С этими словами он поднял меч, чтобы отсечь пророку голову, но тут в темницу ворвались воины Южного царства. И главный среди них сказал:

— Тот, кто и после смерти своего царя размахивает мечом, приучен убивать и повиноваться. Такой и нам пригодится.

И предложил палачу перейти на службу к Южному царю.

— А с тем что делать? — спросил палач и показал мечом на человека у стены.

Главный хотел было спросить, кто это такой, но тут в темницу вбежала Иезавель. Одежды ее были изодраны в клочья, грудь в крови, и даже из срамного места сочилась кровь. За ней гналась, горланя, целая орава копейщиков из личной охраны царя-победителя.

— Защити меня! — закричала Иезавель и бросилась палачу в ноги.

— Эта девка — наша добыча! — возопили преследователи, добавив, что царь пренебрег ею и уступил им.

— Защити меня! — молила Иезавель.

— Я служу теперь повелителю Южного царства, — ответил палач.

И тут царица увидела пророка.

— Ну что ж, злодей, — воскликнула она, — все свершилось так, как ты желал. Можешь наслаждаться победой!

Но пророк промолвил:

— Я этого не желал. Я просто возвестил грядущее и сам был в ужасе от своих слов. Но вот оно пришло, и все сбывается.

— А ты, оказывается, вон кто, — сказал тот, кто переманил палача на службу к Южному царю. И потребовал, чтобы пророк и им всем предсказал будущее.

Но царские копейщики расхохотались: на ближайшее время у них есть чем заняться — этой девки на несколько дней хватит, а что дальше будет, они и знать не желают. И они вытащили Иезавель из темницы, и забавлялись ею несколько дней, а когда она и стонать перестала, выбросили никому не нужное тело на улицу, а там собаки набежали и сожрали его без остатка.

Пока телохранители развлекались, владыка Южного царства прослышал о пророке, предсказавшем смерть Ахаба в винограднике, и приказал привести его пред очи свои. У властителя Южного царства было три желания: овладеть телом царицы Иезавель, троном Северного царства и устами пророка. Телом Иезавель он пренебрег, потому что оно лежало распростертым у подножия его трона, и это доставило ему больше радости, чем обладание. Трон Северного царства он уже завоевал, так что оставались лишь уста пророка, ибо в Южном царстве своих пророков тогда еще не было. Позже их развелось сотни четыре, все они были ближайшими советниками царя и носили на голове серебряные звезды — ведь серебро было цветом Южного царства. Однако случилось все это потом, когда образовалось Западное царство, а до тех времен наше повествование не доходит.

Или все же доходит — правда, только в словах пророка, ибо, очутившись пред царем, он изрек:

— Я вижу новое царство, далеко за горами, по которым еще не ступала нога человека, и за морями, которые еще никто не переплыл.

Тут царь возжаждал завладеть и этим царством, но пророк предупредил:

— Царь, я вижу две горы, и обе высятся на одном и том же месте, а ведь на одном месте может стоять лишь одна. Первая гора выбрасывает из своих недр мечи и острия пик и стрел, они разлетаются по всей земле и, подобно лаве, губят посевы, скот и людей; вслед за ними землю охватывает огонь, и его палящий жар уничтожает все живое. На второй горят огни в кузнях, и люди толпами стекаются к подножию горы, неся с собою мечи и копья, а те, что работают в кузнях, перековывают мечи на орала, а копья на серпы!

И царь сказал:

— Что мне пользы от твоих слов? Нет на свете такой горы, из которой вылетали бы мечи и копья. Или ты нас за дураков держишь?

А главный телохранитель сказал:

— Он хочет, чтобы мы побросали оружие и стали ковыряться в земле, как холопы или рабы.

— Он хочет украсть у нас нашу победу, — проронил царь, — и речи его суть речи злокозненного Ахаба!

Он дал знак палачу, и тот опять отвел пророка в темницу.

Обнажая меч, палач сказал:

— Ну, что толку в твоих пророчествах, глупец? Кому польза от твоей правды? Даже тебе самому никакого от нее проку. Но теперь уже поздно. Три раза вздохнешь, и умолкнешь навеки. — И повторил: — Что толку в твоих словах?

— Слово хранится в веках, — ответствовал пророк, который и во многих всегда один, ибо его уста — уста истины, а она одна. Звали его Михей. Палач взмахнул мечом. Собаки завыли.

Пророков было трое, и всех звали Михей, и трое палачей отрубили им головы, но после казненных пришли другие, и другие придут после этих, и все они — одни и те же, и уста у них одни. Так гласит слово, сохранившееся в веках, и тянутся ли к нему народы или насмехаются над ним, но оно предвещает будущее — не каким оно должно быть, а как оно придет и каким будет — первой горой или второй, ибо только одна из двух гор сбудется, поелику две горы не могут стоять на одном и том же месте. Не мною сказано: «И будет в последние дни… и пойдут многие народы… и перекуют они мечи свои на орала и копья свои — на серпы; не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать, но каждый будет сидеть под своею виноградною лозою и под своею смоковницею, и никто не будет устрашать их, ибо уста Господа Саваофа изрекли это».

Перевод Е. Михлевич

В окрестностях Сиракуз, в благоухающих садах на месте древних каменоломен, которые теперь называются «Райская темница», гиды охотно показывают туристам грот, округло сужающийся кверху и уступчато в глубину и удивительно похожий на ушную раковину. Грот этот зовется «Ухо Дионисия».

«Ухо» неизменно поражает воображение. Один из гидов входит в грот, второй вместе с группой туристов поднимается по серпантинной тропинке вверх по склону к древнему амфитеатру и там, среди гранитных глыб и чертополоха, на расстоянии добрых трех сотен метров в сторону от грота, предлагает им опуститься на землю у трещины, из которой внезапно раздается и вздымается, словно свод, голос человека, оставшегося в гроте. Человек этот не кричит — от крика полопались бы барабанные перепонки, — он шепчет, и слышно, что именно он шепчет, слышно даже, как он дышит, слышно, как потирает руки, как приглаживает волосы; он находится в двух с половиной стадиях от слушающих, а кажется, будто бы среди них.

Так было и в дни, когда мысль о мысли мыслила себя на рассвете мышления, в дни, когда погиб афинский флот и десятитысячная армия выступила против Кира, великого царя Персии. И началось это, как все великое, с ерунды. Дионисий Первый, самодержавный стратег Сиракуз, выйдя из театра, чтобы справить нужду, не пошел в отхожее место для избранных, а, движимый привычной подозрительностью, присел за грудой камней, как делывал в ту пору, когда был простым всадником (правда, на этот раз — в окружении телохранителей); и вдруг услышал исходивший прямо из-под него голос, призывавший на его голову смерть: «Да проткнет стальной клинок твое брюхо!», а потом прозвучало его имя, да еще и «тиран» перед именем. Стратег обмер от страха, но так быстро овладел собою, что никто из телохранителей не заметил его испуга; поначалу он принял заклятье за злобный выкрик демонов, таящихся в теплых внутренностях человека, которые, когда их внезапно вытолкнули из тела хозяина, стали мерзнуть на вольном воздухе; но потом он узнал голос: то был сводный брат его второй жены Дориды, чей отец… Однако ни к чему уточнять родство; то был голос его злейшего врага по имени Никофор, который домогался единоличной власти над Сиракузами, дабы спасти город от тирании Дионисия, за что и был брошен более удачливым противником в самую надежную темницу, какая была у города, — в грот, недавно выбитый на больших гранитных каменоломнях и служивший одновременно и жилищем для рабов, и застенком для государственных преступников.