У ворот было тихо, чернели в полумраке фигуры мирно спящих под стенкой сторожей. Мужчина постоял, усмехаясь и раздумывая, будить ли доблестных защитников. Но не стал. Тихо прошел к высоким деревянным створкам и, открывая окошко в одной из них, выглянул на пустынную, залитую луной мостовую. И отступил от неожиданности, когда голубоватый свет заслонила чья-то фигура, прошла почти вплотную к нему, а следом — другая, в черных колышущихся складках.

Прижимаясь к окошку снова, он наискось рассмотрел, как к дому Канарии поднимается, придерживая тускло блестящий иноземный халат, сутулый мужчина, судя по неровной походке — старик. А следом тихо идет женщина, с головой укрытая в черное покрывало. Сверкают на краю подобранной ткани полоски серебряных колец. Он присмотрелся, поднимая брови. Будто на черное надеты. Рука-то — черная, как сажа.

— Зря, ой зря тащишь меня сюда, дочка, — голос старика удалялся. И хозяин дома, задерживая дыхание, успел услышать ответ женщины:

— Прошу тебя, папа Даори. Сердце говорит…

Дальше ничего не видно было в узкое окошко и голоса стихли тоже. Мужчина еще постоял, вспоминая, как на агоре толковали о том, что готовит Канария гостям кроме роскошной еды и дорогих вин. Толкнул ногой сладко спящего сторожа. Тот вскочил, покачиваясь, преданно уставился на хозяина косыми со сна глазами.

— Разбуди Вигоса, Гарта. Поди на конюшню и приготовь легкий возок. Два коня пусть стоят в упряжи. Да ты понял ли, сонное полено?

— Понял, понял, мой господин. Легких двух лошадей. Возок взнуздать.

— Гарта. Ты хочешь плетей?

Тот затоптался, отчаянно трясся головой, и убедительно глядя яснеющими глазами.

— Уже все. Прости, мой господин, я нечаянно заснул. Умаялся.

— Ах ты, бедный!

Смеясь, мужчина запахнул хитон, обнажающий белую костистую грудь.

Гарта еще раз повторил приказание, уже не перепутав возков с конями. И, глядя вслед хозяину, пнул второго спящего под бок.

— Вигос, вставай ты, сонное полено! Господин Мелетиос велел тебе бежать на конюшню и приготовить легкий возок. Да чтоб две лошади стояли под седлами! Да ты слышишь ли меня?

— М-м-м…э? — Вигос завозился, потирая бок.

— Быстро! Пока я тут глаз не смыкаю, ты, харя толстая, спишь и спишь.

— Не смыкаешь, как же…

Мелетиос, слушая перебранку слуг, снова устроился на кушетке, развернул свиток и, придвинув светильник, углубился в чтение. Ах да. Еще сказать сонливцам, чтоб следили за улицей, вдруг там что интересное случится.

Новый взрыв криков вырвал Мератос из беспорядочных раздумий. Она огляделась, стараясь понять, как оказалась тут, на второй скамье, посреди орущих и качающихся женщин. Ощупала подушку, запихнутую под платье, и сильнее стянула поясок, чтоб та не выпала. Сунула руку в кошель на поясе и, наконец, разжала потные пальцы, отпуская свою добычу. Надувая щеки, выдохнула, успокаивая себя. Чего же так беспокойно? Теренций сдался и взял ее с собой. Она наелась вкусного и пила знатное вино. И даже получила подарок, и чуть-чуть отомстила хозяину, который почти муж. Хмуря светлые бровки, пыталась сообразить, но лишь странные голоса, касаясь памяти, отлетали испуганно, как только она обращалась к ним. Да легкие картинки шли почти мимо сознания.

… гортанный голос рабыни, что позвала ее. И этот мужской смешок в темноте. Как же, восхищен красотой. А смеется, как Лой, когда тот шлепает ее по заду, зная, что никуда не денется.

Она присмотрелась к уходящему из клетки распорядителю и открыла рот. Надо же, как похож на того красавчика, что волочился за княгиней в доме Теренция. В моем доме, мысленно поправила себя и пригорюнилась, злясь. Как же, в ее доме. И чего надо старому тюфяку? Она такая же красивая, даже еще красивее, потому что стала гладкая и пышная грудью и бедрами. И всегда ложится в его постель. Слушает, если ему надо побурчать, ругая городские порядки. И такие же светлые длинные волосы, а уж как она их убирает! Теренций купил ей лучшую рабыню для этого!

Она повела плечами, с гордостью думая о гребнях в волосах. Уставилась на клетку. Скорее бы этот грязава загрыз своих кошек, да можно будет уйти в покои. Лечь и отдохнуть. Быть знатной, оказывается, такой труд. Лучше валяться в перистиле, болтать с рабынями, бросаясь косточками персиков в пробегающих за колоннами слуг. Ждать вкусного обеда. Правда Теренций вечно тащит в рот всякую заморскую дрянь, и ее заставляет, чтоб ела. Фу. Она передернула плечами, вспоминая склизкие ошметки в мокрых ракушках. И эти еще, с червями вместо ног. То ли дело хорошо испеченная белая булка, да чтоб побольше в ней изюма, масла сверху, да с медом. И запивать кисляком. Ну, пива еще можно, похмельнее. От него песни.

Эта рабыня, когда несла кувшин. Как-то так повернула бедро, выставила перед собой ногу. Лицо наклонила. Худая, как плеть. И что вспомнилась? Мо-ой госпо-один… жде-от тебя…

Нуба за прутьями прыгнул, уворачиваясь, и вдруг упал, подвернув ногу. Опираясь руками о каменный пол, вскочил, рыча, и тут же качнулся, отрывая от своего плеча воющий пятнистый комок.

— А-а-ах… — толпа замерла, напряженно ожидая смерти. И выдохнула, когда кошка, покатившись, поднялась на лапы и, приседая, пошла вперед, следя за движениями врага.

Техути у бокового входа, запертого на засов, жадно следил за движениями демона. Зная о зелье, отмечал, вот великан споткнулся, но сразу выпрямился, выставляя руки со скрюченными пальцами. А вот качнулся и кошка, взлетев, вцепилась в неловко подставленное плечо. Но он еще силен. Там, где не достает ловкости, он ломает зверя, и только шелковая гладкая шерсть спасает воющую тварь от участи своей погибшей подруги.

Техути нащупал рукой кошель, сжал через мягкую кожу круглый бок пузырька. Может быть мало всыпал? Две горошины в самом начале, еще одна в чашу с вином. Да хватит ли человеку-горе трех комочков медленного зелья?

Великан упал на колени и, опираясь руками, скользящими по кровавым пятнам, замотал головой. Поднял лицо, и толпа ахнула: раненая кошка рванулась вперед, обхватывая плечи и шею демона все еще сильными лапами.

Вот. Сейчас! Техути подался к прутьям, облизывая губы сухим языком. Повел шеей, не поворачиваясь — будто нахальная муха ползала там, щекоча кожу.

Алкиноя стояла в проеме арки, взгляд ее был таким же тяжелым, как бывал у ее матери, ждущей оправданий от нерадивых приказчиков. Глядя на спину и затылок Техути, девочка тоже, как и Мератос, хмурила брови и шевелила губами, о чем-то напряженно думая. Но в тяжелом взгляде не было беспокойной растерянности как у бывшей рабыни. А лишь упорная уверенность.

— Убил! — закричал кто-то, и по рядам зрителей пронесся вздох, люди повторяли, подаваясь вперед, чтоб лучше разглядеть:

— Убил. Он загрыз ее!

— Нет, еще нет.

— Да! Кровь.

— Мои деньги, — прорыдал мужской голос и все покрыл нервный скачущий смех.

Снова уставясь на возню в клетке, мужчины качали головами, начинали какие-то слова и смолкали, не договорив.

Демон кружил по клетке, держась лицом к зверю, а тот, приседая на задние лапы, поворачивал к нему морду, бил хвостом, рыкая. Не выдержав, кто-то заулюлюкал со скамьи, насмехаясь над великаном.

— Что танцы устроил? Бей!

— Порви ее!

— Откуси голову!

Хаидэ поставила ногу на каменный бортик, готовясь. Неважно, что там думает Техути и стал ли Нуба демоном…Не напороться на острия железных кольев. Лучше обежать бассейн, прорваться в калитку, отшвырнув Техути от засова.

Мысль заняла малую часть времени — будто падение медленной капли. И вдруг чьи-то руки заломили ей локти, в спину уперлось холодное острие. Вскочив рядом на бортик, мужчина в короткой тунике и перевязи с ножнами, дал ей затрещину и надежно вцепился руками в волосы, наматывая на кисть. Резко потянул, заставляя задрать лицо к далекой луне.