— Я вам принесу, у меня есть. Можете читать сколько вам нужно.
Мне это казалось королевским жестом — доверить такую прекрасную и дорогую книгу.
Учебники в Америке стоят дорого: цена такой книги могла быть около $100–150. Я принёс тот шикарно изданный тяжёлый том домой и стал по ночам медленно вчитываться в текст и всматриваться в прекрасные иллюстрации доктора-художника Фрэнка Нэтгера, они во многом помогали мне понимать то, что я читал с трудом.
Медленное чтение занимало время, я стал вставать в 4 часа ночи (в Америке говорят — в 4 часа утра). Это давало мне 2–3 часа дополнительного времени занятий. Для всякого большого дела нужна самодисциплина, и вот я на долгие годы приучил себя просыпаться так рано, чтобы постепенно вникать в глубины знаний, которые пропустил по возрасту и времени.
Впервые в жизни я читал медицинский учебник с удовольствием. Трудно даже представить, какая большая разница была между американскими и советскими учебниками во всём: в глубине материала, в чёткости его изложения и в свободной и легко усвояемой манере его преподавания. Советские учебники все страдали перегруженностью марксистской идеологией, поверхностностью и скукотой изложения. И неудивительно: писать учебники там доверялось лишь тем, кто занимал высокие посты, а это были в основном коммунисты-карьеристы. Я терпеть не мог советские учебники, но с первой же страницы (как с первого взгляда!) мне понравились учебники американские. А та первая книга ещё помогла мне по-настоящему оценить значение медицинских иллюстраций: ничего нет лучше для усвоения трудно понимаемого материала, чем чёткие рисунки.
Тогда я ещё не представлял себе, что настанет день, когда будет издан мой учебник с моими иллюстрациями и коллеги станут называть меня вторым Фрэнком Нэтгером, и книга моя тоже будет стоить $150…
Однажды Хаим принёс в центр журнал с моим интервью. Я ешё не знал, что оно опубликовано. Мы стояли в коридоре втроём, когда он достал его из портфеля:
— Поздравляю! Прекрасное интервью. Здесь так много написано интересного про тебя, и фотографии твои из России прекрасные. Ты у нас теперь знаменитость!
Я с волнением взял журнал в руки: на обложке была моя большая фотография и анонс текста. Не успел я ешё открыть страницы, как Виктория ловко выхватила его и убежала с ним на своё место — читать. Издали я видел, как её длинные волосы свесились над моим портретом. Читала она долго, потом подошла ко мне. У меня были надеты наушники, и она положила мне руку на плечо — нежное прикосновение! Я снял наушники, и она шепнула:
— А я и не знала, что вы такой интересный человек: и профессор, и писатель, и изобретатель. Вы действительно необыкновенный человек.
— Ну, что вы! Самый обыкновенный…
Но что может быть приятней и волновать больше, чем похвала красивой женщины!
Дома Ирина и Младший стали возбуждённо читать интервью, я просил их переводить мне некоторые непонятные слова и выражения. Они перебивали друг друга, восклицали, смеялись, удивлялись — реакция радости и семейного единения. Потом мы пошли к родителям, и там Ирина читала и переводила им. Мама смотрела на меня с обожанием, а отец, всё ещё слабый после болезни, рассматривал фотографии со слезами на глазах.
Как и предсказывал журналист, скоро после опубликования мне стали звонить и писать письма люди со всех концов страны. Обнаружился в Алабаме мой бывший студент, который уже обогнал меня — сдал экзамен и был в резидентуре. Нашёлся мой старый приятель и коллега Валентин, который уехал раньше. Он почему-то экзамен не сдавал, работал хирургическим ассистентом (технический помощник на операциях) в Техасе. Доктор из Лас-Вегаса приглашал приехать погостить у него. Доктор из Калифорнии хотел обсудить со мной вопросы лечения травмы у артистов балета. Женщина-доктор на пенсии из Манхэттена предлагала заниматься с ней разговорным английским.
Один телефонный звонок был особенно важным для меня: доктор Павел Лапидус из ортопедического госпиталя для заболеваний суставов (Hospital for Joint Diseases) в Гарлеме предлагал мне приехать для переговоров о возможной работе. Мы с Ириной взволновались: на этот раз не я просил о работе, а меня приглашали для переговоров. Я ничего не знал ни о докторе Лапидусе, ни о том госпитале. Расположение госпиталя в Гарлеме меня не настораживало — я бы пошёл работать к чёрту на кулички.
Лапидус прислал мне приглашение прийти гостем на научную конференцию. Госпиталь был старый, и мой доктор тоже был старик, за восемьдесят, но подвижный человек. В руках он держал несколько журналов с моим интервью. Я стал его благодарить:
— Спасибо вам за приглашение и внимание.
— А?.. Что вы сказали?..
Он почти ничего не слышал, поэтому я больше молчал, а он с удовольствием старого человека, словившего нового слушателя, говорил и говорил — громко, как почти все глухие. С первого момента он процитировал мне строки из «Онегина», очевидно, демонстрируя свою память. Я удивился, и он рассказал, что сам сбежал из России сразу после революции в октябре 1917 года. Был он тогда одним из первых военных лётчиков царской армии, в чине поручика. Чтобы скрыться от красных, он на своём самолёте перелетел в Румынию. После долгих странствований попал он в Америку и в 1920-е годы стал первым доктором-резидентом этого госпиталя, а потом руководителем отдела хирургии стопы.
— Меня в Америке называют «отцом хирургии стопы», — с гордостью говорил он, — меня все знают и уважают.
Он скупил и раздавал экземпляры журнала другим докторам:
— Я хочу сделать вас популярным среди коллег, вы этого заслуживаете. Вот увидите, кто-нибудь из них обязательно предложит вам работу. Меня здесь все ценят и уважают, если я попрошу — так и сделают.
— Спасибо, я очень надеюсь, — кричал я ему в ухо. А так как он всё равно мог не расслышать, я старался изобразить благодарность мимикой.
Лапидус привёл меня в кабинет директора департамента ортопедии доктора Робертса. На его столе тоже лежал журнал с интервью. Директор улыбался мне, но когда Лапидус сказал про работу, крикнул ему в ухо:
— Пусть он сдаст экзамен, тогда посмотрим.
Возможно, в качестве утешения он добавил мне:
— Приходите с женой на вечерний коктейль в отеле «Хилтон».
Мой покровитель повёл меня к бывшему директору доктору Милгарму и целый час водил от одного влиятельного доктора к другому. В госпитале шла суета научной сессии, съехалось много народа из разных стран, британский профессор Фриман сделал интересный доклад о своём новом методе, все были заняты обсуждением, своими докладами и встречами в кулуарах. Я это понимал и чувствовал себя как бы бедным родственником. Лапидуса встречали с уважением, он раздавал журналы, представлял меня и заговаривал о работе. На это все отвечали примерно так:
— Хэлло, добро пожаловать в Америку. Я читал ваше интервью — очень интересно. Ах, вы хотите найти работу? Позвоните на следующей неделе моему секретарю…
В очередной попытке Лапидус подвёл меня к немолодому доктору с седыми усами прусского типа — торчком вверх. По пути он сказал мне:
— Это доктор Розен, очень влиятельный и добрый человек. — И обратился к нему: — Это русский доктор, интервью которого было напечатано…
Неожиданно усы доктора Розена пришли в ещё большее возбуждение, а их хозяин — в шумный восторг:
— Это вы? Да, да, я читал. Очень интересно, очень интересно! Меня и мою жену глубоко интересуют судьбы еврейских беженцев. Ведь когда-то наши родители тоже бежали из России в Америку из-за антисемитизма. Скажите, неужели антисемитизм в России всё ещё не убывает?
— Ему нужно помочь устроиться на работу. Ты можешь это сделать? — кричал Лапидус
— Работу? — конечно! Что за вопрос? Вот вам моя карточка, позвоните и приходите на той неделе, мы поговорим обо всём. Мне очень хочется поговорить с вами.
— Ты ему помоги найти работу, — кричал Лапидус.
— Конечно же! Обязательно позвоните, мы поговорим обо всём.
Я даже не знал, что сказать — так был обрадован и благодарен им обоим!
