считал ещё большими деревенщинами.

Гэнси всё же, наверное, здесь бы понравилось. Это было одно из тех мест, где время казалось неуместным, особенно в такой вечер: пёстрый свет распылялся сквозь листья, скворцы пели среди близко натянутых телефонных проводов, старые люди в старых грузовиках медленно проезжали мимо – всё это выглядело так, будто могло случиться двадцать лет назад.

— Три, — произнесла Персефона, — очень сильное число.

Уроки с Персефоной были чем-то непредсказуемым. Он никогда не знал, входя, что он собирается выучить. Иногда он так и не понимал этого, выходя оттуда.

В этот вечер он хотел спросить у неё о Море, но было трудно задавать Персефоне вопрос и получить ответ, когда тебе этого хотелось. Обычно такое срабатывало лучше всего, если ты задавал вопрос прямо перед тем, как она собиралась в любом случае дать ответ.

— Как трое спящих?

— Конечно, — ответила Персефона. — Или три рыцаря.

— Три рыцаря?

Она указала, привлекая его внимание, на большую ворону ли ворона, медленно прыгающего на другой стороне дороги. Было сложно сказать, думала ли она, что это было знаменательно или просто смешно.

— Были там однажды. А ещё три Иисуса.

Это заняло у Адама минуту.

— О Боже. Ты имеешь в виду Отца, Сына и Святого Духа?

Персефона покрутила маленькой рукой.

— Я всегда забываю имена. Три богини тоже. Думаю, одну звали Война, а другая была ребёнком... Не знаю, я забываю детали. Три – важная часть.

Он лучше играл в такие игры, чем прежде. Лучше угадывал связи.

— Ты, Мора и Кайла.