— Да, да, знаю, хорошо знаю, — лукаво прищурив глаза, кивала головой Лиля. — Ох, заболталась я, нужно спешить в библиотеку. Вот удел: все готовятся к празднику, а бедный библиотекарь не знает покоя. Мне думается, что при коммунизме у библиотекарей будет самый длинный рабочий день. У людей появится много свободного времени, а какой же отдых без книги.

— По-моему, ты не очень-то опечалена этим, — сказала Валентина, радуясь, что подруга переменила тему разговора.

— Конечно! Я согласна работать по двадцать пять часов в сутки, лишь бы читатели приходили ко мне. Ты знаешь, вот сижу я иногда в библиотеке среди книг, и мне кажется, будто все эти книги я сама написала — берите, милые, читайте, умнейте… Ну, бегу. Если успею, приду к вам в школу на вечер.

— И не ошибешься!

— Будет что-нибудь интересное?

— Непременно… Обещает прийти один твой самый усердный читатель.

— Постой, постой, ты кого имеешь в виду?

— Выходил на поля молодой агроном, — пропела Валентина.

— Ветров придет? Чудак он. Каждый вечер сидит в читальне… И не запретишь ему. Уровень повышает…

— И библиотекаря домой провожает, — срифмовала Валентина.

— До этого еще не дошло, но были намеки.

О том, что Ветров придет на школьный вечер, узнала Аня Пегова (агроном квартировал по соседству) и побежала к Люсе Иващенко.

Отец и мать уехали в соседнее село на свадьбу, и Люся хозяйничала дома одна.

— Надо, Люсек, что-нибудь придумать, — сказала Аня.

— Что придумаешь? — грустно ответила подруга. — На танцы он не ходит, торчит в этой читальне… Позавчера я тоже зашла туда, села напротив и жду, когда он заговорит со мной. Заговорил… про оценки, про школу, как с первоклашкой.

— Ты же красивая! Знаешь… надо сразить его! У тебя есть чудесное платье, у меня есть новейший журнал, где всякие моды можно найти. Подберем модель оригинальной прически!

Пользуясь отсутствием родительского глаза, девушки отчаянно стали готовиться к школьному вечеру.

В учительской Валентина увидела Люсю Иващенко — стройненькую, хорошенькую, почти неузнаваемую. Она была с опрятной высокой прической, в нарядном сиреневом платье, в туфельках на тонком каблучке. Вытянувшись, девушка стояла перед завучем. Чуть поодаль на стуле сидел директор, поглядывая на синеватое окно.

— Ты понимаешь свою ошибку, Иващенко? — сурово допытывалась Марфа Степановна.

Валентина всполошилась — что натворила девушка? Неужели десятиклассники опять отличились?

— Как ты посмела, Иващенко, кто тебе дозволил появляться на школьном вечере в таком коротком платье и с таким стогом на голове! — ворчливо отчитывала Марфа Степановна ученицу. — Вот что, пойди домой и переоденься да эту копну свою с головы убери! Только в школьной форме ты можешь быть допущена на вечер.

Люся Иващенко отчужденно взглянула на Валентину и молча вышла.

— Валентина Петровна, вы разве не объясняли классу, в каком виде являться, как вести себя на вечере, посвященном годовщине Октября? Не понимаю, как можно проявлять такое благодушие, — упрекала завуч.

— Я тоже не понимаю, Марфа Степановна, как можно прогонять ученицу с вечера, — сдержанно ответила Валентина.

— Это кто же вам сказал, что я прогнала ее?

— Вы не разрешили Иващенко быть среди друзей, потому что она пришла не в том наряде. Можно было бы сделать замечание после, зачем же портить человеку настроение.

— Еще чего не хватало! Порядок нужен, а не настроение.

— Вы оскорбили девушку, унизили ее человеческое достоинство! — гневно выпалила Валентина.

— Товарищ Майорова, вы хоть думайте, что говорите! — повысила голос Марфа Степановна.

— Не стоит мелочи превращать в трагедии, — вмешался директор. Когда Валентина вышла, он резко сказал завучу: — И зачем вы прицепились к Иващенко. На танцы в Дом культуры они же не в школьной форме ходят!

Марфа Степановна снисходительно усмехнулась.

— Николай Сергеевич, я думаю, мы с вами хорошо понимаем разницу между школой и Домом культуры. Школа есть школа, и мы не можем позволить…

После доклада историка Назарова о годовщине Октября выступали школьные артисты — читали стихи, пели, отплясывали под баян учителя пения Садкова. Музыкант то и дело нетерпеливо посматривал на часы. Он приглашен с баяном на свадьбу, и этот ученический вечер ему, как нож в горле. Окончив короткий концерт, учитель сунул баян в футляр.

— Сыграйте нам «Амурские волны», — упрашивали Садкова ученицы.

— У вас есть пластинки, крутите себе на здоровье, — ответила супруга учителя — дородная краснощекая женщина. — Идем, нас ждут, — сказала она мужу-музыканту.

— Вот образчик «эстетического» воспитания. Девочки просили поиграть, а Садков спешит на свадьбу деньгу зашибать, — бросил Василий Васильевич, провожая глазами музыканта.

— Но почему же не возмущается Марфа Степановна? — спросила Валентина.

— Нет нарушения. Садков не классный руководитель, значит, ему не обязательно присутствовать на вечере. Он свое сделал — кое-как выступил с ребятами — и свободен, и Марфа Степановна спокойна. Все по закону!

Танцевали под радиолу. Ребята затеяли игру в почту. Валентина тоже приколола к голубому платью номерок. В поте лица трудились «почтальоны».

— Валентина Петровна, вам письмо!

Она развернула записку и прочла: «Раньше нравилась девушка в белом, а теперь я люблю в голубом». Ни номера, ни подписи не было. «Шутники», — без обиды подумала Валентина, уверенная, что записку прислал кто-нибудь из десятиклассников. И вдруг она увидела Сашу Голованова и рядом с ним улыбающуюся Настеньку Зайкину в белом платье. «Ага, вот кто написал записку, Саша Голованов», — решила Валентина. Ей захотелось подбежать к парню, сунуть в руку записку и сказать: «Любите в белом». Но вдруг Саша Голованов знать ничего не знает? Вон в сторонке стоят Борисовы — Василий Васильевич и его жена — учительница Анна Александровна. Посмеиваясь, они смотрят в ее сторону. Борисовы тоже могли в шутку прислать ей записку.

К Валентине подошла Аня Пегова — не по-праздничному серьезная, чем-то расстроенная.

— Валентина Петровна, скажите, почему Люсю Иващенко прогнали с вечера? — спросила она.

— Танцуйте, Аня, мы потом поговорим, — ответила Валентина.

А что она скажет Ане Пеговой потом? Заявить, что Марфа Степановна была не права, превысила свою власть, она не может, не имеет права: есть какой-то учительский этикет, запрещающий подобные откровенные высказывания. Ох эти этикеты, из-за которых люди чаще всего кривят душою, говорят не то, что думают…

— Валентина Петровна, разрешите пригласить вас на танец, — сказал директор.

Она согласилась. К ее удивлению Николай Сергеевич отлично танцевал.

— Люсю Иващенко не видели? — тихо спросил он.

— Нет. Она не пришла и не придет.

— Упрямая девчонка.

— Николай Сергеевич, скажите, неужели Марфа Степановна права?

— Видите ли, и да и нет, — неопределенно ответил он.

— Мне кажется — нет. Я думала, вы вмешаетесь.

— Директор и завуч должны поддерживать друг друга, иначе работа пойдет кувырком.

— Поддерживать, даже если тот или другой не прав?

— Для пользы дела иногда бывает и так.

Праздничное веселье продолжалось своим чередом. Трудились «почтальоны». Василий Васильевич зазывал желающих приобретать пятикопеечные лотерейные билеты, искушая школьников самым заманчивым выигрышем — плиткой шоколада.

— Разрешите пригласить вас на вальс, — попросил историк Назаров.

Валентина пошла танцевать с высоким и не очень-то ловким Назаровым. Иван Константинович принарядился — на нем темно-синий костюм с широковатыми, по давней моде, брюками, белая рубашка с галстуком.

— Вы сегодня нарядились до неузнаваемости, — с улыбкой заметила Валентина.

Иван Константинович тоже улыбнулся.

— Если зайца бить палкой по голове, он, говорят, научится зажигать спички. Замечания ваши, как видите, достигли цели, я уже почти франт…