В Малом Трехсвятительском переулке расположен молитвенный дом баптистов. Последователи этой конфессии называют себя евангельскими христианами, что заставляет неискушенных в истории религии самодеятельных москвоведов путать их с лютеранами, — ошибка грубая и обидная для представителей обеих конфессий. А какая разница, что исповедуют посетители дома № 3 по Малому Трехсвятительскому, спросите вы. Дело в том, что баптисты не строят специальных зданий для богослужений. До того как здание приобрела баптистская община, оно было жилым, в отличие от кирхи, которая изначально строилась как общественное здание. Часы на ней — уместное и естественное явление.

Вернемся в Хохловский переулок. Здесь жила верная подруга Сеньки Скорикова Ташка («Любовник Смерти»): «Она с мамкой в Хохловском переулке квартировала: комната в одно окошко со своим ходом — для мамзельного ремесла. Так многие лахудры проживали».

Опасаясь слежки недавних подельников, Сенька «в Хохловский пробрался дворами — с Покровки, через Колпачный. Ночь была хорошая — безлунная, с мелким дождиком, с туманцем. В пяти шагах ни хрена не разглядишь. А Скорик еще, чтоб меньше отсвечивать, надел под черную тужурку черную же рубаху, даже рожу, в смысле лицо, сажей намазал. Когда из подворотни в переулок вынырнул, аккурат к костерку, где согревались вином двое хитрованцев, те на черного человека охнули, закрестились. Кричать, однако, не стали — не в той уже были кондиции. А может, подумали, примерещилось».

Вообще, когда речь заходит о «покровских переулках», Акунин всякий раз подчеркивает близость «недоброй Хитровки» («Пиковый валет»). Вот, например, «Леонтий Андреевич Ижицын, следователь по важнейшим делам при окружном прокуроре», которого Анисий Тюльпанов характеризует — «противный» (напомню, что действие романа «Декоратор», в котором происходят описываемые события, протекает в то счастливое время, когда мужчинам не нужно было постоянно следить за своей речью, дабы избежать подозрений в модной сексуальной ориентации, — Тюльпанов просто испытывает омерзение, узнав ход мыслей коллеги). Ижицын, «преданно глядящий на высокое начальство», разумеется, прекрасно улавливает бытующую в окружении генерал-губернатора тенденцию — сваливать все проблемы на инородцев. Ему приходит в голову «спасительная идея»: «Нищенка Марья Косая была убита 11 февраля на Малом Трехсвятском, ночлежка Сычугина. Горло перерезано, брюхо вспорото, печенка отсутствует. Проститутка Александра Зотова найдена 5 февраля в Свиньинском переулке, на мостовой. Опять горло плюс вырезанная матка… Малый Трехсвятский вот он. Вот Свиньинский. На одном пятачке.

Триста — пятьсот шагов до синагоги, что в Спасоглинищевском.

— Так еще ближе до Хитровки, — возразил Анисий. — Там что ни день кого-нибудь режут. Что ж удивительного, самый рассадник преступности…»

Преданный ученик Фандорина, Тюльпанов не ищет в расследовании легких путей — он чувствует, что за убийством женщин стоит нечто гораздо более страшное, нежели религиозный фанатизм. Но Ижицын настаивает:

«Вот тут, в Выползове, татарская слобода. У татарвы свои собственные мясники, сущие разбойники. Напоминаю, что до сарая, где нашли Андреичкину, от слободы менее версты. До железнодорожного переезда, где обнаружен труп девчонки без лица, столько же. А здесь, — длинный палец переместился по карте, — в непосредственной близости от Трехсвятского и Свиньинского — синагога. При ней — резники, этакие пакостные жидовские мясники, что скотину по ихнему варварскому обычаю умерщвляют. Никогда не видели, как это делается? Очень похоже на работу нашего приятеля. Чуете, Тюльпанов, чем дело пахнет?»

Дело пахнет элементарной некомпетентностью: как в мусульманской, так и в иудаистской религии забой скота осуществляется по определенным правилам, но они носят скорее санитарный характер и не имеют ничего общего с глумлением маньяка Декоратора над телами жертв. Татарская слобода, о которой говорит Ижицын, действительно существовала. Память о ней хранит Выползов переулок (недалеко от метро «Проспект Мира») и, конечно, находящаяся в этом переулке московская Соборная мечеть (рядом со старым зданием уже почти завершилось строительство нового). Ижицыну было гораздо проще обвинить в серии убийств совершенно непричастных людей, чем с ювелирной тонкостью, как делал это Эраст Петрович, искать подлинного преступника. «Из семнадцати интересующих нас мясников четверо татары и трое жиды. Они — на подозрении первые… Перво-наперво нехристей солонинкой покормлю… Свинину они жрать не станут, так я говядинкой велю попотчевать, мы чужие обычаи уважаем. Православных — тех селедочкой угощу. Пить не дам. Спать тоже. Ночку посидят, повоют, а с утра, чтоб не заскучали, буду по очереди вызывать, и мои ребята их «колбаской» поучат. Знаете, что такое «колбаска»?

Тюльпанов потрясенно покачал головой.

— Преотличная штуковина: чулок, а в нем мокрый песочек. Следов никаких, а очень впечатляет, особенно если по почкам и прочим чувствительным местам…

— А что, если ваша версия неверна, и Потрошитель никакой не мясник?.. Вдруг сознается не тот, кто виновен, а самый слабый духом? Ведь тогда истинный убийца останется безнаказанным!» — ужасается Анисий, успевший привыкнуть к интеллектуальному сыску Фандорина.

За свое верхоглядство Ижицын поплатился жестоко: придя к нему «на казенную квартиру в доме судебного ведомства… на Воздвиженке», Декоратор убил его, а заодно и находившуюся в квартире горничную.

Но продолжим разговор о Хитровке. В «Москве и москвичах» Гиляровского есть шокирующие сведения об этом жутком месте, которые, пожалуй, производят наиболее запоминающееся впечатление, надолго остающееся в памяти, когда закрываешь книгу: «Большая площадь в центре столицы, близ реки Яузы, окруженная облупленными каменными домами, лежит в низине, в которую спускаются, как ручьи в болото, несколько переулков. Она всегда курится. Особенно к вечеру. А чуть-чуть туманно или после дождя поглядишь сверху, с высоты переулка — жуть берет свежего человека: облако село! Спускаешься по переулку в шевелящуюся гнилую яму».

Однако Гиляровский историю возникновения бандитского гнезда чуть ли не в самом центре города не излагает: для него и его современников Хитровка образовалась сравнительно недавно, и журналист стремился лишь ознакомить читателей с наиболее одиозными, «жареными» сторонами ее жизни. «Мрачное зрелище представляла собой Хитровка в прошлом столетии. В лабиринте коридоров и переходов, на кривых полуразрушенных лестницах, ведущих в ночлежки всех этажей, не было никакого освещения. Свой дорогу найдет, а чужому незачем сюда соваться! И действительно, никакая власть не смела сунуться в эти мрачные бездны», — писал он.

Давайте немного постоим на углу Певческого и Подколокольного переулков. Помните, как в романе «Азазель» «в 12 часов 35 минут в Подколокольный переулок, к дому «Московского страхового от огня общества» вызвали околоточного надзирателя Федорука по требованию калужской помещицы Авдотьи Филипповны Спицыной (временно проживает в гостинице «Боярская»)»? Некогда Подколокольный переулок был дорогой в царское сельцо Воронцово — о нем напоминает название расположенной неподалеку улицы Воронцово поле. Это в нем находилась запасная конспиративная квартира «Боевой Группы»: «Ровно в полночь будет штурм. Если сумеете прорваться, есть удобная квартира: Воронцове поле, дом Ведерникова, № 4» («Статский советник»).

Нынешний Певческий переулок тоже менял свое название много раз: становился Крутицким, Свиньинским, Масляным, Астаховским… Названия «Крутицкий» и «Певческий» напоминают о располагавшейся в конце XVII — начале XVIII в. на Солянке слободке певчих Крутицкого подворья архиереев.

Хитровка

Начиналась Хитровка обыденно и достаточно безобидно. В 1823 г. уже упоминавшийся Хитрово решил организовать поблизости от своей городской усадьбы рынок. Усадьба эта выходила фасадом на Яузский бульвар (№ 2), а «задами» — в Подколокольный переулок (№ 12–16). Рынок решена было устроить на пересечении Подколокольного и Петропавловского переулков. В начале XIX в. там стояли деревянные домики, но они сгорели, и пожарище пустовало. В разрешении, которое выхлопотал Хитрово, городская управа указала: на рынке разрешается «мясной и зеленной торг».