Дом Ромейко, а впоследствии Кулакова, — в современной нумерации № 1/2 по Певческому переулку. Дом состоял из нескольких каменных корпусов, в которых разместились 64 ночлежки. Тот корпус, который был вписан в острый угол между Певческим и Петропавловским переулками, за свою конфигурацию был прозван «утюгом», корпуса, расположенные по Петропавловскому, — «Сухим оврагом», а в целом дом Ромейко носил прозвище «Свиной дом». Чтобы пояснить происхождение этого названия, нужно сделать небольшое историческое отступление. Вы помните, Певческий переулок одно время носил название Свиньинского. Это связано с тем, что в нем в конце XVIII в. поселились представители древнего дворянского рода Свиньиных. Их родоначальник получил прозвище Свинья вовсе не за антисанитарные привычки: он был первым, кто ввел в своей дружине тот тип построения, который историки называют тевтонским клином, любители ролевых игрушек — хирдом, а на Руси именовали свиньей. Забавная фамилия причиняла немало огорчений потомкам славного Свиньи: так, один из них запрещал подавать к своему столу свинину, другой за бороду стащил с амвона священника, неосмотрительно прочитавшего в его присутствии проповедь на тему «свиней, одержимых бесами». Гиляровский рассказывает о том из Свиньиных, который оставил свое имя «в наследство» «Свиному дому»: «В адресной книге Москвы за 1826 год в списке домовладельцев значится: «Свиньин, Павел Петрович, статский советник, по Певческому переулку, дом № 24, Мясницкой части, на углу Солянки».
Свиньин воспет Пушкиным: «Вот и Свиньин, Российский Жук». Свиньин был человек известный: писатель, коллекционер и владелец музея. Впоследствии город переименовал Певческий переулок в Свиньинский».
Во второй половине XIX в. дом Свиньина приобрел некий инженер Ромейко, решивший, что выгоднее будет сдавать его под ночлежки. А в начале XX в. трущобу перекупил бывший буфетчик трактира «Каторга», ставший к тому времени «потомственным почетным гражданином» — И. П. Кулаков. «Кулаковка — самая большая и тухлая из хитровских ночлежек», — дает оценку его притону Сенька Скориков.
Трактир «Каторга» помещался в доме № 11 по Подколокольному переулку. «Есть на Хитровке отчаянное местечко. Трактир «Каторга» называется.
Днем там обычная мерзкая пивнушка, а к ночи сползаются «деловые» — так на Москве бандитов зовут», — читаем в «Смерти Ахиллеса».
В Петропавловском переулке угнездились два других притона: трактиры с не менее многозначительными названиями: «Пересыльный» и «Сибирь». В «Пересыльном» было место сбора нищих и мелких барышников, а в «Сибири» публика была посерьезнее — шулера, скупщики краденого и воры. Все они чувствовали себя на Хитровке в безопасности. «Забирают обходом мелкоту, беспаспортных, нищих и административно высланных. На другой же день их рассортируют: беспаспортных и административных через пересыльную тюрьму отправят в места приписки, в ближайшие уезды, а они через неделю опять в Москве. Придут этапом в какой-нибудь Зарайск, отметятся в полиции и в ту же ночь обратно. Нищие и барышники все окажутся москвичами или из подгородных слобод, и на другой день они опять на Хитровке, за своим обычным делом впредь до нового обхода» — свидетельствует Гиляровский. Как видим, проблема нелегальных мигрантов для Москвы тоже в чем-то традиционна.
Не в последнюю очередь, конечно, существованию Хитровки способствовала коррумпированность полицейских властей. «Всем Хитровым рынком заправляли двое городовых — Рудников и Лохматкин.
Только их пудовых кулаков действительно боялась «шпана», а «деловые ребята» были с обоими представителями власти в дружбе и, вернувшись с каторги или бежав из тюрьмы, первым делом шли к ним на поклон. Тот и другой знали в лицо всех преступников, приглядевшись к ним за четверть века своей несменяемой службы».
Нельзя сказать, что москвичей устраивало подобное соседство, — особенно шокировало, что бандитская «малина» располагалась практически в центре Первопрестольной: «С одной стороны близ Хитровки — торговая Солянка с Опекунским советом, с другой — Покровский бульвар и прилегающие к нему переулки были заняты богатейшими особняками русского и иностранного купечества. Тут и Савва Морозов, и Корзинкины, и Хлебниковы, и Оловянишниковы, и Расторгуевы, и Бахрушины… Владельцы этих дворцов возмущались страшным соседством, употребляли все меры, чтобы уничтожить его, но ни речи, гремевшие в угоду им в заседаниях думы, ни дорого стоящие хлопоты у администрации ничего сделать не могли. Были какие-то тайные пружины, отжимавшие все их нападающие силы, — и ничего не выходило. То у одного из хитровских домовладельцев рука в думе, то у другого — друг в канцелярии генерал-губернатора, третий сам занимает важное положение в делах благотворительности» («Москва и москвичи»).
В «Пиковом валете» Акунин описывает эту изнанку «большого капитала» очень образно. Вот «тощий, жилистый оборванец с землистым, нервно дергающимся лицом» «просвещает» Момуса: «Почитай, с пол-Москвы кровянку сосет Самсон Харитоныч… Ночлежки на Хитровке, кабаки в Грачах, на Сухаревке, на той же Хитровке — чуть не все его. Краденое у «деловых» прикупает, деньги в рост под большущие проценты дает. Одно слово — упырь, аспид поганый… Он к самому губернатору, Долгорукому князю, в хоромы шастает. А как же, Еропкин нынче генерал! Когда Храм-то строили, кинул с барышей миллион, так ему за то от царя лента со звездой и должность по богоугодному обчеству. Был Самсошка-кровосос, а стал «превосходительство». Это вор-то, кат, убивец!.. Кажный божий день евоный Кузьма ходит и в «Каторгу», и в «Сибирь», и в «Пересыльный», и в прочие питейные заведения, где Еропкин хозяином. В день тыщ до пяти собирает. По субботам ему из ночлежек приносят. В одной только «Скворешне» четыреста семей проживают. А с девок гулящих навар? А слам, товар краденый?» (Под «Храмом» имеется в виду храм Христа Спасителя, выстроенный полностью на пожертвования.)
Хитровка была отдельным социумом, со своими законами, жаргоном, сложившейся иерархией. «Жить можно и на Хитровке, да еще получше, чем в иных прочих местах. Тоже и здесь, как везде, имелись свои законы и обыкновения, которые нужны, чтоб людям было способнее вместе жить, понимать, что можно, а чего нельзя.
Законов много. Чтоб все упомнить, это долго на Хитровке прожить надо. По большей части порядки простые и понятные, самому допереть можно: с чужими как хоть, а своих не трожь; живи-поживай, да соседу не мешай. Но есть такие, что, сколько голову ни ломай, не умыслишь… Хитровские законы, они двух видов: от прежних времен, как в старину заведено было, и новые — эти объявлялись от Обчества, по необходимости», — запоминал Сенька Скориков, который «…на Хитровке… еще только приживался, недели две как с Сухаревки деру дал».
«Кто людям жить мешает — прогонят с Хитровки. Если сильно наподличал, могут жизни лишить. Иной раз в наказание выдадут псам, да не за то, в чем истинно перед Обчеством виноват, а велят на себя чужие дела взять, за кого-нибудь из деловых. Так оно для всех справедливей выходит. Нашкодил перед Хитровкой — отслужи: себя отбели и людям хорошим помоги, а за это про тебя в тюрьме и в Сибири слово скажут.
В полицию приговоренного выдавали тоже не абы кому, а только своему, Будочнику, старейшему хитровскому городовому», — излагает «законы» Акунин в «Любовнике Смерти».
Благодаря романам Акунина мы видим все уровни хитровского мирка: «фартовых» воров, «огольцов»-подростков — мелкую сошку преступного мира, нищих, переписчиков, проституток.
Подробно описывать структуру хитровского социума здесь вряд ли стоит. Приведу лишь, опираясь на текст «Любовника Смерти», описания наиболее ярких ее представителей. Местные авторитеты: «Туз — это у фартовых навроде царя-государя, один на всю Москву. Раньше тузом Кондрат Семеныч был, большущий человек, вся Москва его трепетала.
Говорили, правда, про Кондрат Семеныча разное. Что старый стал, ржавый, молодым ходу не дает. Кто и осуждал за то, что в богатстве проживает, и не на Хитровке, как тузу положено, а в собственном доме, на Яузе. И помер он не по-фартовому — от ножа, пули или в тюрьме. На пуховой перине дух испустил, будто купчина какой». «Обчество состояло из «дедов», самых почтенных воров и фартовых, кто с каторги вернулся или так, по старческой немощи, отдел отошел. Они, «деды», любую каверзную закавыку разберут и, если кто перед Обчеством провинился, приговор объявят». Вот «фартовые ребята, отчаянные, кому и смерть нипочем». Тут представители разных воровских «профессий» — «Кольша Штырь (забироха был знаменитый, на Мещанах промышлял)… свои же ребята его на ножи поставили, слам не поделили.
