А Лахья ждала.

И вот однажды к полудню слуги ввели в покои грязного мальчишку, который, поедая глазами красавицу у высокого зеркала, сказал сипло:

— Кесмет…

И рука Лахьи замерла на тяжелых волосах.

— Он едет сюда?

— Нет, госпожа сладкая Лахья, он идет пешком к богине-матери, в дальний храм.

Лахья нахмурила тонкие брови, слушая дальше.

— С ним идет его молодая жена. Чтоб попросить богиню Азнут сохранить их еще нерожденного ребенка. Босиком идут они, тайно и без охраны, как положено идти просить мать Азнут.

Пряча под рванье кошелек и кланяясь, мальчик убежал, по-прежнему оглядываясь на задумавшуюся красавицу. А Лахья, кривя губы, встала и кликнула воинов.

«Кесмет» говорили копыта жемчужной кобылы. «Кесмет-кесмет-кесмет» вторили копыта черных боевых коней ее воинов.

На берегу маленькой речки она оставила стражу и одна выехала на невысокий обрыв. Смотреть сверху вниз, как, смеясь, мужчина в исподних штанах плескает водой в лицо юной девочке, а та, тоже смеясь, закрывается тонкой рукой, другой придерживая круглый живот.

Услышав шаги, мужчина выпрямился. Опуская сильные руки, заступил жену, глядя на Лахью, чей силуэт закрывал солнце. Тишина легла ярким солнечным светом на блеск воды и стало слышно, как быстро журчит она, и, жестко треща крыльями, пролетают над рыбами зимородки. Много слов хотела сказать Лахья, тех, что молча говорила в лицо каждому мужчине, лежащему на ней. Тех, что повторяла и повторяла, засыпая и просыпаясь. Но сказала лишь имя.

— Кесмет.

И двинула кобылу на песок, в воду, прямо на грудь полуголого безоружного мужчины, вынимая из ножен короткий меч.

— Нет! — крикнула новая жена, кидаясь вперед и падая в воду, вскочила, снова крича:

— Нет, нет! Убей меня!

Но Лахья усмехнулась, и молодая снова упала, когда лошадь подступила ближе. Бедная глупая девочка. Можно смотреть на скорпиона, можно даже потрогать его пальцем. Но лучше раздавить, пока не ужалил. Разве пристало знающей Лахье слушать крик женской глупости. Лучше потом выслушать слова ее благодарности за избавление.

— Нет! — новое слово взлетело над быстрой водой. Мужское. Внезапное.

— Убей меня, — сказала Кесмет, поднимая жену и отталкивая в сторону, — она пусть живет. Или дай меч, я убью себя сам.

Протянув руку, схватил лезвие, и капли, торопясь, побежали яркой струйкой — радовать рыб. Сводя в гневе красивые брови, Лахья рванула из мужской руки меч и, занеся над его головой, закричала:

— Ты бил меня каждую ночь! Брал меня, как берут еду, чтобы насытиться и забыть до следующего голода! Готов умереть? За эту… эту жалкую девку? Что в ней, чего нет во мне?

— Люблю ее! — крикнул Кесмет.

Журчала вода, плакала девочка, пролетел зимородок. Плеснул, ныряя, и унес рыбину, убитую длинным клювом.

Множество слов могла сказать грозная Лахья, о том, что даже в любви скорпион остается скорпионом. О том, что любовь проходит, а ненависть вечна. О том, что высокое милосердие велит убить зло, чтоб оно не приносило потомства.

Но усталость сковала язык, опустила плечи, согнула спину. Великая усталость долгой дороги к мести.

Что делала ты все эти годы, бедная Лахья, спросила веселая быстрая речка, мать рыб и морских трав. Чью жизнь ты жила, богатая нищая Лахья, протрещали крылья голодной яркой птицы. Вот твоя месть, Лахья, но не спутала ли ты ее с жизнью, спросило солнце, переливая блики по мягкой воде.

Медленно сползая с лошади, бросила Лахья ненужный меч. Спрыгнула, намочив подол. И пошла из воды, ни разу не оглянувшись. Снимала и кидала наземь браслеты и ожерелья, расстегивала пояски с каменьями. И в одном платье, стянутом на плече булавкой, скрылась в зелени деревьев.

Костер пыхнул и затрещал, разгоняя черные тени. Тростники постукивали стеблями, перебирая друг друга, и в самом низу у корней кто-то быстро ходил, может быть, речная крыса или степной хорек.

— Глупая какая Лахья, — с силой сказала Мората, большая девочка с длинными руками, — надо было убить! Хоть бы его!

— Жалко жену, вот уж кто глупый, — задумчиво отозвалась из темноты Айя, — она ж не виновата. И тяжела еще.

— Это вы все глупые и маленькие, — рассердилась Силин, с вызовом оглядывая красные от пламени лица, — Лахью жалко. Как же она теперь, достойная Фити? Как будет жить?

— Не надо жалеть Лахью. Мать Азнут позаботилась о ней. Каждый сброшенный браслет, каждое кольцо уносило с собой часть ее памяти. И уходя на дорогу, женщина, что забыла даже свое имя, улыбнулась яркому дню. Пошла дальше — счастливая и легкая.

— Ой, ну и куда? — расстроилась Силин, — ни денег, ни дома. И мужа нет.

— Почему же нет? Она шла и шла, и встретила, угадайте кого?

— Акешета? — выдохнула Айя, боясь поверить в счастливый конец, — того, что пел, да?

— Правильно. На то людям боги, чтоб править их земной путь. За свой поступок Лахья получила награду. Маленький дом, полный любви. Мужа, что сам разыскал ее. И сына.

Хаидэ повернула голову и внимательно посмотрела на неподвижный профиль Фитии. Та сидела без улыбки, слушала, как девочки с облегчением переговариваются, собираясь идти спать. И когда они разошлись, нестройно пожелав рассказчице радостных снов, Хаидэ тихо спросила:

— А на самом деле, как было, Фити?

— Так и было, птичка.

— Но…

— Только недолго. Через год Акешет погиб в бою. А сына унесла лихорадка. Лахья снова оставила дом и ушла из тех краев навсегда. Она хотела вернуться в родные края, на пепелище славного города Ремт, чтоб умереть на могиле близких. Но по дороге попала в плен, и ее купил князь, чтоб прислуживала его женам. А потом нянчила его дочь.

— Фити…

Хаидэ, потрясенная, прижалась к каменному плечу, взяла руку няньки и прижала к своему лицу.

— Фити, родная моя. Бедная моя Фити…

— Ты меня не жалей, птичка. Матерь Азнут была милосердной, на самом деле она оставила Лахье память. Чтоб та до смерти помнила, бывает год счастья, что на весах тяжелее семи лет ожидания мести. Да и потом, можно ли мне роптать? Жизнь сложилась, как нужно. Ты у меня есть.

— Я бываю такой, такой глупой, глупее пня в лесу!

Нянька отняла руку и обхватила княгиню за плечи. Засмеялась, кивая.

— Бываешь да. И очень часто. Думаешь, я зря рассказала эту историю? Я стара, а Ахатта не умеет. Этому вот, женскому тайному, что побеждает мужчин, придется учить девочек тебе. И я по себе знаю — это очень опасное оружие и оно помогает достигать цели.

Хаидэ нахмурилась. Днем она побывала на поляне, где девочки стреляли, и сама с удовольствием целилась в стволы старых коряг, показывала, как не поранить пальцы, натягивая тетиву, как не глядя выхватывать стрелу из горита. Но это? Вспоминать годы в доме Теренция, говорить о них, перебирая в памяти жадные лица, искаженные похотью? Вспоминать тщательно и говорить подробно… Как же не хочется. И так советники косятся недовольно и пожимают плечами вокруг возни Ахатты с девчонками. Но их утешает, что черная женщина ядов будет занята и при деле. А теперь и Хаидэ будет возиться с теми, кто захотел переплюнуть мужчин. Но, а кто?

— Хорошо, Фити. Ты права. Я буду говорить с ними.

— Вот и славно. Значит, не зря я трудила горло. Пойдем в лагерь, пора уж.

Вступив в освещенный круг, Фити задержалась, отходя к женщине, что у своей палатки чистила пучком травы котелок, и, тихо поговорив, догнала княгиню, беря ее за рукав.

— Я лягу снаружи, у дальнего костра. А ты там разберись со своим. Сердечным.

— Я? Техути… он что…

— Иди.

Ничего больше не сказав, ушла, прямо держа спину, а Хаидэ, закусив губу, направилась к палатке. Откинула шкуру, всматриваясь в темноту. Становясь на коленки, залезла внутрь. И падая, отбила рукой вынырнувшие из темноты руки Техути. Села, отталкивая его.

— Тех, зачем ты тут?

— Тише, любимая. Никто не видел. Иди ко мне.