Такой вот сбивчивой скороговоркой, да еще нараспев, вела старуха свой рассказ, и из этих, а также из последующих ее слов Прометей уразумел, что вначале был мрак, ни свет, ни тьма, а только мрак, но мрак вещественный, нечто вроде мутного пара, сухого и влажного, теплого и холодного, светлого и темного одновременно, беспорядочная смесь, хаос, как называла это состояние Гея, или, как еще она говорила, неразбериха, которая существовала задолго до титанов, но однажды завихрилась, закружилась, забродила и закипела, чтобы в конце концов разделиться на два существа: мужское, Урана, сухой, холодный, ясный и всеобъемлющий небесный свет, и Гею, теплую, влажную, темную, всеприемлющую Землю, матерь, материнское начало, которое само себя называло также материей. Едва разделившись, оба эти начала соединились снова, наново перемешав и наново разделив правещество: сухое и холодное дало глину, сухое и теплое — огонь, влажное и холодное — воду, влажное и теплое — воздух, а эти новые элементы затем образовали все необъятное царство природы. Из воздуха и огня возникли звезды, из воды и огня — камни, из воды и земли — все живое, а из воды и воздуха — погода и ее явления: дождь, туман, облака, роса, иней и сверкающий снег…

Потом Гея и Уран произвели на свет детей из плоти, чтобы они следили за еще длившимся брожением элементов во Вселенной, — Фебу, Атланта, Океана, Тетию и всех других титанов, до самых младших — Реи и Кроноса, но потом из лона праматери вышли ужасающие создания — Котт, Бриарей и Гиес, Сторукие, — жизнь в самом диком, алчном, неистовом, неукротимом и буйном ее проявлении, создания, тотчас же напавшие на свою родительницу и за это заточенные в самый твердый камень. После этого Гея противилась производить на свет подобное потомство, но так как Уран не переставал теснить ее, она призвала сыновей на помощь против ненасытно вожделеющего мужа, и однажды ночью Кронос серповидным куском кварца рассек отца на части и кровавые останки сбросил во вспенившееся море…

До этих пор Прометею удавалось следовать за течением рассказа, и, как ему казалось, в монотонном бормотании старухи он уловил еще одно: что из кровавой пены вышла девушка — Афродита, но затем речь Геи стала совсем сбивчивой: она говорила о возникновении и гибели, о едином, распавшемся на многое, и о многом, жаждущем воссоединения, о жизни, желающей смерти, и о смерти, желающей жизни, о том, что стихии искупают друг перед другом несправедливость — нарушение Времени… Еще один раз речь ее стала внятной: она заклинала Прометея выпустить из камня ее бедных деточек, Сторуких, а вместо них заточить богов, этих извергов, которые выбросили из гнезда собственное дитя, чего никогда не сделали бы ни крокодил, ни шакал, ни крыса.

В этом месте гнев захлестнул ее, и, перестав петь и рифмовать, она закричала:

— Даже неразумные растения стараются, чтобы их семена нашли питательную почву; рыбы с холодной кровью в жилах лелеют свой приплод у себя во рту; пугливая перепелка бросается навстречу коршуну, защищая своих птенцов, одни только боги выкинули собственное дитя! Ах, а я так щедро их одарила, отдала им мои лучшие силы! — От горя и гнева Гея долго рыдала, потом из ее уст вновь полилась путаная речь о законе, о власти и о судьбе, полились призывы и заклинания, завершившиеся следующими едва различимыми словами: — Сыночек, сыночек, ну вот я кончаю, с пустыми руками тебя оставляю, мне нечем, мой милый, тебя наделить, и помощь свою не могу посулить, доверься стихиям, всего их четыре, то силы исконные, бывшие в мире, воды одной мало, а камень негоден, смешай все руками, пусть тепл и холоден, пусть влажен и сух будет твой матерьял, смешай все, сыночек, смешай элементы, меленты, тементы, ле-ме и ле-ленты… — Тут ее голос потонул в невнятном бормотании. Еще раз булькнуло что-то в тине, потом все стихло. Зажглась вечерняя заря.

— Говори, бабуся, говори! — просил Прометей и, все еще лежа на берегу, пропустил между пальцами уже чуть подсохшую тину, но голос умолк, и Прометей не нащупал в тине крупицы, которая была бы тяжелее остальных. Тогда к горлу титанова сына подступили слезы, но он устыдился их и, уткнувшись лицом в илистое дно, так пролежал на берегу всю ночь. Он не спал, но и не думал ни о чем и не чувствовал ничего, кроме смутной печали. Ему казалось, будто и он уже стал тенью, как его братья и сестры, и ему хотелось лишь одного — вечно лежать в бесчувствии. Однако с наступлением утра холод, голод и жажда принудили его подняться. Пошатываясь, он встал и вдруг увидел в засохшем иле свою собственную фигуру и свое собственное лицо.

«Да ведь это я, — оторопело думал он, — это же мое изображение!» Утреннее солнце светило ему в лицо. Прищурясь, взглянул он на другой берег, где на откосе раньше лежали зебрята, и увидел, что их тела тоже отпечатались в глине.

Позабыв от удивленья голод и жажду, Прометей присел на корточки и стал ощупывать твердые края засохшего ила, который так хорошо сохранил его очертанья. «В самом деле, это моя грудь — думал он, — это мои плечи, это мои руки, это мои ляжки, это мои ноги, а это мое лицо! Даже брови можно нащупать!» Утренние лучи отражались в углублениях отпечатка, когда солнце поднялось, по ним заскользили свет и тени, и стало казаться, будто лежащий улыбается и ворочает глазами, казалось даже, будто его грудь вздымается и опускается.

«Он хочет мне что-то сказать!» — мелькнуло в голове у Прометея, и в этот миг он словно бы услыхал голос Геи: «Смешай все руками, пусть тепл и холоден, пусть влажен и сух будет твой матерьял…» Он мигом вскочил на ноги. Разве не была тина теплой и холодной, влажной и сухой, разве не были смешаны в ней земля, вода и огонь и к тому же Тысячи всевозможных жизненных сил и соков, кровь, пот и внутренности погибших животных и растений и разве не продолжала в ней жить сама неистребимая, неумирающая Гея, праматерь всего сущего, вечная материя?

— Я слушаю тебя, мать, говори со мною, твоим сыном! — зашептал он. Лежащий приоткрыл рот, и Прометей снова услыхал слова: «Смешай все руками, пусть тепл и холоден, пусть влажен и сух будет твой матерьял!»

— Матушка Гея! — воззвал Прометей и вмиг соскользнул в ров по крутому откосу. — Я же знал, что ты не бросишь свое чадо в беде!

Обеими руками он набрал глины и начал ее формовать, а глина была в аккурат настолько влажной и настолько сухой, настолько теплой, но уже и настолько холодной, что легко поддавалась месящим рукам и принимала любую форму, какую они хотели ей придать.

Прометей принялся лепить выпуклости туловища, и у него было такое чувство, будто глина сама лепится в желанный образ.

— Я сотворю себе товарищей, — проговорил он, обозначая изгибы ребер, — я сотворю для этой планеты новое племя! Не такое, как титаны и боги, но и не такое, как животные и растения. Мы отыщем остров в Южном море и там построим наше царство. В нем будут властвовать любовь и справедливость. Это будет остров блаженных!

К туловищу прибавились руки и ноги. Титан опьянел от радости и творческого вдохновения. Еда и питье были забыты. Медленно, тщательно лепил он сложные локтевые и коленные суставы, ладони и пальцы. Вот над плечами поднялась шея, вот округлился череп, вот разделились губы и над скулами выросли выступы висков. Прямые волосы или локоны? Кудрявые. Не веря своим глазам, смотрел создатель на свое творение.

Глиняная фигура сама стояла на ногах, не нуждаясь в подпорках, Правда, эти ноги были чуть коротковаты, а руки чуть длинноваты, да и живот, пожалуй, вышел толстоватый, но какое все это имело значение, когда он видел перед собой, наяву и во плоти, собственное подобие, с той лишь разницей, что это подобие было пока безжизненно. Да разве могла в нем затеплиться жизнь, если оно не было ни мужчиной, ни женщиной?

«Ты будешь мужчиной», — проговорил Прометей и приделал своему товарищу мужской орган. Теперь, надеялся он, глиняное тело сотрясет судорога, нечто вроде внутреннего всхлипа или вздоха, восторженного рывка в бытие, — новоявленное существо откроет глаза, широко раскинет руки, забормочет что-нибудь и задышит, глубоко и блаженно, — однако ничего такого не произошло. Творение стояло перед творцом, дразня его обманчивым сходством, но жизни в нем не было. Прометей придирчиво осмотрел свое создание. Ничего он как будто бы не забыл, во всяком случае, ничего такого, что считал важным. Вылепил и кадык, и подбородок, и пятки, даже ногти на пальцах рук и ног. Что же он упустил или сделал неправильно? Неужели Гея ввела его в заблуждение? Этого быть не могло. Ясное дело, он неверно истолковал ее слова. Но что же ему делать теперь? Звать ее бессмысленно, это он знал твердо, она, конечно, не ответит. И все же он позвал ее, позвал трижды.