— Лошадей должны бы подогнать на рассвете. Жаль, что в потемках трудно ориентироваться, где тут можно останавливаться с ними. А это надо знать. Живой транспорт не перекалечить бы. Теперь лошади, пожалуй, для нас самое главное.

Наговорившись и почувствовав усталость, Магура и Кудрявцева решили отдохнуть. Раненных не ожидали, поскольку, как предполагалось, батальон вступит в бой лишь на рассвете. Привалившись плечами друг к дружке, затихли обе. Тамара Сергеевна, кажется, уже спала, тихонько посвистывая носом. Лена же, хотя и чувствовала усталость и находилась как бы в полусне, еще лежала с открытыми глазами, устремив их в даль неба, порезанную длинными беловатыми полосами, из-под которых выглядывали дробные, робко мерцающие редкие звезды.

Она лежала словно притаившись и чувствовала, что боится шевельнуться из опасения потревожить те чувства, какими она была вся переполнена.

«Тамара Сергеевна странно поняла меня, — с обидой думалось ей. — Может, мне больше хочется быть рядом со своими старыми товарищами — Рычковым, Вепревым, Серовым… Надо же как-то забыться, чтобы все у меня пошло по-старому, как все законным путем шло до встречи с Рождественским».

Но только она подумала так, как ей вспомнились штыковой бой в районе разъезда Солнушкин, переход фронта, скитание в пустынной степи и затем госпиталь, — всюду Рождественский. Все связанное с ним, все памятное так и замелькало перед ее глазами. Своим мысленным взором она стремится проникнуть глубже во все, что пережито вместе с ним. Она, наконец, уснула.

Магура уже встала и смотрела сбоку в побледневшее лицо просыпающейся девушки. Хотелось дать отдохнуть ей как можно дольше. Лена же, хотя и просыпалась, все еще оставалась недвижимой, лишь шевелила губами.

Странные вещи происходили в ее голове. Заметное усилие заговорить внезапно исчезло, чтобы затем снова возникнуть на губах. И наконец, изо рта вырвались слова: «Да это же гроза надвигается. Почему же такие немые громы? И молнии вспыхивают не ярко». Затем, успокоившись, еще не поднимая век, прислушалась. Молнии действительно вспыхивали, но не в небе, а в мутном воздухе над самой землей. И громы гремели, только они были не такие немые, какие слышались ей сквозь сон.

— Доброе утро, Лена, — сказала Магура.

— Здравствуйте, Тамара Сергеевна, — тихо откликнулась Кудрявцева, быстро вскакивая на ноги. — Проспала я самое интересное: утро на новом месте.

— Утро только начнется, не сокрушайся.

Лена, впрочем, и сказала об этом только для того, чтобы скрыть смущение, возникшее в ней при воспоминании о вчерашнем разговоре. Сложила свою плащ-палатку, быстро перевязала ее шнуром, поправила выбившиеся из-под ушанки волосы, все время чувствуя, что смущение не проходит. Но когда Магура говорила о том, с чего следует начать трудовой день, Лена почти не слушала ее. «Мне давно уже нужно бы поговорить с ней со всей откровенностью, — думала девушка. — Она искренне хочет отвлечь мое внимание от всяких грустных и бесплодных дум. Почему же мне с недоверием и скрытой опаской к ней?..».

— Не узнали еще, наши вступили в бой? — поинтересовалась она.

— Нет, не узнала. Недавно пришли туда комдив, командир полка. Все направились в сторону реки.

Перед восходом солнца просветлело немного в этой осеревшей котловине. Воздух все больше и больше стал наполняться красноватым отсветом, усиливая чувство загадочности и обостряя томительное ожидание. Солнце же выглянуло только на короткое мгновение и тотчас исчезло за облаками. По-прежнему дул сильный порывистый ветер, разворачивая еще не промерзшие кое-где лужицы талой воды, загоняя в них сухую листву, дергая за полы шинели. В ожидании начала боя в голове Лены кружились тревожные мысли: «Что же будет, что станет с людьми в предстоящем прыжке через реку?».

— Гляди, кто к нам идет! — неожиданно проговорила Магура, кивнув к углубленной между полем дорожке, ведущей в сторону переднего края. И потом так многозначительно подмигнула, что Лена сразу догадалась, о ком речь идет.

К санпункту шел Рождественский. Движения его были быстрыми и порывистыми. Увидев врача и медсестру, хотел засмеяться, но воздержался. От усилия казаться спокойным т равнодушным худощавое лицо его слегка покраснело, чего Лена не замечала у него прежде.

Она на расстоянии еще почувствовала, что он несет с собой неприятное впечатление от той новой обстановки, в которой была проведена ночь.

Живой! — было радостной мыслью Кудрявцевой.

— Сворачивайте-ка свой медпункт, — сказал Рождественский и тотчас сложил тонкие губы в привычную ему насмешливую улыбку, всегда возникающую у него, когда он разговаривал о чем-то несбывшемся или неудачном. — Комдиву не понравилось, что мы оставили вас в отдалении от места боя. Придется, товарищи медики, немедленно перекочевывать поближе к нашим «затылкам».

— Что, разве сейчас наступать начнете, Александр Титович? — быстро спросила Магура, по глазам которой Рождественский угадывал какой-то дополнительный, затаенный вопрос.

— Готовимся. Василенко — комдив расчетливый. Непродуманно не бросит людей… Он все осматривается. Вероятно, скоро уже даст команду. Тогда рванем! Но до этого тылы упорядочить приказано. Все должно быть на своем месте к нужному моменту, все надо привести в боевую готовность.

— Но как у вас там все-таки?

Рождественский понимал, что Магуру интересует предстоящий бой.

— Сказать, что у нас там очень скверно — рано! Не знаем мы сил противника, которыми он будет сопротивляться. Ясно одно: рассчитывать на легкий успех нет никаких оснований.

— Трудно будет? — домогалась Магура, инстинктивно чуть подавшись вперед.

— Придется на глазах у гитлеровцев делать отчаянный прыжок через горную речушку. А она, как Андрей Иванович говорит: «Ох, какая она бурная, чертяка!». Надо будет по самую грудь по воде!..

Лена с жадностью ловила каждое его слово. Когда он говорил, делая короткие паузы, обдумывая свои слова, то часто потирал высокий лоб, легонько встряхивал головой, будто отгоняя какое-то дурное предчувствие. По всему было видно, что он крайне озадачен. Вид его казался немного грустным, померкла в глазах и насмешливая игривость. И все же при коротком взгляде на Лену что-то знакомое ей, дорогое мелькнуло из-под насупленных русых бровей. Чистое, с мягкими усиками лицо его на миг осветилось добрым светом нежного чувства. Несмотря на то что огонек этот тотчас потух, она осталась счастливой и этим коротким мгновением — много ли нужно было ей ласки!.. подступив к нему ближе, сбивчиво заговорила:

— И это очень верно!.. Что комдив приказал медпункт перенести поближе к народу… Мы тут в одиночестве провели одну темную ночку… И не то что это нас угнетало, — хотя это тоже было, — но тягостно ожидание… Оставалось ворошить у себя всякие наболевшие мысли.

Только она высказалась, неприятное чувство вдруг защемило сердце, и в особенности после того, когда встретила холодный взгляд Рождественского. Ожидала ведь совсем иного ответа.

— Бывает, — с еле скрытой иронией, как бы в раздумье заметил Рождественский, — копаясь в самом себе, в своих «наболевших» мыслях, как вы говорите, товарищ Кудрявцева, мы совершенно некстати находим такое, о чем не хотелось бы знать до поры до времени.

Лена инстинктивно отшатнулась, побледнела, сама не догадываясь об этом, потом покраснела, вздрагивая от обиды губами. Ей казалось, что в его замечании был явный намек на личные переживания ее, связанные с отношением к нему. Думалось, что этим он сказал все, что могло унизить ее. Молчала, собираясь с духом, чтобы возразить с достоинством, не прощая ему того, чего он даже не сказал, а хотел, быть может, сказать. Но этого сделать ей не удалось. Не могла она подобрать веских аргументов. Да и напряженное состояние не прошло еще. Она боялась, что в ней что-то оборвется, от чего, быть может, зависит главное в ее жизни. Другой же голос в душе у нее побуждал немедленно сказать какие-нибудь слова в защиту себя. Обидно становилось покорно признавать справедливость его слов. Но только и смогла спросить: