— Вараки, — крикнул кто-то от стены, — варак даже бабы-стервы не тронут, они ж плодиться начнут, пожрамши.

— Славные тойры!.. — Пастуху казалось, что к его спине приклеился насмешливый взгляд безоружной женщины. И он повел плечами. Заговорил дальше, щедро наполняя голос медом:

— Славные! О вас заботимся, и разве плохо вам — в тепле и сытости семейных пещер? Девки без числа, винишко и ягоды, мясо.

— Да, — задумчиво сказал кто-то и жрец закивал.

— Верить! Вы должны верить! Мы смотрим туда, где вы станете как прежде — сильными и могучими! С новым вождем! Так давайте вырастим его вместе!

— Чего ждать-то, — осведомился Нартуз, передавая детей стоящим рядом мужчинам, — зачем нам чужак? У своих штоль не сыщем вождя?

— Да! — радостно закричал Бииви, выскакивая из арки, а следом за ним бежали разгоряченные расправой над мутами парни и, еще не понимая, о чем, орали тоже:

— Да! Да!

У Пастуха вдруг заболела голова. Так чуждо вклинивалась жизнь в то, что происходило в его голове совсем недавно, и раздражение росло, превращаясь в злое желание избавиться от помехи. Он обвел орущих плавающим взглядом. Убить бы их всех сейчас, стоптать ногами, в кашу. Чтоб замолчали глотки и закрылись глаза. И баб туда же вместе с их коврами, и грязных детей. Нашли себе горе — троих сопливых выродков. А сами бегают из постели в постель, как горные бурундуки, спариваются, будто жрут сладкое, без меры. Уйти бы сейчас, лечь в тишине на мягкое покрывало и песчинку за песчинкой пропускать через пальцы каждый взгляд, каждую линию и звук того, что произошло во время мысленного разговора с пленницей. Как она делает это? И почему это выше всех наслаждений, полученных им за столько времен?

— Сыщем! — Нартуз победно оглядел мужчин и упер руки в бока.

Пастух очнулся, с ненавистью возвращаясь к необходимому. И, выплескивая злобу, тоже совершил ошибку.

— Уж не ты ли этот вождь? — загремел под закопченными сводами голос, переполненный ядовитой насмешкой.

Наступила тишина. Тойры бычили головы, опуская крутые лбы, глаза их сощуривались, а ноздри раздувались. Круглились мощные плечи, сжимались тяжелые кулаки.

Пастух дернул щекой, перебегая острым взглядом с одного мрачного лица на другое. Сейчас он отдал бы все свои шелковые покрывала и отомкнул все кладовые с изысканными запасами, лишь бы вернуть слова, сказанные по неразумию.

И тут следом за молодцами Бииви из арки вышел, покачиваясь и держась за разбитое лицо тот самый мальчишка, тойр лет семнадцати, что держал веревку над мутами. Он плакал и, ухватив Нартуза за локоть, вдруг повалился на колени, перемежая рыдания с криками.

— Не хотел! Я нет, не хотел, старший мой Нарт, ты, ты… я…

— Чо ж слабо стукнул, эх, — завопил Бииви, прыгая на одной ноге и пытаясь достать ребра мальчишки второй.

— Погодь. А ты — говори, — Нартуз вздернул парня за шиворот рубахи и поставил лицом к тойрам, — им говори.

— Я не злой. Они сказали — брата возьмут, к варакам. А куда брата, он совсем со-опля еще. Трех годов нету! Я потому держал. Ну, жалко же!

Он забормотал еще, заикаясь и всхлипывая, водил руками, показывая что-то маленькое от земли, и обращал к мужчинам просящее, залитое кровью безбородое лицо.

— Мне их дали, уже таких. Я не носил, в закут не, не!

И добавил упавшим голосом, чтоб уж совсем правдиво:

— Варак я сам боюсь.

Пастух покачнулся и сделал шаг назад, маленький, но назад. Наткнулся спиной на кого-то из жрецов, но тут же ощутил пустоту на том месте, где только что был помощник. Поворачивая обвисшее лицо, переводил взгляд с одного на другого. А жрецы молчали, глядя на стены и в пол. И только женщина смотрела прямо и спокойно. Не понимая, что делает, Пастух обратился к ней, потому что не к кому было больше:

— Довольна, змея? И что теперь? У них же ни разума, ни устремлений. Ты виновата, тварь!

Она кивнула. Ступила вперед, оглядывая толпу чуть хмельным от напряжения взглядом.

— Тойры! Я спала половину своей жизни. И вы спали до этого дня. Вот тут у вас, — постучала кулаком по своему лбу, — есть, чем думать. А тут, — рука опустилась к груди, — у вас есть сердца. Верить? Да, вы должны верить. Но верьте себе, своим богам и своей крови. Настанет день и вы вспомните, какие вы на самом деле. А вождь? Да вы уже говорите с ним…

Улыбаясь, она смотрела в напряженные лица, и видела, будто корка отваливается с заросших щек и наморщенных лбов.

— Замахнулась на нашу власть, — прошипел Пастух, — думаешь, сейчас пойдут за тобой?

Она засмеялась. И оглянулась, блестя глазами.

— Ты так умен, что давно уже глуп, старик. Смотри и запоминай, что бывает, когда приходит свет, на место темноты.

— Нартуз! — заревел Топтун, прижимая к груди Лойку, — Нарт пусть вождем! Чего ждать?

— О-о-оеее! — заорала толпа, ритмично топая и потрясая кулаками.

Лбы разглаживались, оскаливались зубы в улыбках, уверенность принятого решения освещала грубые лица.

— Нарт нам вождь! И давно уже! Пусть он, да!

Нартуз замер с раскрытым ртом. Важно кивнул, нашел глазами княгиню и посмотрел пристально, но не улыбнулся ей и не подмигнул в ответ на шальной летящий взгляд. И она не заговорила с ним глазами через головы его людей, его тойров. Потому что сейчас — они были важнее любого союза.

— Детишков тащите к умелицам, — распорядился Нартуз, — там уже травы варят, Хлет побежал, сказал. Топтун, бери парней, идите с малыми. Да женкам скажите, чтоб не кидались и не голосили. Скажи, вождь Нартуз справится сам. Без баб.

— Отдашь их нам, а вождь? — закричал дюжий тойр, тыча пальцем в шестерку жрецов, что молча стояли на платформе, — давай, мы с них за варак-то спросим!

— И вина! Отметить жеж надо!

Радостные голоса запрыгали над головами. Нартуз покачал головой.

— Напьетесь и станете как те малые. Погодим праздновать. Идите к бабам, парни. Бииви, останься тута и вы, эти вот, семь парней. Думать будем. Кто в дозор, быстро к щелям.

— У-у-у… — мужчины переглядывались, разочарованно крутя головами.

Хотелось боя, драки, хотелось шумного праздника или опасностей, чтоб сразу славные, сразу те самые тойры. А их отправляют в семьи, будто ничего и не случилось.

— Не пойдем, — строптиво отрубил кто-то, — чего мы там забыли, сидеть-то.

— Давай вина, вождь, — заорал другой, — да еще скажи, чего теперь с повелителями делать? Может, скормим их мутам? Пока те еще в яме.

Хаидэ внимательно разглядывала толпу, разыскивая вновь исчезнувшего Убога. И не находила его. Вдруг чья-то холодная рука мягко прикоснулась к запястью, взялась, пробегая пальцами выше, под рукав рубахи к локтю.

— Они не знают, что делать с нами, — прошептал Целитель, прижимая ее ближе к себе и в ребра ей ткнулась жесткая грань, — скажи им. Скажи верно, княгиня. Иначе варака попробует твоей крови.

Хаидэ медленно опустила голову. Другой рукой жрец прижимал к ее груди небольшую коробку из прутьев. И в ней металась серо-зеленая скользкая тушка, издавая скрипучие звуки. Палец жреца, просунутый в железную петлю, напрягся, готовый сдвинуть крышку.

— Скажи, мы уходим в медовую пещеру, с тобой. И пусть ставят охрану на трех ее входах.

— Вождь Нартуз! Позволь мне уйти вместе с белыми владыками в пещеру старого меда!

Головы повернулись к женщине, стоящей в окружении жрецов.

— Они расскажут мне, как вылечить сына. Там крепко запираются выходы, так?

Нартуз оглядел ее горящее лицо, с подозрением уставился на Целителя и хмурого Жнеца.

— Ну, верно. Пусть сидят там, пока не решим, что сделать. Парней сторожить я поставлю. Ты не врешь ли, светлая? Там не случится чего, в этой пещере с дурными цветами?

— Нет. Верь мне.

Он кивнул. Поднял руку, чтоб отпустить мужчин, но она остановила его.

— Вождь Нартуз…

Коробка больнее надавила на кожу под грудью.

— Расскажи тойрам сейчас. Пока все мужчины матери-горы собрались вместе. Расскажи, какими вы были когда-то. Еще до того, как грабили разбитые корабли и воровали стада у соседей.