Май 1915 74. ПОСЛЕ СМЕРТИ ШАРЛЯ ПЕГИ В дни Марны на горячей пашне Лежал ты, семени подобен, Следя светил, спокойно протекавших, Далекие дороги. А жирные пласты земли Свои упрашивали, угощали снедью жаркой, Свои упрашивали и враги. В дни сентября мы все прочли: На Марне Убит Пеги. О господи, все виноградники Шампани, Все отягченные сердца Налились темным соком брани И гнут бойца. А там, при медленном разливе Рейна, Ты, лоза злобы, зацвела. Вы, собутыльники, скорее пейте У одного стола! Над этой бедной бездыханной плотью, О, чокнитесь! Май 1915 75. НА ЗАКАТЕ На закате Было особенно душно. Приходили оловянные солдатики И стреляли из маленьких пушек. Старший цедил какую-то шутку. Дымила трубка. Дрогнули тела, повалились рядами, Сокрушенные зорким огнем. И видел и плакал Каменщик Над гиблым трудом. К ночи пришли влюбленные девы, Грудью прильнули к вспаханному полю, К полю, сытому от цельного хлеба И от соли. (О, как нежные губы жжет Смертный пот!) А в деревне выла собака, Вспоминая жилье, Выла, что что-то было И что иссякло Всё. Май 1915 76. В АВГУСТЕ 1914 ГОДА Издыхая и ноя, Пролетал за поездом поезд, И вдоль рельс на сбегающих склонах Подвывали закланные жены. А в вагоне каждый зуав Пел высокие гимны. (И нимфы Стенали среди дубрав.) «Ах, люблю я Мариетту, Мариетту Эту. Всё за ней хожу. Где мы? Где мы? Где мы? Я на штык мой десять немцев Насажу!» Дамы на штыки надели Чужеземные цветы — хризантемы. А рельсы всё пели и пели: «Где же мы? Где мы?» И кто-то, тая печаль свою, Им ответил: «В раю». Май 1915 77. P. S.[1] Я знал, что утро накличет Этот томительный вечер; Что малая птичка Будет клевать мою печень; Что, на четыре части переломанный, Я буду делать то, что надо И чего не надо: Прыгать на короткой веревочке Мелким шагом, Говорить голоском заученным Про свою тоску, Перечитывать житье какого-нибудь мученика Или кричать: а-а! ку-ку! Глуп-глуп! мал-мал! Я это знал, И всё же, когда любовь пришла, я не понял — Где это? что это? то или это? Заплакал и отдал картонной мадонне Ключи погибающей крепости… Май 1915
78. В ПИВНОЙ Приходили четыре безногих солдата. Пили горькое пиво. О лихих, о далеких атаках Говорили лениво. Говорили, смотрели На женские прелести. «Пушка ты, пушечка, Как тебя не назвать? Душечка! Семьдесят пять! Рушь ты немчиков, Розовых младенчиков! Всё разрушишь — Тихо будет к вечеру. Дай, моя пушечка, Я поцелую твое плечико!..» Девки целовали солдат, Какая кого, наугад. «Пригожие мои, видные, Румяные. Ножки у вас не какие-нибудь — Деревянные!» Целуйте, какая кого! Не спорьте! Горько! Горько! Солдат вынул образок, Лег на скамью, как в гроб. Плакал Никола-чудотворец, Застилал одинокую душу. А золотое, прошлое горе Всё еще пенилось в кружках. Июнь 1915 79. ARS[2] Я бродил, я любил здесь когда-то, А теперь, разлюбив, позабыв, Я касаюсь мрамора статуй Среди тощих низких олив. Я дрожу, — ни тоска, ни трепет Эту белую плоть не пронзит. Только изредка летний ветер По глянцу листвы скользит. Не хочу! Не хочу вашей правды! Вы всего мудрей и ясней, Но даже малая травка Не взойдет из этих камней. Облаками большими, тяжелыми Скрыты синие очи Отца. Но в душе не осталось золота, Чтоб отлить иного тельца. Июнь 1915 80. ЛЕТНИМ ВЕЧЕРОМ Я приду к родимой, кинусь в ноги, Заору: «Бабы плачут в огороде Не к добру. Ты мне волосы обрезала, В соли омывала, Нежная! Любезная! Ты меня поймала! Пред тобой, перед барыней, Я дорожки мету. Как комарик я Всё звеню на лету — Я влюблен! Влюблен! Тлею! Млею! Повздыхаю! Полетаю! Околею!» |
