— Это комдив вручил… И вам, товарищ капитан, и Рычкову орден. Мне капитан Степанов, начальник разведки, говорил об этом.

— Комиссара и Рычкова поздравлять будем позже, а вас… Теперь уж позвольте, — сказал Симонов и поцеловал Лену, уколов ей щеку жесткими усами.

Явившись в санкпункт, Лена доложила Магуре:

— Товарищ гвардии военврач 3-го ранга, медицинская сестра старший сержант Кудрявцева прибыла для дальнейшего продолжения службы!

— Здравствуйте, Лена!

— Здравствуйте, Тамара Сергеевна!

Они рванулись друг к другу, обнялись. Военфельдшер Шапкин деликатно отвернулся.

— Как я вас ждала, Леночка!

— А я как торопилась, если бы вы знали… Мне так хотелось…

— Сейчас вы как раз очень нужны. В третьей роте остался один санитар. Там серьезный командир роты. Вы побудьте у них… Потом я возьму вас сюда, в санпункт.

Шапкин внимательно рассматривавший девушку со светло-русыми волосами и ровным, чуть вздернутым носом, подойти к ней в присутствии Магуры не решился. Он уважал и побаивался своего начальника.

В глазах Магуры — открытых и почти всегда усталых, покрасневших — он видел и отвагу, и выражение силы. Эти глаза с вызовом глядели на любое препятствие. А то, что Тамара Сергеевна прослезилась, когда в районе Ищерской в санпункте вдруг появился полковой комиссар Киреев, военфельдшер расценил по-своему. Тогда он злорадно подумал: «Это тебе не майор Ткаченко, из которого ты веревки вьешь. Это комиссар дивизии, Тамара Сергеевна!..».

— Рождественский наконец-то узнал о сыне? — спросила Магура у Лены.

— Да, конечно, я рассказала ему обо всем. И о его дочери Анюте, и о жене. Потом он все время молчал. Мне тяжело видеть, как он страдает!..

— Но как ты нас разыскала?

— О, это очень просто! В Грозном стоял санитарный поезд. Я им доехала до Назрани. На дороге «проголосовала». Грузовик и подобрал почти до Орджоникидзе. Тут уж мне указали точную дорогу. В дивизии, вот, переобмундировали меня. А как я рада видеть вас всех! Какая-то у нас воинская часть капитальная, постоянная, крепко сколоченная… Слышите, бой опять разгорается. А я не боюсь. Здесь все на своем месте, твердо, надежно. В штабе дивизии со мной разговаривал полковой комиссар Киреев. Какой это человек!.. вопросы ясные, короткие, сам внешне серьезный, будто даже сердитый, а глаза добрые-добрые и внимательные.

— Как он? — живо спросила Магура. — Похудел, постарел?

— Кто? — не поняла Лена.

— Киреев.

— Я его раньше не видела, не могу сравнить. Но очень спокойный. При мне к нему вошел работник штаба, насколько запомнила, по фамилии Беляев.

— Это большой начальник.

— Ну вот, послушайте, — продолжала Лена. — Майор доказывает, я не поняла, что, но очень горячо говорит. Киреев молчит, а тот продолжает и продолжает. Говорит о действии какого-то батальона. Наконец полковой комиссар тихо произносит: «В поддержку каждому батальону по одной роте. Все!». Майор сейчас же повторяет: «Есть» и уходит. Здесь такой бой, такая схватка, а в штабе говорят вполголоса — все тихо, спокойно. Такое спокойствие и уверенность и нужны для нашей победы. Побежит враг, пробрехался он со своей непобедимостью.

— В штабе батальона виделись с майором Симоновым?

— Да, виделась. Он тоже добрый, этот Симонов.

— Может быть, он хочет таким показаться?

— Нет, — возразила девушка. — Старший у нас хороший, что вы?

— Он очень суров, этот старший…

Лена хотела что-то сказать, но, взглянув в необычно сосредоточенное лицо Магуры, прикусила язык. Ее поразило выражение упрямства и грусти на этом спокойном красивом лице.

Ночью Лена разыскала Колю Рычкова, который теперь находился в третьей роте. Встретил он Лену так радостно, что, казалось, с огромным усилием сдерживал слезы.

— Остался один, — торопливо жаловался Рычков. — Второй номер убит. А комиссар наш, наверное, о сыне расспрашивал?

— Еще бы!

— Вот мальчонка, а? потеряла его мать.

— Подожди, — проговорила Лена, — а по-моему, он потерял мать. Она же без вести пропала.

— Да ну, без вести… Воюет она. Тоже по вашему, по санитарному делу… Ждет ее сюда Александр Титович. Штаб дивизии запрос сделал, чтобы Марию откомандировали в наш батальон.

— Откуда тебе это известно? — живо спросила Лена.

Рычков рассказал о встрече Рождественского с женой. Лена вздохнула и отвернулась, ощутив в сердце горечь и пустоту. Но она не раскаивалась, что не послушала начсандива и не осталась работать в медсанбате.

— Коля, возьми меня вторым номером на ПТР, а? по совместительству вроде?

— Согласится ли старший лейтенант? — усомнился Рычков.

— А он и не узнает. У меня же не всегда будет дело медсестры. Я пригожусь, поверь.

— Оставайся пока.

— Не пока, а насовсем.

Загадочно помолчав, Рычков проговорил:

— У вас, Лена, голос какой-то особенный, словно кто-то обидел вас чрезвычайно.

Лена встряхнула головой:

— Разве найдешь человека, чтобы он чем-нибудь не был обижен?

— Разные обиды случаются, — выпытывал Коля. — вот, наше общее дело, скажем… Все мы за эту обиду сами стараемся навернуть обидчика. Да в ухо! Чтоб с катушек долой. А бывает, что душевно обижен человек. Своим, близким человеком обижен, например…

— Не будем об этом распространяться, Коля. Смотри, что означают эти две ракеты позади нас?

Оглянувшись, Рычков проворчал:

— Опять фашисты полезли. Вот наши и сигналят: внимание!.. Стало быть…

Воздух впереди темнел и словно струился. Лене мерещились таинственные тени, множество разнообразных неясных очертаний, то будто вставших в рост и колыхавшихся, то прижатых к земле и ползущих к окопам. Они делились и все приближались. Но ни одно из этих призрачных очертаний не вырисовывалось ясно. Справа и слева раздавались автоматные очереди, а когда отщелкивал станковый пулемет, слабый треск словно смолкал. И Лена снова и снова видела, как из пулеметного дула вспыхивало маленькое пламя, вспыхивало и мгновенно дробилось на синевато-бледные искры.

— Кажется, ползут, Коля? — прошептала она.

— Ночью всегда кажется.

— А во-он!.. Ползут, я же слышала, — настаивала она.

Не желая демаскировать себя, Рычков до поры до времени не открывал огня. Ветер холодными мелкими снежинками бил в лицо. В мрачной вышине мерещилось наслоение каких-то волн пластами застилавших одна другую.

У Лены учащенно билось сердце. Она с напряжением ожидала чего-то почти позабытого, будто какой-то страшной игры в жизнь и смерть.

Неожиданно совсем близко прогрохотал взрыв. Отшатнувшись, она ударилась плечами о противоположную стенку окопа, но не вскрикнула. Торопливо поставив пистолет на боевой взвод, оцепенела, прислушиваясь.

В расположении обороны продолжали вспыхивать и гаснуть огоньки, рвались гранаты, коротко вздрагивала холодная почва. От этого создавалось впечатление, что все кругом задвигалось, засуетилось и словно задрожала тьма. Ночь наполнилась сплошным автоматным треском.

— Как сюда прибыли, все время вот так, — тихо проговорил Рычков, ближе придвигаясь к Лене. — Не бывало у противника, чтобы он лез в ночное время. А теперь вот прут чаще всего в потемках.

Лена отчетливо услышала приближающийся топот, чужую речь, хрипение, крик… Ближний, призрачный силуэт качнулся и исчез.

— А-а!.. — раздалось слева.

— Бей в упор! — донеслось с другой стороны.

Лена увидела вторую тень, быстро скользнувшую к окопу. Тень порывисто выпрямилась. Огромное тело стремительно приближалось, заслоняя собой бегущих позади. Что-то тяжелое мягко рухнуло перед окопом.

— Так вас! — яростно хрипел Рычков.

И снова палил секущими очередями из автомата.

— Отхлынули! — проговорила Лена.

— Не дать опомниться. В штыки! — громко приказывал знакомый голос.

— Наш комиссар! — взволнованно сказал Рычков. — А мне запрещено в атаку… при ружье я!..