1940 196. «Есть в хаосе самом высокий строй…» Есть в хаосе самом высокий строй, Тот замысел, что кажется игрой, И, может быть, начертит астроном Орбиту сердца, тронутого сном. Велик и дивен океана плач. У инея учился первый ткач. Сродни приливам и корням близка Обыкновенной женщины тоска. И есть закон для смертоносных бурь И для горшечника, кладущего глазурь, — То ход страстей, и зря зовут судьбой Отлеты птиц иль орудийный бой. Художнику свобода не дана, Он слышит, что бормочет тишина, И, как лунатик, выйдя в темноту, Он осязает эту темноту. Не переставить звуки и цвета, Не изменить кленового листа, И дружбы горяча тяжелая смола, И вечен след от легкого весла. (1941) 197. «Всё за беспамятство отдать готов…» Всё за беспамятство отдать готов, Но не забыть ни звуков, ни цветов, Ни сверстников, ни смутного ребячества (Его другие перепишут начисто). Вкруг сердцевины кольца наросли. Друзей всё меньше: вымерли, прошли. Сгребают сено детушки веселые, И запах сена веселит, как молодость. Всё те же лица, клятвы и слова: Так пахнет только мертвая трава. (1941) 198. «Та заморская чужая сырость…» Та заморская чужая сырость, Желтизна туманов заводских. Он по щучьему веленью вырос И с рожденья походил на стих. До чего прекрасен он и страшен! Двух столетий слава и порфир, И чахоточных чиновниц кашель, Что, как песня, обошел весь мир. Пробирались по земле промерзлой, Не видали в темноте ни зги, И стучали азбукою Морзе Первые путиловцев шаги. Город, вытканный из длинных линий. Кони вздыблены, им не помочь. Их до времени состарил иней, И поводья подхватила ночь. Январь 1941 199. «Замерзшее окно как глаз слепца…» Замерзшее окно как глаз слепца. Я не забуду твоего лица. А на окне — зеленый стебелек, Всё, что от времени я уберег: В краю, где вьется легкая лоза, Зеленые туманные глаза. Январь 1941 200. «Крылья выдумав, ушел под землю…» Крылья выдумав, ушел под землю, Предал сон и погасил глаза. И подбитая как будто дремлет Сизо-голубая стрекоза. Света не увидеть Персефоне, Голоса сирены не унять, К солнцу ломкие, как лед, ладони В золотое утро не поднять. За какой хлопочешь ты решеткой, Что еще придумала спеша, Бедная больная сумасбродка, Хлопотунья вечная душа? Январь 1941
201. «Бродят Рахили, Хаимы, Лии…» Бродят Рахили, Хаимы, Лии, Как прокаженные, полуживые, Камни их травят, слепы и глухи, Бродят, разувшись пред смертью, старухи, Бродят младенцы, разбужены ночью, Гонит их сон, земля их не хочет. Горе, открылась старая рана, Мать мою звали по имени — Хана. Январь 1941 202. «Белесая, как марля, мгла…» Белесая, как марля, мгла Скрывает мира очертанье, И не растрогает стекла Мое убогое дыханье. Изобразил на нем мороз, Чтоб сердцу биться не хотелось, Корзины вымышленных роз И пальм былых окаменелость, Язык безжизненной зимы И тайны памяти лоскутной. Так перед смертью видим мы Знакомый мир, большой и смутный. Январь 1941 203. «Не раз в те грозные, больные годы…» Не раз в те грозные, больные годы, Под шум войны, средь нищенства природы, Я перечитывал стихи Ронсара, И волшебство полуденного дара, Игра любви, печали легкой тайна, Слова, рожденные как бы случайно, Законы строгие спокойной речи Пугали мир ущерба и увечий. Как это просто всё! Как недоступно! Любимая, дышать и то преступно… Январь 1941 204. ЛОНДОН Не туманами, что ткали Парки, И не парами в зеленом парке, Не длиной, — а он длиннее сплина, — Не трезубцем моря властелина, — Город тот мне горьким горем дорог, По ночам я вижу черный город, Горе там сосчитано на тонны, В нежной сырости сирены стонут, Падают дома, и день печален Средь чужих уродливых развалин. Но живые из щелей выходят, Говорят, встречаясь, о погоде, Убирают с тротуаров мусор, Покупают зеркальце и бусы. Ткут и ткут свои туманы Парки. Зелены загадочные парки. И еще длинней печали версты, И людей еще темней упорство. Январь 1941 Москва 205. 1941 Мяли танки теплые хлеба, И горела, как свеча, изба. Шли деревни. Не забыть вовек Визга умирающих телег, Как лежала девочка без ног, Как не стало на земле дорог. Но тогда на жадного врага Ополчились нивы и луга, Разъярился даже горицвет, Дерево и то стреляло вслед, Ночью партизанили кусты И взлетали, как щепа, мосты, Шли с погоста деды и отцы, Пули подавали мертвецы, И, косматые, как облака, Врукопашную пошли века. Шли солдаты бить и перебить, Как ходили прежде молотить, Смерть предстала им не в высоте, А в крестьянской древней простоте, Та, что пригорюнилась, как мать, Та, которой нам не миновать. Затвердело сердце у земли, А солдаты шли, и шли, и шли, Шла Урала темная руда, Шли, гремя, железные стада, Шел Смоленщины дремучий бор, Шел глухой, зазубренный топор, Шли пустые, тусклые поля, Шла большая русская земля. |
