— А мы их обедню все равно ухитримся на свой лад перевернуть.

— Еще как! — отозвался Пересыпкин, до этого времени спавший в уголке окопа. — Так перевернем — век помнить будут.

Симонов усмехнулся:

— Тоже мне вояка. Спи.

Он снял с себя плащ-палатку, осторожно прикрыл ею Пересыпкина с ног до головы.

Пересыпкин потянулся, под ним мягко хрустела сухая листва кукурузы. На Симонова будто повеяло сном. Он высунул голову из окопа…

— Вот еще чего не хватало! — с досадой вздохнул Симонов. — Видишь, комиссар, какая валится на нашу голову канитель.

Рождественский ничего не видел и не слышал. Он спал сидя, прислонившись плечом к стене, уткнувшись подбородком в плечо. Симонов встал на колени, огляделся. В мутном небе над Орджоникидзе отсвечивало зарево. Доносилось пощелкивание пулеметов, часто постукивали винтовочные выстрелы. Автоматная дробь еле пробивалась сквозь слякоть, усиливаясь с порывами ветра. Снег падал уже крупными хлопьями. И все впереди колебалось в еле зримом медленном движении. Тоскливо шелестела листва измятой и растоптанной кукурузы. Чувствовалось приближение рассвета; все явственней стали проступать нагие кустики и дальние разбегающиеся холмы. А ветер шумел, угоняя за горы серые бесформенные тучи.

Продолжая стоять на коленях, Симонов смотрел по фронту на передний край.

— Товарищ гвардии майор, к телефону просит лейтенант Петелин, — обратился связной.

— Амба! Немцы отработались со своей авиацией. Амба, — повторил Симонов и уже весело крикнул: — «Початок»? Да, это я…

Выслушав Петелина, ответил:

— Потеснить разрешаю. Только не зарывайтесь. Займете высотку, немедленно окапывайтесь.

— С кем ты разговаривал, командир? — проснувшись и сидя в прежней позе, поинтересовался комиссар.

— Левым флангом Петелину надо продвинуться на высотку.

— Разрешил?

— У него в обороне невыгодное положение. Полроты расположено — точно спрятались за бугор. А наверху противник. Вторая половина роты высоким хребтом отсечена от первой.

— Я знаю, — согласился Рождественский, стряхивая с себя снег. — Не увлекся бы он только?

— Бугаев не допустит, — возразил Симонов, тормоша Пересыпкина. — Психолог, хватит нежиться, поднимайся!

Рождественский заметил, как лицо Симонова сразу стало сосредоточенным и угрюмым. Он с напряжением вслушивался, и комиссар вскоре тоже уловил не то артиллерийский грохот, не то далекие отзвуки грозы. Сотрясая воздух и землю, из-за переднего края катился нарастающий гул. Все чаще взлетали багровые сполохи взрывов. Казалось, словно тусклое небо сумрачно отсвечивало огнем.

Симонов порывисто шагнул в траншейку, где сидели связисты.

— Мне батарею. — Через минуту спокойно и тихо Симонов говорил: — Лейтенант Игнатьев, с обеими пушками к боевым порядкам на левый фланг. И быстро! — Затем ему вызвали минометный взвод. — Ваша задача — прижимать к земле вражескую пехоту. Бейте по танкам, отрывайте от них поддержку. — Приложив трубку, он обернулся к Рождественскому. — Сегодня пятое ноября… Заметь, Саша, этот исторический день. Макензен перешел к решительному штурму.

Плотно прижимаясь к земле, полурота Петелина продолжала приближаться к противнику и уже продвинулась к подножию высотки, когда лейтенант услышал грохот вражеских танков. Этот нарастающий гул на минуту привел его в смущение. Поднимать людей ему казалось рано, но и обратно ползти — не успеть! Как-то само по себе движение полуроты прекратилось. Петелин понимал, с какой тревогой люди ждали его приказания. Но какое решение было бы правильным?

Парторг Филимонов, понявший смятение командира, поспешил с советом:

— Только — броском вперед! — сказал он, кивком головы указывая в сторону траншей, расположенных по высоте. — Не долго, не долго думайте, командир…

Несмотря на свою обычную горячность, Петелин на этот раз тщательно взвешивал решение. Им не овладела прежняя лихость: «А, была — не была!». Он понимал всю величайшую ответственность момента.

— Другого выбора нет! — наконец ответил он, рывком вскакивая с земли.

— Вперед! — призывно закричал он, размахивая пистолетом. — Вперед!..

По шлему ударила струя автоматной очереди. Петелин сжался в комок и бросил свое гибкое тело навстречу свинцовому ливню. Вокруг в яростном реве: «Ур-ра-а-а!» загоготала вся полурота. А Петелина охватила неповторимая, острая радость, что все поднялись за ним и ринулись шквалом вперед.

Только и приотстали Чухонин и Женя Холод, тащившие станковый пулемет с коробками, набитыми патронами.

Подоткнув под ремень полы шинели, со своей трехлинейкой наперевес, выкидывая колени, Агеев, обогнав пулеметчиков, рванулся навстречу вихрю автоматного огня.

Впереди, в траншеях противника, уже вспыхивали огненные брызги гранатных взрывов.

Агеев, видимо, боялся опоздать к рукопашной; с усилием одолел он последний десяток метров, не слыша человеческих воплей, не замечая падающих товарищей, подкошенных автоматными очередями. И ему было совсем не страшно, когда он увидел, как устремились на него старческие глаза, сверкающие холодной злобой.

Агееву хотелось вскрикнуть: «Я т-те сейчас!..». но сухая костлявая рука с пистолетом поднялась, и грянул выстрел… Он грянул в тот самый момент, когда разъяренный солдат уже сделал последний прыжок вперед. Что-то будто обняло Агеева, явственно раздался человеческий стон, потом солдат ощути под собой судорожное биение чужого тела.

— Вот и конец тебе, паршивец! — вскрикнул Агеев, все ниже склоняясь к стриженной голове врага. — Промахнулся?! Я т-те стрельну, сатана!

В траншею со своим станковым пулеметов свалились Холод и Чухонин. Холод торопливо стал устанавливать пулемет. Чухонин схватил Агеева за шиворот.

— Дедок, эй! — проговорил он. — Довольно!

— Повстречались ненароком, — хрипел Агеев.

Старческое чисто выбритое лицо гитлеровца стало натужно-багровым. Он задыхался под тяжестью солдата.

— Стой! Дедок — эх, вот трактор! — Чухонин силой оторвал солдата от гитлеровца.

— Чего — стой?

— Осторожнее поворачивайся, не повреди! Трофея! Не видишь — вензеля на погонах.

Пленный откинулся и сел, прислоняясь узкими плечами к стенке траншеи. Взмахом сухой холеной руки стряхнул с расстегнутой шинели землю. На его пальце блеснул зеленый камень перстня.

— Не имеете права так обращаться со мной, — проговорил он по-русски, еле переводя дыхание. — Я полковник немецкой армии, а вы! Солдаты!

Пулемет уже был установлен, и Холод открыл огонь. Позади траншеи одновременно разорвалось несколько снарядов. Грохот танков все нарастал.

— Связать пленного! — приказал Холод, не отрывая глаз от прорези у щите пулемета. — Приготовить гранаты!

— Есть приготовить гаранты!

Танки стремительно приближались. Уже было видно, как вскидываются кверху длинные орудийные стволы, раздвоенным змеиным жалом выбрасывая огненные вспышки выстрелов.

— Ну, дедок, — хлопнув Агеева по широким и крутым плечам, сказал Чухонин. — Подтяни порты!

— Тут, знай, держись, — хмуро проворчал солдат и потуже нахлобучил ушанку.

Перепрыгивая через трупы, лежавшие в траншее, прибежал Петелин.

— Ребята, не дрейфь, — быстро проговорил он. — Это главное. Нажимай на гранаты. Да не зевай!

И побежал дальше, пригибаясь.

Когда ясно определилось направление танков, Рождественский сказал Симонову:

— Андрей Иванович, я иду к батарейцам.

Симонов быстро повернулся к нему.

— Время для стрельбы по танкам короткое, но сделать многое могут, если не станут хмуриться да приседать от вражеских снарядов… давай!

Из тыла корпуса артдивизиона открыли заградительный огонь. На большом протяжении по фронту встала непроницаемая черная завеса. Но в этом вихре огня и дыма танки по-прежнему неслись на полной скорости, и, казалось, вся степь впереди пылала, свертываясь в огненные дымные клубки, как свертывается горящая береста. И все это ближе и ближе катилось к нашему переднему краю.