— Нет. Я не возьму их. Мне нужно увидеть Техути, мы поедем к горам с ним. Вернемся с другой стороны, наймем лодку и подберемся с моря. Ахи рассказывала, про бухты, я найду это место.

Шаман молчал, и она бросила повод, ступила вперед, поднимая подбородок.

— Ты тоже считаешь его помехой, да? Ты старый и умный, тоже не умеешь увидеть его целиком, а лишь смотришь, как смотрят досужие сплетники? Неужто ты думаешь, я так безмозгла, что позволила хитрому вертеть собой? Не понимаешь, что есть другие причины?

— Найтеос, поди, я догоню.

Патахха подтолкнул мальчика, и тот, с любопытством глянув на разъяренную княгиню, побежал в сторону лагеря, смешно мелькая светлыми подошвами вышитых сапожек.

— Говори свои причины, светлая.

— Он!.. он… Я!.. — она сжимала кулаки, перебирая в уме достоинства любимого, которые казались ей сверкающе великолепными, такими, каких ни у кого. Но, соскальзывая на язык, слова замирали, не торопясь проговариваться. А вместо них, колюче втыкаясь в голову, вспоминались мелкие ссоры, и она ужаснулась своей памяти.

— Я еду к нему, потому что я обещала. И он ждет.

— Да, светлая. Это хорошая причина.

Он не смеялся над ней, смотрел серьезно и снова кивнул, в ответ на испытующий взгляд. Но никакого облегчения княгиня не испытала. Похоже, ее снова оставили одну решать свои вопросы. Ну что ж, она так хотела. И вот получает.

Поднимая с травы сумку, надела ее через плечо, затянула ремень на рубахе и поправила на плечах скинутую на спину шапку. Она голодна, но степь накормит, нож у пояса, и надо ехать как можно скорее.

Поклонившись, прижала руку к сердцу:

— Благодарю тебя, Патахха, мой второй отец, отец отца моего Торзы непобедимого. Цветущих тебе слив за снеговым перевалом, если нам не суждено больше увидеться здесь. А может быть, я первая встречу тебя там, за снегами.

— Ты еще не все сделала тут, дочка.

Улыбнувшись, она устроилась в седле, и, похлопав Цаплю по шее, повернула ее к югу, туда, где на полпути к побережью степь пересекала широкая караванная дорога. Позже она остановится переждать зной, наловит рыбы или поставив силки, поймает пару перепелок. Поест и поскачет дальше.

Патахха посмотрел вслед скачущей женщине и, прихрамывая, пошел к Найтеосу, что ждал его, сидя на траве и разглядывая муравьиные дырки. Она все верно увидела в каменной роще. Увидела сеть, наброшенную темнотой и то, как она растет. Жаль, не показана была ей темнота возлюбленного, но верно, так надо. Верно, она сама должна разглядеть, без всяких подсказок. Иначе ее преданность и доброе сердце не смогут разорвать связь, он снова и снова станет дергать поводья, направляя ее по плохому, темному пути. И ведь не позволит она темноте себя сожрать. Но, двигаясь по чужому пути, умрет. Ей — только свой.

Трава хватала старика за ноги, отпускала, шелестя, пыхала свежими ароматами, пощелкивала семенами, выскакивающими из сухих коробочек. А он шел, не обращая внимания на семенящего впереди Найтеоса, и шептал слова, болея сердцем за уехавшую княгиню.

— Что ж ты, Беслаи, разве бросал когда своих детей? Почему так далек от нее? Почему нет ей ясной тропы? Пусть бы неровной, с камнями и терном в шипах, но чтоб видела, куда идти. Ты хороший отец для своих детей, учитель Беслаи, но что-то примолк ты в последние дни. А?

Комнаты, отданные Техути, располагались в просторном гостевом павильоне, который обычно пустовал, если хозяина дома не было в городе. Павильон стоял в глубине большого сада и имел четыре отдельных входа по числу комнат, украшенных статуями в нишах и фресками во все стены. В центре павильона находился небольшой перистиль с кушетками-клине и большим очагом вместо бассейна. В него тоже можно было войти из каждой комнаты отдельно, а все они соединялись между собой узкими дверями.

Сейчас входы в две смежные комнаты были распахнуты, шторы подобраны наверх и теплый ветерок гулял, принося из сада запахи созревающих яблок и слив. В одной комнате стояла богатая деревянная кровать с ножками в виде львиных лап и мордами, вырезанными в изголовье. Несколько покрывал, небрежно брошенных на ложе, свисали, касаясь пола кистями на вышитой кайме. А в другой комнате — сундуки со свитками, широкий стол, заваленный табличками и пергаменами, и вдоль стен тянулись узкие кушетки с мягкими сиденьями. Обе двери в пустые комнаты были закрыты, но госпожа Канария с недавних пор невероятно полюбила музицировать и читать в одной из них. Потому сложный замок на деревянной двери был всегда смазан и ключ от него висел на длинной цепочке, обвитой вокруг талии хозяйки.

И у Техути был такой же ключ…

Вставая с постели, он потянулся и подошел к низкому окну, в которое старая яблоня свешивала ветви. Потрогал красное яблоко и, сорвав с ветки, поморщился, повернув зеленым боком. Такое когда-то он крутил в руках, показывая Хаидэ, а она блестела глазами, как сейчас блестит своими Канария. Слушала. Хотела его. Лучше не вспоминать.

Размахнувшись, он швырнул яблоко в зеленую глубину сада, пронизанную косыми лучами. В ажурных клетках, закрепленных на толстых ветвях, запорхали, нежно пугаясь, красные и синие птицы, сверкая полированным блеском перьев.

Канария будто сошла с ума. Уже слуги шепчутся, поглядывая на него, а она не думает о том, что случится, когда вернется муж, вот-вот уже. Ладно, она не думает о себе, но Техути тоже рискует, еще и как. Сегодня утром с трудом выпроводил ее в сад, пока не рассвело. Хорошо, кустарник скрывает дорожки и можно прокрадываться к той самой небольшой дверце в дальние покои, откуда потайной коридорчик ведет в ее спальню. Но, а вдруг что случится ночью? С детьми? И тогда рабыни станут ломиться в ее двери, выкрикивая имя, а постель хозяйки пуста и холодна.

Он кисло посмотрел на солнечные лучи, пятнающие богатую зелень. В дымчатой глубине медленно проплыл девичий силуэт — Алкиноя бродила по дорожкам, поглядывая на распахнутые окна павильона. С тех пор как из учителя он стал приближенным слугой ее матери, девочка не подходила близко, но постоянно Техути ловил ее упорный тяжелый взгляд. И встряхивал головой, будто выгоняя из памяти кружащую муху.

Не дожидаясь, пока девочка встанет напротив окон, держа куклу за ногу и глядя на его прикрытый ветками силуэт, он поспешно отошел от окна. Уселся в кресло, хлопнув в ладоши, чтоб подавали завтрак. Лениво провожая глазами раба, что ставил поднос и наливал вина, размышлял. Эти женщины… Им только бы добиться своего. И потом понукать мужчину, чтоб скакал под седлом, как послушный конь, куда надо хозяйке. Так делала Хаидэ, таская его на поиски сына да в степные походы. Так и Онторо, нашептывая в уши, вертела им. Но по сравнению с Канарией обе кажутся певчими птичками рядом с грозным ястребом. Надо очень сильно любить эту женщину, чтоб выдержать такой натиск. Или любить ее деньги и власть.

Беря с подноса полоски жареного мяса, макал в острую подливу, жевал медленно, наслаждаясь изысканным вкусом. Запивал прохладным вином, отдающим запахом свежих роз и садовых ягод.

Судя по словам, что шепчет ему госпожа каждую ночь, он получит сполна ее денег. И протекцию обещала, ведь когда появится муж, слишком опасно будет и дальше жить в этом доме. Но как же она ненасытна…

Пока что вместо денег он получает подарки, вполне роскошные, но они лишь привязывают его к дому все больше, уже третий сундук с одеждами и поясами стоит у стены. А денег Канария дает понемногу, видно боится, что он станет тратить на шлюх… Или уедет и бросит ее.

— Госпожа велела приготовить повозку, она едет на представление, — раб поклонился, забирая грязные тарелки.

— Хорошо. Я скоро выйду в сад.

Он взял со стола салфетку и тщательно промокнул губы, которые саднило от жадных ночных поцелуев. Что с этой женщиной? Многие эллинки коротают время без мужей, и есть небольшие хитрости, позволяющие им не сойти с ума, когда тело испытывает жажду. Неужто ей незнакомы секретные игрушки, над которыми принято посмеиваться, но которые всегда припрятаны в сундуках в дальнем углу спальни. Тщательно отполированные фаллосы из розовой терракоты, обвитые спиралями мелких значков, восхваляющих Афродиту. Статуэтки Приапа, маленькие, размером с кулак, но с гордо задранным фаллосом нормальной, а то и большей, чем у взрослого мужчины величины. Изысканные сосуды интимной формы, около ручки расписанные сценами похищения нимф и увеселения на пирах… Да всего не перечтешь. Но, видно, живая кровь Канарии требует вместо безжизненной игрушки — настоящую. Живого мужчину. И чтоб все время рядом. Она, как дочь ее Алкиноя, которая не расстается со своей куклой и то наряжает ее в одежды из драгоценных шелков и парчи, а то бьет по красивому неживому лицу, вымещая злость. Или швыряет в кусты, забывая на день, чтоб на следующий рабы на четвереньках ползали среди корней, выискивая пропажу.