1944 243. БАБИЙ ЯР К чему слова и что перо, Когда на сердце этот камень, Когда, как каторжник ядро, Я волочу чужую память? Я жил когда-то в городах, И были мне живые милы, Теперь на тусклых пустырях Я должен разрывать могилы, Теперь мне каждый яр знаком, И каждый яр теперь мне дом. Я этой женщины любимой Когда-то руки целовал, Хотя, когда я был с живыми, Я этой женщины не знал. Мое дитя! Мои румяна! Моя несметная родня! Я слышу, как из каждой ямы Вы окликаете меня. Мы понатужимся и встанем, Костями застучим — туда, Где дышат хлебом и духами Еще живые города. Задуйте свет. Спустите флаги. Мы к вам пришли. Не мы — овраги. 1944 244. «В это гетто люди не придут…» В это гетто люди не придут. Люди были где-то. Ямы тут. Где-то и теперь несутся дни. Ты не жди ответа — мы одни, Потому что у тебя беда, Потому что на тебе звезда, Потому что твой отец другой, Потому что у других покой. 1944 245. «За то, что зной полуденный Эсфири…» За то, что зной полуденный Эсфири, Как горечь померанца, как мечту, Мы сохранили и в холодном мире, Где птицы застывают на лету, За то, что нами говорит тревога, За то, что с нами водится луна, За то, что есть петлистая дорога И что слеза не в меру солона, Что наших девушек отличен волос, Не те глаза и выговор не тот, — Нас больше нет. Остался только холод. Трава кусается, и камень жжет. 1944 246. «В окопе или в маленькой землянке…» В окопе или в маленькой землянке, Когда коптилка тихо догорит, Товарищ вспомнит о подбитом танке И на тебя украдкой поглядит. О, в тех глазах нет места укоризне, И нет в них даже отсвета побед, — Начало в них большой и новой жизни, Самозабвения горячий свет. И есть в войне такое утвержденье, Что, вглядываясь в голубую тьму, Ты улыбнешься одинокой тени, Как ты не улыбался никому. (1945) 247. РОССИЯ Когда в пургу ворвутся кони, Она благословит бойца, Ее горячие ладони Коснутся смутного лица. Она для сердца больше значит, Чем все обеты, все пути. И если дерево — на мачты, И если камень — улети, И если не пройти — тараном, И если смерть — переступи И стой один седым курганом В пустой заснеженной степи. Ты видишь, выйдя из окопа, — Она, оснащена тобой, Пересекает ночь Европы. И сквозь тяжелый, долгий бой, Сквозь зарева туман кровавый Ты видишь под большой луной Броню тяжелую державы И хлопья пены кружевной. (1945)
248. «Россия — в слове том не только славы…» Россия — в слове том не только славы Хранители, великие года, — В нем строгая приподнятость державы И теплота родимого гнезда. И что ты вспомнишь, повторив то слово: Адмиралтейство и гранит реки Иль накануне утра рокового Стыдливый жар девической щеки? Но в каждом холмике и в каждой елке Черты того же милого лица, И в смехе простодушной комсомолки, И в тихом скрипе ветхого крыльца. (1945) 249. «Прости — одна есть рифма к слову „смерть“…» Прости — одна есть рифма к слову «смерть»: Осточертевшая, как будто в стужу Могилу роют, мерзлая земля Упорствует, и твердь не поддается. Ты рифмы не подыщешь к слову «жизнь», Ни отклика, ни даже отголоска. А сколько слез, признаний, сколько просьб! Все говорят, никто не отвечает. (1945) 250. «Я не завидую ни долголетью дуба…» Я не завидую ни долголетью дуба, Ни журавлям, ни кораблям, ни человеку, Чьи ослепительные зубы Сверкают на экранах Будущего века. В музеях плачут мраморные боги. А люди плакать разучились. Всем Немного совестно и как-то странно. Завидую я только тем, Кто умер на пороге Земли обетованной. (1945) 251. «Светлое поле. Вечер был светел…» Светлое поле. Вечер был светел. В поле лежали мертвые дети. Ветер метался, сердца бездомней. Ветер улегся, ветер не помнит. Камни забыли, как их дробили, Камни не знают, кто здесь в могиле. Нет, не бессмертье, не мрамор, не камень, Дай мне другое — горькую память, Чтоб, умирая, снова увидеть Светлое поле в черной обиде! 1945 252. СТАТУЯ АФРОДИТЫ Он много знал, во имя бога Он суетных богов ломал, И всё же он душою дрогнул, Когда тот мрамор увидал. Не знаю, девкой деревенской Иль домыслом она была И чья догадка совершенство Из глыбы камня родила, Но плакал, как дитя, апостол, Что слишком поздно увидал, Зачем он был на землю послан И по какой земле ступал. Давно тот след на камне стерся, И падал снег, и таял снег. Но вижу я — к тому же торсу В тоске подходит человек, И та же красота земная Вдруг открывается ему, И смутно слезы он роняет, Не понимая почему. |
