Другая группа подальше — лица индусского и азиатского типа, смуглые или чёрные из стран Азии и Латинской Америки, тоже молодые, но среди них довольно много женщин, некоторые одеты в национальные одежды и сари. Они тоже слушали плёнки без видимого затруднения, но не так расслабленно, как американцы. На столах рядом с ними лежали толстые американские учебники и тетради с записями. Они иногда останавливали магнитофон, листали учебники, что-то записывали и продолжали слушать. Кофе они не пили и ноги на стол не клали.

Дальше сидели, сгруппировавшись, доктора постарше. Они часто снимали наушники, нервно листали словари и переговаривались шёпотом. Среди них много женщин среднего и выше возраста. Они слушали плёнки с видимым трудом, и по тоскливому беспокойству в их глазах нетрудно было распознать нашего брата — русских беженцев. Кофе они не пили, но часто, по одному — по два вставали и выходили в коридор.

Распознав своих, я тоже вышел и сразу натолкнулся на группу курящих мужчин, беседующих по-русски. Никого из них я не знал, но кивнул им. Они поизучали меня глазами, сильно не заинтересовались. Все были в возрасте около сорока, двое помоложе, а двое явно старше меня. Я закурил, для компании, и стал слушать. Очевидно, они тут были старожилы, и разговор шёл о результатах последнего экзамена. Вёлся он в таком примерно ключе:

— Сколько ты на этот раз получил?

— Немного продвинулся: шестьдесят восемь — далеко до заветных семидесяти пяти.

— А та женщина из Черновцов не добрала всего один балл.

— Да ну?! Обидно, конечно.

— А что толку-то? — всё равно не сдала.

— Наши опять на одном из последних мест по статистике.

— Да, в этот раз мало кто сдал. Но и вопросы были такие, что я вам скажу! А знакомых по Каплановскому курсу всего три-четыре вопроса — совсем мало.

— Нет, я насчитал штук десять знакомых.

— Во всяком случае, с первого раза наши вообще не сдают.

— Было несколько случаев.

— Были, но это молодые с хорошим английским. Таких всего один-два — и обчёлся.

— В среднем все сдают по три-четыре раза.

— Я знаю наших, которые сдавали пять и шесть раз.

— Ну, есть такие и не только среди наших. Вон, из Доминиканской Республики одна сдавала уже семь раз и теперь снова готовится.

— Чёрная?

— А какая же ещё!

— Так чего же ты от неё хочешь?

— Ну, есть чёрные ребята, которые сдавали с первого раза.

— Есть, но это американцы, закончившие институты в других странах, или те, кто учились по американским учебникам.

— Да, говорят, по американским-то учебникам заниматься лучше.

— Лучше тем, кто читает свободно. А я одно и то же слово по десять раз в словаре ищу.

— Да, и я от словаря почти не отрываюсь тоже.

— Если бы ясно понимать, чего они там говорят на этих плёнках…

— Некоторые занимаются дома, по учебникам.

— Ещё лучше иметь копии всех вопросов-ответов и шпарить прямо по ним.

— Да, я знаю наших, которые готовятся дома по таким вопросам.

— Где же их достать?

— В Бруклине продают — полный набор экзаменов за последние пять лет.

— Сколько стоит?

— Сто пятьдесят долларов.

— Так дорого!

— А что — люди складываются вместе, по пять-шесть человек, и покупают.

Дальше разговор перешёл на какие-то истории и анекдоты. Я вернулся на своё место, надел наушники и снова стал слушать. Если можно образно так сказать, я впился ушами в наушники. Но нужно было не только знать слова, но и иметь привычку слушать обычную речь, не видя лица и артикуляции собеседника — как по телефону. И я слушал, слушал — и опять ничего не понял. Устав от непривычного напряжения, снова вышел в коридор. Там стояли те же и другие курящие русские, на этот раз к ним прибавилось несколько женщин. Пожилая женщина, на вид за пятьдесят, с раздражением говорила:

— На чёрта он мне нужен, этот экзамен! Я тридцать лет проработала в одной и той же больнице, во Львове, психиатром, и уже вышла на пенсию. А теперь вот сижу здесь и чувствую себя дура дурой. Чтоб он сдох, кто придумал этот экзамен!

— Почему вы решили его сдавать? — сочувственно спросила другая.

— Потому что мне надо работать: у меня дочка разведённая и внучка маленькая. Нас некому поддерживать. Ах, как я не хотела уезжать из России! Дочка меня уговорила, и пять лет назад мы поехали в Израиль. И всё было хорошо: с моим стажем я начала там работать без всякого экзамена, дочка вышла замуж, внучка родилась. И вдруг как гром среди ясного неба — дочка разошлась! И не захотела там больше оставаться. Чего это нам стоило — выбраться из Израиля сюда… Два года ушли на разрешение, и мы всё ещё не устроены. Откуда я знала, что этот дурацкий экзамен обязателен для всех, даже с моим стажем? И вот, в мои-то годы, я пришла на эти курсы. Ну, разве это справедливо?

— Вы знаете английский?

— Откуда мне его знать? Кое-как разбираюсь со словарём.

— Говорят, в Калифорнии докторам разрешают работать без экзамена.

— Ха!., если правда… но это же — опять переезжать и устраиваться на новом месте!..

Я решил попробовать другую тактику работы с магнитофоном: слушать короткими частями, буквально одну-две фразы, и повторять их много раз подряд. Бог с ним, со смыслом лекции — нужно научиться слышать отдельные слова, а уже потом из них начнут складываться целые фразы. Когда — потом? Наверное, через неделю-две. Я нервно включал и выключал магнитофон каждую секунду. Включу — напряжённо вслушаюсь, перекручу назад и опять — включаю и вслушиваюсь. Довольно трудное занятие. Американец, сосед по столу, стал на меня коситься, а я с завистью поглядывал на него — небрежно развалившегося и слушавшего лекцию без остановок.

В тот день девушка, выдавшая мне кассету, так и не дождалась, чтобы я поменял её на следующую.

Дома Ирина спросила:

— Ну, как тебе понравились занятия?

— Знаешь, там, оказывается, не живая лекция в аудитории, а надо слушать записанные на плёнки лекции.

— Да? И как тебе это показалось?

— Тяжело понимать.

Но насколько тяжело, этого я сказать не решился.

После того ночного телефонного звонка мы с тревогой ждали, что может повториться что-то подобное. Особенно боялась, конечно, Ирина. От страха она стала носить с собой в сумочке большой шприц с толстой иглой.

— Если кто-нибудь станет на меня нападать, я вонжу в него эту иглу!

Я подтрунивал над ней:

— Пока ты будешь доставать шприц и снимать футляр с иглы, у тебя уже вырвут сумку.

Но она настаивала серьёзно:

— Я совсем не шучу! Если успею, то воткну в любую часть тела, хоть в глаза. Хорошо, что я научилась делать уколы. По крайней мерс, пригодится при обороне.

Ирина смотрела по телевизору много современных американских фильмов, а в них всё чаще показывали эпизоды таких диких и изощрённых преступлений, каких мы, выходцы из другого мира, не могли себе представить. Когда мы покинули Россию, там ешё был строгий режим контроля над всей страной и не было разгула преступного мира, который пришёл потом. А в Америке этот отрицательный атрибут слабого контроля был давно. И хотя телефильмы представляли мир выдуманный, но отражали они реальные факты. Это пугало многих беженцев, особенно нервно настроенных женщин. А у Ирины, на фоне постоянной тревоги за всех нас, нервы были напряжены постоянно.

Её напуганность отчасти передавалась Младшему, который постепенно всё больше мрачнел и всё меньше разговаривал дома, особенно со мной. Он уже начал заниматься в колледже, где слушал живые лекции преподавателей. Без привычки понимать длинные периоды живой речи ему это тоже было нелегко. Мы пошли с ним в его любимый магазин электроники и купили портативный магнитофон. Теперь он стал записывать лекции, а дома прослушивал их по два-три раза. На это у него уходили все ночи до утра, иногда до трёх-четырёх часов. От хронического напряжения и невысыпания от делался ещё более мрачным. Сын никогда не был хорошим учеником, всегда нуждался в подгоне и помощи. Но теперь мы не в состоянии были дать ему ни того, ни другого.