Нефтепромышленник смотрел на Клейста долгим оценивающим взглядом, в котором командующий прочел и удивление, и тревогу.

— Полно вам, — неуверенно сказал Редер, вынуждая себя к скептической улыбке. — Откуда взяться существенной силе сопротивления русских? Они завязли под Сталинградом.

Клейст помолчал. Он не воспользовался и длительной паузой, сделанной Редером, желавшим исподволь выяснить действительное положение на фронте.

— Я одобряю ваше решение… Действительно, вам следует самому разобраться во всех причинах, увидеть этих неудачников, по чьей вине ваши войска терпят поражение…

— Мои войска от поражения на таком же расстоянии, на каком небо от земли, господин Редер, — произнес Клейст тоном человека, знающего цену надвигающимся событиям.

Взмахнув толстыми, узловатыми руками, Редер воскликнул:

— Вот такой ваш тон уже ободряет меня! Но ваш фон Макензен, — морщась, продолжал нефтепромышленник, — только у него и удачи, что прорвался в Северную Осетию. Конечно, это было отлично сделано… Танковые дивизии он подвел к Терскому рубежу… А что ж дальше? У вас, мой друг, не возникает такого вопроса: не равнодушно ли выполнялась поставленная перед ним боевая задача?

Клейст внутренне вздрогнул и поднял голову, почувствовав раздражение от намека Редера, — он все еще считал себя непосредственно связанным с действиями танковой армии.

— Нет, я не имею основания думать так, — ответил он, сумрачно двинув бровями. — Фон Макензен рвется к нефти не менее целеустремленно, чем кто-либо иной на родине… вдалеке от фронта. Лишь с той разницей, что он ежечасно рискует жизнью…

Вряд ли можно было выше вздернуть плечи, чем это сделал Редер, удивленный дерзостью тона Клейста. Но Клейста не смутило это, он непрерывно рассматривал собеседника.

Долгое, тяжелое молчание первым нарушил Редер:

— Предупреждение фон Макензену послужило бы на пользу, мой друг, — наконец проговорил он, ловко изображая предельное равнодушие на своем лице. — Быть военным и кое-как воевать всегда считалось мудростью не великой. Но если генерал Макензен не научится побеждать, — а в этом наша главная цель, — тогда я не поручусь, что он получит некоторую долю акций в нашей компании.

Клейст догадывался, что такое предупреждение относится и к нему, но сделал вид, что не понял Редера.

— Вы намереваетесь организовать акционерное общество? — спросил он, стремясь отвлечь Редера от неприятной темы.

— Это уже решенный вопрос, — не сразу ответил нефтепромышленник. — На базах Кавказских и Иранских нефтерождений мы образуем нефтесиндикат. Объединение будет колоссальных размеров. Наше будущее предприятие фюрер предложил назвать «Востоконефтесиндикатом». Мы охотно согласились. Уже подобран инженерно-технический и коммерческий персонал. Рейхсминистр Розенберг поручил мне сообщить вам распоряжение имперского правительства, чтобы вы обеспечили нашу компанию рабочими. А главное, вы не должны позволить русским эвакуировать специалистов грозненского нефтеперегонного завода. Словом, мы на вас очень рассчитываем, мой друг. Под сенью вашего могучего крылышка зреет золото. О, да! Оно зреет и для вас… Вы очень скоро станете ощущать приятный вкус своей доли богатств, которые ожидают вас здесь.

— Я вполне разделяю ваши надежды, господин Редер, — сказал Клейст, осторожно сбивая мизинцем пепел с погасшей сигареты. — Но события показывают, что еще много потребуется усилий для достижения наших даже самых ближайших целей. Некоторые из ваших вопросов совершенно преждевременны.

Нефтепромышленник тяжело поднялся с кресла. Продолжая опираться на него, обвисая на руках, он сказал:

— Практика помогла мне оценить значение крепких нервов, мой друг. Вы не фельдмаршал Лист, оказавшийся неспособным примениться к более высокому развитию военного искусства. У старика достаточно было инициативы, но не было характера. Без этого качества командующий группой войск не мог добиться значительного технического успеха. Он не обладал уменьем целеустремленного руководства, не умел предвидеть…

— Это ваше личное мнение? — заинтересовался Клейст.

— Нет, это не только мое личное мнение, — мне так сказал фюрер… Таково мнение верховной ставки.

— Вполне разделяю мнение фюрера, — охотно согласился Клейст. — Фельдмаршал Лист стал нетерпимым в наших войсках по той простой причине, что не торопился овладеть новыми методами уничтожения русских. Он бесконечно копировал самого себя, всегда плелся колеей установившихся стандартов. А русские теперь далеко не те, какими они были в начале войны, — они стали намного сильнее. Ответные их удары довольно ощутимы, господин Рейдер.

Советские войска уже обошли окраины Гизеля, но командир 13-й танковой дивизии полковник доктор Кюн пока что не намеревался переносить свой блиндаж поглубже в тыл.

Наблюдательный пункт был устроен на холмике, в промежутке Архонская-Гизель. Внутри — железная кровать, походный столик и несколько стульев. С двух сторон блиндажа выходы в траншеи. Кюн смотрел на поле боя в любое время, по мере надобности поворачивая выпуклые стекла своего перископа в любом направлении.

Внутрь наблюдательного пункта звуки почти не проникали. Казалось, что все кругом было безмолвно. Но время от времени в поле зрения возникали серо-дымчатые клубочки минных разрывов.

А вот у серой черты дороги с огромной скоростью промчались танки, с ходу стреляя по русским. И вдруг переднюю машину охватило пламя. Танк повернул обратно. Через секунду взбрызнули вспышки второго взрыва. Окутываясь черным дымом, подстреленная машина остановилась.

— Черт меня возьми, если я ошибаюсь, — вскрикнул полковник, морща худощавое, остроносое лицо, — броня моих танков, точно магнит, так и притягивает снаряды!

— Этому можно поверить, доктор Кюн, — откликнулся подполковник Зик, тоже наблюдавший во второй перископ. — Сегодня девятая машина подбита.

— Считайте, сколько выскочило прислуги.

— Пока ни одного.

— Убиты, вы думаете?

— С вашего позволения, полковник, я бы посоветовал прекратить бессмысленные танковые броски… Следует закапываться в землю…

— Даже не говорите об этом!.. — не отрываясь от перископа, с упреком сказал полковник. — Ну, что ж, я подумаю о вашем предложении, только не сейчас.

— Пощадите нашу легендарную дивизию, полковник.

— Говоря по правде, Зик, я подумал о том же. Но это не выход. Танки — в земле! Нет, это совсем не то, что нам нужно.

— Смотрите, вторая машина горит! Уже десятая с утра.

Доктор Кюн отшатнулся от перископа. Он присел к столу, потирая вспотевший лоб, молча уставился на подполковника. И по этому его молчанию Зик понял, что командир не знает, что ему сказать, какими словами выразить негодование. Негодовал он больше на самого себя из-за сознания своего бессилия, которое, как всегда, уязвляло и оскорбляло его. Еще больше раздражало то, что в настоящее время он плохо понимал, что происходит — инициатива ускользнула из его рук. Как будто иссякала та грозная сила его дивизии, с которой он рассчитывал первым прорваться к Грозному и таким образом заслужить звание генерала. А теперь Кюн подумывал, что было бы лучше, если бы его не назначили командовать дивизией.

Пылающее лицо Кюна стало багровым, все наливаясь кровью, тонкие злые губы заметно бледнели, бесцветные глаза косились в угол, где тоненько попискивали в бревенчатом накате мыши.

— Зик, — неожиданно проговорил он.

— Я вас слушаю, — с преувеличенным вниманием откликнулся подполковник.

— Я попытаюсь пробраться на командный пункт правого фланга полка. Будьте здесь.

— Осторожно, прошу вас, — посоветовал Зик. — Такой момент как раз, чего доброго…

— Да, Зик, — вздохнув, сказал Кюн, — сейчас как раз такой момент, когда я сожалею, что стал военным.

Эти слова он произнес с горькой усмешкой, словно в эту минуту презирал самого себя. Зик содрогнулся от этой улыбки, выражавшей бессилие командира дивизии, прежде всегда самоуверенного и гордого человека.