Ничего этого я не знал, ведь до той поры мне приходилось бывать на заводах лишь в составе писательских делегаций; зато я, как и все, отчетливо понимал, что этот материал — золотая жила. И пусть я переоценивал суровость и продолжительность внутренней борьбы за подобные решения, — неужели по своей непреложной гражданственности они не достойны самого пристального изучения? Поставить этот вопрос значило ответить на него утвердительно, и время благоприятствовало таким ответам; не долго думая, я позвонил на одно из упомянутых в газете предприятий — завод машиностроительного оборудования в О. — и час спустя уже сидел в поезде, а еще через два часа выслушивал заверения представителя дирекции, что он-де вполне сознает свой долг перед литературой и непременно целиком и полностью меня поддержит! Обещание свое он подкрепил небрежным клятвенным жестом. В нашей истории сей товарищ всплывет еще один раз, в телефонном разговоре, так стоит ли описывать его внешность? Разве что в двух словах: ему лет тридцать пять, судя по одежде, весьма самодоволен, голос медлительно-певучий.
Товарищ из дирекции подтвердил: речь действительно идет о бригаде «Красный Октябрь». Прежний бригадир — его уже сняли — развалил всю работу (он назвал несколько цифр), мешал внедрению передовых методов (тут было упомянуто название, которое мне ровным счетом ничего не говорило), из-за этого недотепы бригада и политически ослабла — ведь одно влечет за собой другое (и руководящий товарищ привел пример, впрямь показавшийся мне вопиющим). Но теперь, продолжал он еще чуть более доверительно, теперь-то дирекция решительно и по-деловому пресекла… (он помедлил, подыскивая нужное слово) безобразия и направила в бригаду отличного работника со смежного участка, вернее, убедила его взять на себя эту задачу. Ну а подробности мне, дескать, и самому известны. Как раз подробности я и хотел уточнить, однако руководящий товарищ ничего больше сообщить не мог, только в ответ на мой вопрос быстро подсчитал в уме и назвал разницу в заработной плате:
— Около трехсот марок.
— В месяц?
— Конечно.
Треть заработка, если не больше. И весьма вероятно, это равнозначно отказу от давно задуманной поездки на курорт. Мне не терпелось побеседовать с бригадиром, но у того были неотложные дела на смежном участке, бригаду «Красный Октябрь» временно куда-то перебросили, вот и пришлось волей-неволей назначать новую встречу: в это же время, через восемь дней, но уж тогда прямо в бригаду, слесарный участок, пятый цех.
Дневным поездом я вернулся домой. Незадолго до того одна из газет попросила черкнуть несколько строк насчет моих планов на ближайшее будущее, поэтому я воспользовался случаем и изложил на бумаге все как есть: как наткнулся за завтраком на материал, как по-писательски обрадовался своему общественно полезному замыслу, как говорил со словоохотливым товарищем из дирекции, потом написал о герое, о его незадачливом предшественнике и наконец — не удержался! — живописал окрестности пятого цеха и особенно мощенную булыжником «дорогу, на которой лежат сюжеты»… Вообще я крайне редко говорю о своих планах, но тогда не утерпел, более того, писал с удовольствием, так как повод показался мне весьма достойным.
Прошло восемь дней, и я опять на заводе; позвали бригадира, вот он: среднего роста мужчина лет сорока, чуть моложе меня, синий комбинезон, кепчонка на голове, востроносое и вместе с тем полноватое лицо, скромный, спокойный, уверенный. Почти таким я его себе и представлял, по крайней мере что касается манеры держаться, и это совпадение фантазии и реальности помогло мне справиться со смущением, охватившим меня еще в поезде. Из опасения, что не сумею достаточно основательно подготовиться к встрече, я просидел накануне всю ночь и заставил себя одолеть целую главу политэкономии социализма. По дороге в О., под мельканье насыпей и сосен, я, естественно, задремал, и весь замысел вдруг показался мне настолько сомнительным, что я едва не сошел на ближайшей станции и не отправился восвояси. Меня мучило неотвязное ощущение, что я пошел на поводу у каприза, что вся эта затея чуть ли не смехотворна. Окончательно проснувшись, я по трезвом размышлении отмел эти страхи как безобидную предстартовую лихорадку, но немного погодя они опять заявили о себе, причем куда зловреднее: мне вдруг почудилось, что и сам я, и моя тема, и мой замысел бродим в каком-то призрачном царстве, страшно далеком от реальной жизни. В купе вошел мужчина с огромным выцветшим рюкзаком и рулоном обойного бордюра, потом девушка с таксой, две седые старушки — для меня они были существами из другого мира под названием Жизнь, от которого сам я, как ни странно, был до сих пор отрезан.
Смешно, сказал я себе, где же еще жизнь столь реальна и столь осязаема, как не там, куда я направляюсь, в сфере созидательного труда, и разве есть иной путь деятельной жизни, чем стремление принести пользу обществу, отдать все силы удовлетворению его насущных потребностей! Поезд тронулся, замелькали насыпи и сосны. Девушка надкусила яблоко — девушка как девушка, такса зарычала — такса как такса. Мужчина с рулоном бордюра развернул газету, и мой взгляд упал на очередную заметку о герое будней. Вот видишь! — приободрился я, а уж когда увидел бригадира, скованность и вовсе прошла и тревоги мои показались смешными и надуманными. Я облегченно выкрикнул в металлический грохот свое имя, бригадир кивнул и пожал мне руку.
— Знаю, — сказал он, — ты тот самый писатель… — он запнулся, не то подыскивая определение, не то припоминая имя, и в конце концов докончил: —…который написал статью.
— Ты ее читал? — спросил я и тут же выругал себя за идиотский вопрос: ясное дело, читал, раз упомянул о ней.
Снова нахлынула робость, и я наконец понял, откуда она берется. И грустно, и как-то неловко: пишу о человеке, называю героем, расхваливаю, а сам ни разу с ним не говорил. Хорошо, пусть я изо всех сил старался не отступать от известных мне фактов — бригада, доведенная предшественником чуть не до политического разложения, достойное решение передовика, снижение заработка (сумму я, правда, не назвал), общественно полезная значимость этого поступка, — все равно это бестактность; вот почему, не дожидаясь ответа, я принялся объяснять, что, прежде чем сесть за машинку, пытался связаться с ним, но мой новый друг столь же скромно, сколь великодушно махнул рукой.
— Ведь там все правильно, — заметил он.
Я облегченно вздохнул, что-то пробормотал и назвал его по имени: «Вальтер», но тут бригадир поправил козырек и сказал, что он не Вальтер, тот приедет через два дня, он Вернер, прежний бригадир, так-то вот…
А кругом немолчный металлический грохот.
В такие минуты не происходит абсолютно ничего, главное — что будет дальше. Вернер продолжал как ни в чем не бывало, и тон у него был почему-то извиняющийся: нового бригадира, Вальтера, внезапно направили на переподготовку и вернется он только послезавтра; он, Вернер, послал мне открытку, но я, очевидно, ее не получил; его голос доносился откуда-то издалека, словно сквозь вату, я тщетно пытался сладить с изумлением, досадой, стыдом. Первым побуждением было повернуться и уйти, повернуться и молча, нет — возмущенно, нет — спокойно уйти и нажаловаться в дирекции, что этот недотепа не нашел ничего умнее, как послать мне вместо телеграммы смехотворную открытку; вторым побуждением — оно возникло почти одновременно с первым и разительно от него отличалось — был упрек самому себе: ни в коем случае нельзя было писать с чужих слов! Потом в мозгу замельтешили оправдания, что я-де изложил только факты, и мгновенно встал контрвопрос: а вправду ли все так? — и яростная самозащита: написанное необходимо для общества, перед такой необходимостью личные сантименты должны отступить. А среди всего этого, вперемешку с оправданиями, которые лавиной штампов напирали на сознание, внезапно родилась мысль, что вот сейчас бригадир отбросит добродушную сдержанность и пойдет на меня с кулаками. Отчетливо понимая правомерность такого поступка с его стороны, я — как ни глупо это звучит — отпрянул назад и огляделся в поисках укрытия. Но Вернер — а прошло минуты две, не больше, — Вернер все сильнее смущался, краснел, беспомощно мямлил, наконец, тяжело дыша, стащил с головы кепчонку, помолчал, явно дожидаясь от меня ответа, и опять обеими руками нахлобучил ее не затылок. Рабочие у станков и штабелей металлического листа не обращали на нас внимания.
