- Читай, читай! – криво усмехнулся король и нервно вытер о шоссы вспотевшие ладони.
Граф кивнул и продолжил. Судя по всему, пропустив вступление:
- Чаша моего миролюбия иссякла, а надежды на твое благоразумие занесло песком. Поэтому скажу прямо: ты не достоин держать в руках даже ржавый нож, ибо, спрятавшись за каменными стенами родового стойбища, ты бросил поводья скакуна своей судьбы и дал заржаветь сабле своего духа. Оглянись: две трети Над-гез уже под моей кошмой, а ты до сих пор… э-э-э…
- Продолжай, это даже интересно! – оскалился Бервер.
- …до сих пор… не слез со своего ложа…
- Там написано «до сих пор ублажаешь своих жен и наложниц…»!
- …старательно не вспоминая о тех, кто держит твою саблю! А ведь багатуры, не испугавшиеся моих терменов, достойны большего, чем твое забвение! Эта земля – моя! А люди, которые ее населяют – еще нет. И если тебе дороги их жизни – верни им клятвы и прикажи открыть ворота каменных стойбищ…
- Красиво излагает! – хмыкнула леди Даржина.
Граф Орассар кивнул, но читать не перестал:
- Сроку на все это – три дня. А начиная с четвертого я начну предавать огню все, что увижу…</i>
- О чем задумался? – почувствовав, что мое настроение стремительно ухудшается, спросила Илзе и тем самым выдернула меня в настоящее.
- О том, что срок уже вышел… - буркнул я, а потом озвучил мысль, которая мучила меня последние двое суток. – И что письмо Алван-берза – со вторым дном!
- В каком смысле? – заинтересовалась моя супруга.
- Мне кажется, что Гогнар Подкова, диктовавший это письмо писцам, намеренно выставил его величество безвольным трусом. И почти уверен, что его копии в ближайшие дни объявятся в большинстве крупных городов королевства…
Илзе задумалась. А через какое-то время нехорошо прищурилась:
- Хм… С точки зрения Алвана эта война выглядит несколько… странной!
Я кивнул:
- А начавшиеся зверства ерзидов – следствием нерешительности короля…
- Деревни отстроим! – затараторила она. – Большинство жителей королевства уже за стенами городов, а наши воины продолжают рвать ерзидские термены…
Я устало потер лицо руками невидящим взглядом уставился в снежную круговерть:
- Для обывателя их действия кажутся комариными укусами, а крайне стесненные условия, страх за свою жизнь и отсутствие надежд на будущее не лучшим образом сказываются на патриотизме. Говоря иными словами, если в ближайшие дни мы не изменим стиль ведения войны, то население начнет роптать…
Илзе замолчала. Минуты на две. А затем снова подъехала почти вплотную и требовательно потянула меня за штанину:
- Ты нашел какой-то выход?
Я сглотнул, затем уставился в ее глаза и горько усмехнулся:
- Пока только намек на его существование…
- Расскажешь?
…За следующие полтора часа, потребовавшиеся нам, чтобы добраться до избушки лесника, затерянной в чаще китцского леса, Илзе не произнесла ни слова. А когда отряд, наконец, выехал на поляну и остановился, первой слетела с коня, взбежала на крыльцо и, с трудом дождавшись, пока подсуетившийся Клайд откроет входную дверь, приказала тащить к ней мои переметные сумки.
Сумки принес я. Сам. Сам же растопил очаг, застелил ложе одеялом и соорудил какое-то подобие стола. После чего был усажен на первое попавшееся на глаза полено и занялся очинкой перьев.
Илзе тоже не бездельничала – сначала протерла «стол» какой-то тряпкой, затем застелила его чистым полотенцем, вытащила из сумок свечи и стопку пергамента, развела в воде сухие чернила и, устроившись поудобнее, зачем-то попросила продиктовать ей те вопросы, которые я собирался задать пленным.
Я продиктовал. Первых штук восемь. А потом заметил, что на пергамент легло раза в полтора больше.
Заинтересовался. Обошел стол так, чтобы видеть рождающийся текст и удивленно хмыкнул: она записывала совсем не то, что я говорю!
- Илзе, если ты устала, давай, ты ляжешь спать, а я допрошу их сам? Или вообще перенесу допрос на завтра… – спросил я, присев рядом с ней и ласково пригладив волосы, распушившиеся от мороза.
Она грустно улыбнулась:
- Милый, ты тактичен до безобразия…
- Понимаешь, я…
- …забыл, что твоя жена – Видящая!
- Что поделать, если твоя красота лишает меня способности связно мыслить? – пытаясь хоть на мгновение отвлечь ее от мыслей о моем будущем, пошутил я.
Илзе шутку не поддержала – дописала очередное предложение, отложила в сторону перо и опустила голову так, чтобы ее волосы закрыли глаза:
- Я уже делала нечто подобное. И намного лучше, чем ты, представляю, что для этого требуется…
Для того, чтобы почувствовать, что творится в ее душе, хватило одного слуха – я аккуратно взял ее за подбородок, заставил поднять лицо и с болью уставился в глаза, за какой-то миг наполнившиеся слезами:
- Я должен, понимаешь?
- Понимаю. И помогу, чем смогу… - сглотнув, сказала она. Потом порывисто прикоснулась к моей щеке кончиками пальцев и… словно замерзла: – Можешь идти…
- Куда? – растерялся я.
- Наружу…
- Прости?
- Одних ответов на вопросы, впрочем, как и присутствия графа Андивара Фарбо, будет маловато… - буркнула она, вытащила из-под стопки пергамента палочку ушеры и поднесла ее пламени свечи: - Потребуются еще и личины. А их, как ты понимаешь, придется создавать мне…
Глава 22 Шири Дангаз, сын Латрока.
...Дангаз вцепился в рукоять сабли чуть ли не раньше, чем услышал еле слышный скрип петель внешней двери. Еще через миг, открыв глаза и отбросив в сторону нагретую за ночь попону, он вскочил на ноги, бесшумно скользнул к стене рядом с внутренней и мысленно помянул Хелмасты: ни один из воинов, ночевавших с ним в одной юрте, даже не пошевелился!
В это время в крошечной комнате, которую местные называли смешным словом «сени», заскрипели половицы.
- Кто там? – дважды щелкнув языком, негромко спросил шири и поудобнее перехватил саблю.
- Вы живы?! – донеслось из сеней, а через мгновение в комнату ворвался встревоженный ичитай Хагрен, шумно втянул в себя воздух, а затем зачем-то метнулся к очагу.
- Сколько? – заранее холодея от дурных предчувствий, спросил Дангаз.
Сын Укриша, успевший залезть в очаг чуть ли не до пояса и заглянуть в трубу, выбрался наружу, вытер о штаны испачкавшиеся в золе ладони и угрюмо буркнул:
- Три полных десятка и еще четверо…
- Как? – спросил кто-то из проснувшихся воинов.
- Первые – угорели. Вторых вырезали на постах… - ответил ичитай. Потом подумал и горько усмехнулся: - Ночевать в деревянных юртах ничуть не безопаснее, чем в обычных!
С трудом разжав сведенные челюсти, Дангаз потребовал подробностей.
Сын Укриша, успевший опуститься на колени, пожал плечами и с силой дунул на давно остывшие угли:
- Ф-ф-фу-у-у…
- Хагрен, я спросил, как они угорели! – побагровев от бешенства, рыкнул Дангаз.
- Заколотили окна. Заперли двери. Разожгли огонь. Легли спать… - не отводя взгляда от зардевшихся угольков, заговорил ичитай. – А когда уснули, кто-то из надгезцев влез на крышу юрты и заткнул дымоход…
Шири бросил взгляд на окно, заколоченное по его приказу, мельком отметил, что щели между досками чуть-чуть посветлели, и изо всех сил врезал кулаком в стену: здесь, в Над-гез, не было никакой разницы, где и как ночевать. Ведь воины Вильфорда-берза, тенями следующие за его терменом, были неутомимы, как волки, неуловимы, как ветер, и хитры, как степные лисицы. Они не давали покоя ни днем, ни ночью. И убивали, убивали, убивали. Причем совершенно безнаказанно: за шесть дней мотания по дорогам Над-гез термен Дангаза потерял без малого сотню человек убитыми и вчетверо больше ранеными, а эти твари – ни одного!
Что самое обидное, лучшие стрелки рода Уреш, способные на полном скаку всадить стрелу в глаз парящему в небесах орлу, их даже толком и не видели: надгезцы предпочитали атаковать под покровом ночи, в непогоду или из хорошо подготовленных засад. А, вырезав часовых или отстрелявшись, совершенно спокойно уходили в лес, который знали, как собственный айнур. И при этом, словно издеваясь, оставляли за собой хорошо читаемую тропу: «Преследуйте! Мы ждем с нетерпением…»
