— Нет. Ты не должен. Это палатка княгини, и я жена Теренция. Законная жена.

Руки исчезли.

— Ты гонишь меня? — голос был полон холодного удивления, — спишь со мной, и все твои воины знают это. И гонишь меня из своей палатки. Боишься?

— Я не боюсь! Но так нельзя. Да. Знают. Но каждый может взять себе кого-то для любви. У вождя кроме жен всегда есть наложницы.

Из темноты донесся смешок.

— Значит, я — твоя наложница…

Хаидэ сжала кулаки, опуская и на колени.

— Прости. Я не виновата, что я женщина, но и вождь. Мой брак был заключен на пользу племени. И он не мешает моему мужу спать с рабынями. Мератос… Он дарит ей мои вещи. Ну как объяснить тебе! Ты не Мератос. Но и не муж мне, пойми. Я должна соблюдать законы.

— Да.

— Знаешь, если бы ты был тоже вождем. Например, племени степных скифов, то мы с тобой не смогли спать вместе, пока не умрет мой истинный муж, и я не стану вдовой перед богами. А так мы можем. Разве это плохо? Ведь я люблю тебя. И не смогу без твоего тела.

— Только тела? Хаи! Только тела?

— Да нет же! Я говорю, если — вождь, все было бы у нас, кроме нашей ночной любви — встречи, разговоры, поездки, битвы. Но ты советник, и мы можем… так к чему искать сложностей, Тех? Их не надо в любви. Все и так сложно.

Темнота молчала, дыша. Хаидэ ждала, снова хотела говорить и не хотела, ругая себя за то, что оправдывается. Ну как сделать, чтоб он понял?

— Я понял, любимая. Жаль только, что я никогда не буду равным тебе. Всегда ниже, всегда позади…

— Теху…

— Помолчи. Даже если ты засыплешь меня дарами и чинами, это будут твои милости. Даже если я заслужу славу в боях, это будут твои бои, потому что куда я от тебя? Я ухожу. Если захочешь, буду ждать в степи, у камня-клыка. Там и лягу, если не сможешь прийти.

— Спасибо тебе, любимый мой. Я приду. Скоро. Не засыпай без меня.

Египтянин вздохнул и зашуршал у задней стенки палатки.

— Тех, — осторожно сказала княгиня, — не надо там. Выйди через свет, к костру.

— Меня же увидят?

— Да. Пусть видят, что ты пробыл недолго. И ушел сразу, как я вернулась.

— Глупости. Я уйду так же незаметно, как пробрался, тут есть дыра в шкурах.

— Тех… весь лагерь уже знает, что ты прокрался и лежишь тут, ожидая меня. Выйди так, чтоб тебя видели.

Она сидела в темноте, протягивая руку. Но он прополз мимо, не прикасаясь. Откинул шкуру и выбрался наружу.

— Не боишься, значит, — усмехнулся и ушел, направляясь к большому костру, где караульные играли в кости.

Вдруг пришел ветер и тихо воя, трепал травы, добывая терпкие запахи и разбрасывая их по темноте. Звезды появлялись и прятались за тонкими длинными облаками, ущербная луна, склонясь, смотрела вниз вогнутым лицом. Будто посмеивалась, закрывая бледный лик облаком и откидывая его.

Техути сидел, опершись спиной о камень, еще теплый от дневного зноя. Подставлял горящее лицо ветреным лапам. Выгнала. Как мальчишку. Она права, надо соблюдать обычаи, ей это особенно надо. В племени Зубов Дракона женщины почти равны мужчинам, они не закрывают лиц, могут отбрить острым словцом, или потребовать у мужа свою часть полученной им платы, но все это, не забывая укачивать ребенка или чиня мужскую одежду. А она — она вождь. И как сказала недавно — если бы умер Теренций…

Он резко потер горящие щеки ладонями, собирая мысли. Она говорила о союзе вождей. Но ладно, он не вождь, и к тому же — раб, хоть и советник. Но если бы стала вдовой, то кто-то мог бы стать ей новым мужем. А это меняет все. Если кто-то — ее бывший советник Техути.

«Я не должен так думать»…

«Почему нет?»

Отняв руки от лица, Техути повернулся, разглядывая черный силуэт на бледном фоне скалы.

— Что ты. Опять? Ты обещала не являться без зова! Княгиня придет сюда, скоро.

Онторо подобрала босые ноги, укрывая их платьем.

— Не лги себе, любящий. Ты звал меня.

— Нет.

— Ты звал меня, обращаясь мыслями. Ты говорил их — мне. А кто еще выслушает твое сокровенное, не пряча голову подмышку? Только я.

Он отвернулся, глядя, как луна стекает каплями бледного света на спины травы. Она права. Привык, что не один, привык поверять ей тайные мысли. Даже те, которых страшится сам.

Ветер шумел, и женщина прижалась к его плечу, чтоб слышал:

— Не бойся. Скоро ты научишься говорить сам с собой искренне, без испуганной лжи. Пойми, наши желания обретают силу, лишь когда они четко проговорены словами. Иногда нужно просто признаться себе, в том чего хочешь. Мир создан для людей, жрец. Не для богов. Мать темнота понимает это и позволяет своим детям признаваться себе во всем. И не требует от них оправданий и ложных клятв. И знаешь…

Горячий шепот вползал в ухо, заставляя кожу на руках покрываться сладкими мурашками:

— Ты удивишься, как засверкает мир, когда ты увидишь себя настоящего. И станет ложиться к твоим ногам. Это касается и мелочей. И того, какую любовь вы оба выбираете. Почему ты берешь ее не так, как меня? Ты не думал?

— Потому что ты — другая, — он кашлянул, отвечая, голос стал хриплым и непослушным.

— Нет. Ты не осмеливаешься ступить в эту воду обеими ногами. Боишься, что узнав, чего ты хочешь, она вскинется и оттолкнет тебя. А вдруг ты боишься зря? Подумай, жрец. Скольких мужчин принимало ее горячее тело. Сколькими умениями дарили они ее. Думаешь это проходит, не оставляя следа? Попробуй. И увидишь.

Ветер зашипел, холодя мочку уха, и Техути, поднимая руку, чтоб защитить себя от змеиного шипа, ощутил — он снова один. Сказал в пустоту:

— А если не зря боюсь?

И сам себе ответил, подражая тихому голосу ушедшей Онторо:

— Если что-то пойдет не так, сможешь сразу вернуться. Она любит. И принимает такого, какой есть. Простит.

Откинулся и бросил руки на колени. Он был захвачен собой, впервые дав полную волю желаниям. И правда, ведь это честно — без страха и стыда взглянуть в лицо самому себе и сказать, да, я хочу этого и того. Вот так.

Сам себе представился вдруг темной горой с недрами, изрытыми лабиринтами и ходами, где можно бродить вечно, находя темные и сверкающие сокровища, брать в руки вещь за вещью, разглядывать, ужасаясь и восхищаясь.

— Я огромен! Бесконечен! И в темную глубину тоже…

Прикрыв глаза, улыбался, шевеля губами. И усмехнулся, подумав холодно, а ведь ждал, что черная прильнет и попросит любви. И если бы успели, то взял бы, зная, что она сумеет спрятать от глаз княгини их тайное удовольствие.

— Тех?

Открывая глаза, он не встал, просто протянул руки, ловя Хаидэ, обнял, жадно целуя лицо, глаза, шею. Она послушно и доверчиво обмякала, прижимаясь, ища губами его рот и язык. А он, подстегивая себя мыслью о том, что она, обидевшая его — обманута, загорался так, как не горел никогда. И ее поджигал такой страстью, что больше ничего не было вокруг, и казалось: пусть все обрушится — скала, небо, земля встанет на дыбы, валясь на них — ничто не разделит двух тел, яростно бьющихся друг в друга.

— Так, — сказал он, оторвав ее от себя и бросая за траву, — так.

Сомкнул руки на горле, сдавливая, упер колено в лоно, раздвигая ее бедра. Сжимал и разжимал пальцы, прижимаясь к лицу и ловя частое испуганное дыхание, наваливался, одновременно слушая, не закаменеет ли, выворачиваясь из-под его груди. И снова повторял хриплым голосом, чувствуя, как она бьется, не пытаясь вырваться, сама загораясь и хватая воздух:

— Так. Так, лю-би-мая, та-а-ак…

А потом она крикнула, сердито и звонко, ветер подхватил крик, кидая вслед ему мужское рычание.

Был бы тут Нуба, он узнал бы и вспомнил, как кричала опоенная любовным зельем девочка в первую ночь своей новой жизни, в руках старого, пресыщенного играми мужа. Но Техути слышал лишь крики любви. И сердце, колотясь, гнало вместо крови мужскую гордость. Я! Сделал! Это! С ней!

Огромным он стал. Не поднимаясь с женского тела, рос, ширился и вздымался, зная, что вместо неба и луны, вместо звезд — он ей сейчас. И страстно пожелал — пусть так будет всегда.