После сильной бури всегда приятно расслабиться на безветрии. И вот впервые мы с Ириной смогли начать собирать деньги, чтобы огородить себя от возможных прорывов на случай моей новой болезни или перерывов в работе. За Ириной её рабочее место было закреплено прочно, ей дали должность, равную советскому старшему научному сотруднику, и соответственно выросла её зарплата.
Пока что Ирина сумела собрать около ста тысяч, в Америке это небольшая сумма. Я никогда финансами не интересовался — зарабатывал и передавал всё в её бразды правления. Ирина была «министром финансов». Министерство пока весьма скромное, но она вела его очень серьёзно: изучала литературу по финансовым вопросам, читала разные книги, брошюры и статьи, смотрела по телевидению все финансовые передачи.
Этому скучному для меня занятию Ирина три года посвящала все вечера. Она в шутку говорила:
— В Москве я читала романы, а здесь — только пособия по финансам.
Ирина не держала деньги в банке, а вкладывала в ценные бумаги под высокие проценты. Правила и тонкости этих вложений она изучила как таблицу умножения. Мы почувствовали себя в небольшой безопасности. Теперь даже нудные приставания Ховарда нас больше не волновали. Он продолжал писать то угрожающие, то жалобные письма, снизил запрос до пяти тысяч, потом до трёх. В конце концов он пропал из моего поля зрения. Наверное, понял, что мне было вредно пить у него так много кофе…
И пришёл, наконец, ко мне счастливый и волнительный миг. Позвонила литературный агент Джойс:
— Владимир, «Русский доктор» назначен к выходу из печати!
Почти пять лет горьких моих размышлений, разочарований и ожиданий. Не я, конечно, первый автор, вынужденный биться за свою идею. Но большая и редкая честь опубликовать в Америке книгу воспоминаний о своей русской жизни. Сколько же у меня было споров с Ириной — как вначале она была против того, чтобы я отвлекался на писание и привлекал к себе внимание, особенно русской иммиграции. Теперь она тоже ждала публикации и радовалась со мной.
Джойс звонила мне чуть ли не каждый день и сообщала всё новые приятные сведения:
— Владимир, на твою книгу поступили запросы из Англии и Японии, они просят разрешения опубликовать её там.
— Владимир, History Book Club — клуб исторических книг — включил «Русского доктора» в свой список и берётся распространять по всем англоязычным странам!
— Владимир, твой «Русский доктор» будет выходить в Австралии и Южной Африке.
— Владимир, Ричард Мэрек предлагает немедленный контракт на твою вторую книгу. Как ты её назовёшь? «Цена Свободы»? Хорошо! Я составляю проект договора.
Но для моего торжества самый большой престиж был — показать книгу Ирине. Я готовился принести первые экземпляры домой, как вносят новорождённого. Взять в первый раз в руки свою опубликованную книгу почти так же приятно, как взять в первый раз на руки своего ребёнка. Когда я привёз домой первые три экземпляра, Ирина была ещё на работе. Я лёг на кровать и положил книги рядом — как детей. И так же, как родитель любуется младенцем, я любовался на красивую суперобложку.
Как в Америке прекрасно издают книги! И моя была хороша: на лицевой стороне суперобложки цвета бордо крупными белыми буквами RUSSIAN DOCTOR, с подзаголовком «Жизнь хирурга в современной России и почему он решил уехать» (подзаголовок дал Мэрек), в квадрате моя погрудная фотография в профиль, во врачебном халате и со стетоскопом, сделанная, когда я был профессором в Москве; внизу крупными буквами VLADIMIR GOLYAKHOVSKY. На обороте суперобложки мой домашний погрудный портрет в Москве и первые строчки из вступления: «Американцы думают, что все русские — коммунисты, а русские думают, что все американцы — миллионеры. Ни те ни другие ничего не знают друг о друге». Внутри книги много фотографий из семейной и профессиональной жизни, но главное — 312 страниц выстраданного мной текста, чётко напечатанного на плотной бумаге. Такая книга может быть только мечтой пишущего человека.
Милая моя Ирина с порога заметила книги, кинулась к этим «моим младенцам» и тоже стала их ласково перелистывать. Улыбаясь, мы молча взглядывали друг на друга — объяснения были не нужны.
Всем я был доволен, кроме высокой цены — $17,95. В Америке книги дорогие, вместе с 8,5 % налога на продажу моя стоила почти $20. Правда, клуб исторических книг продавал для своих членов на 20 % дешевле, и библиотеки городов и университетов имели такую же скидку. Но меня смущало, что мало людей захотят заплатить двадцать долларов за книгу никому не известного русского автора, да ещё и на не такую уж популярную тему, как русская медицина. По статистике, в Америке книги читают около 5 % людей, из них большинство любят простое чтиво — романы про преступления и секс. На мою книгу вряд ли найдётся и полпроцента читателей. Но и это могло бы составить двести тысяч людей. Так, по крайней мере, я надеялся. Заработок автора зависит от числа проданных экземпляров, в Америке фиксированных тиражей нет — печатают столько, сколько магазины запрашивают.
Мне не терпелось увидеть свою книгу в продаже, и мы решили вечером поехать в один-два книжных магазина в центре Манхэттена, посмотреть, как моя книга выставлена на витринах. Обычно популярные издания сразу пачками выставляются под стекло витрин, привлекая внимание покупателей. Мы остановились перед витриной большого магазина «Doubleday» на Пятой авеню — книги моей нет! Ладно, не такой я знаменитый писатель, чтобы меня выставили на витрине, посмотрим, что внутри? При входе стоят полки специально для новых изданий, тоже для привлечения покупателей. Обошли их все — нет! Что за чертовщина? Я остановил одного из работников:
— Есть у вас книга «Русский доктор»?
— Какое название?
— «Русский доктор».
— Что за издательство?
— Святого Мартина.
— Кто автор?
Я — скромно:
— Владимир Голяховский.
— Что-то я не слышал о таком. Сейчас посмотрю в каталоге новых изданий. Ага, есть! Идите в конец полки медицины, там найдёте.
— Но это не про медицину, это мемуары доктора.
— Всё равно, смотрите там.
Действительно, на самом конце самой дальней полки, зажатые между учебниками по гинекологии и урологии, сиротливо стояли несколько моих книг. Мне их даже жалко стало: кто же их там заметит, чтобы купить?
Вот и стояли мои книги, как бесприданницы: «Хороша я, хороша, да плохо, что меня не рекламируют». Предстояло моей книге, как и её автору, самой пробивать себе дорогу к сердцу читателей.
Теперь у меня появилось занятие — дарить и подписывать экземпляры «Русского доктора» тем, кого я мог считать своими друзьями и приятелями. Первый, конечно, предназначен моей маме, которой уже перевалило за восемьдесят. Её и отца фотографии были первыми в книге. До чего же она была счастлива! — плакала, благодарила:
— Спасибо тебе, спасибо за все радости!.. Как жаль, что папа не дожил…
Святая традиция — я и в России всегда дарил ей первые экземпляры своих книг. На этот раз книга была на английском. Но мама, в её возрасте, упорно каждое утро занималась сама языком и много месяцев ходила на вечерние курсы. Она могла поддерживать простой разговор, а теперь даже взялась читать книгу.
Я дарил книгу людям, которые помогли мне её издать, подарил моему другу доктору Уолтеру Бессеру, который помог мне найти резидентуру. В госпитале надо было дать директору Лёрнеру и его заместителю Рамиро Рекене. Рамиро был очень благодарен, внимательно книгу рассматривал, показывал другим — он обожал и собирал книги. Лёрнер в тот день был дома. Я позвонил ему в Бруклин и попросил разрешения приехать.
— Доктор Владимир, добро пожаловать!
— Спасибо. Я напросился, потому что у меня к вам небольшое дело особого рода.
— Какое? Я с удовольствием сделаю, что могу.
— Я привёз вам в подарок свою книгу.
— Вашу книгу? — он взял её с удивлением. — О, это же замечательно, поздравляю! Пилар, посмотри, какая прекрасная книга. Ну, спасибо! Вы это сами всё написали? Я знал, что вы были ортопедом, но не знал, что вы ещё и писатель.
