— Скажите, доктор, — спросил он однажды, — как идет процесс распада моих клеток?

— Ох, ну что за страшные слова! — шутливо пожурил его доктор. — Кто только вас научил? Нехорошо, нехорошо, особенно для больного! Чтобы я никогда больше не слышал подобных разговоров.

— Хорошо, — возразил Корте, — но вы все же мне не ответили.

— Сейчас вам отвечу, — сказал любезно доктор. — Процесс распада клеток — если употребить ваше пугающее выражение — является в вашем случае минимальным, абсолютно минимальным. Но мне хотелось бы определить его как упорный.

— Упорный, то есть вы хотите сказать — хронический?

— Не приписывайте мне того, чего я не говорил. Я хочу сказать только — упорный. Впрочем, таков он в большинстве случаев. Заболевания, даже самые легкие, часто требуют энергичного и долгого лечения.

— Но скажите, доктор, когда же я смогу надеяться на улучшение?

— Когда? Делать прогнозы в этих случаях довольно затруднительно… Но послушайте, — добавил он после короткого раздумья, — я вижу, вы так хотите скорей поправиться, что это у вас стало самой настоящей манией… если бы я не боялся, что вы рассердитесь, знаете, что я бы вам посоветовал?

— Ну, говорите, говорите, доктор…

— Так вот, постараюсь изложить вам это как можно яснее. Если бы я попал с вашей болезнью, пусть даже в самой легкой форме, в эту больницу, которая, вероятно, лучше всех по этой специальности, то я по собственному желанию настаивал бы на том, чтобы меня поместили с первого же дня — понимаете? — с первого же дня на одном из нижних этажей. Я даже хотел бы, чтобы меня положили на…

— На первый этаж? — подсказал, выдавливая из себя улыбку, Корте.

— Ну, нет! Не на первый! — ответил ироническим тоном доктор. — Только не туда! Но на третий или даже на второй — определенно. На нижних этажах лечат гораздо лучше, заверяю вас, оборудование там более совершенное и мощное, персонал более квалифицированный и опытный. Вы же знаете, кто душа этой клиники?

— Наверно, профессор Дати?

— Конечно, профессор Дати. Это он создал метод лечения, который здесь применяется, по его проекту построена и оборудована вся клиника. Так вот, он, наш учитель, находится, так сказать, между первым и вторым этажом. Оттуда он излучает свою энергию, оттуда исходят его указания. Но я вас уверяю, что его влияние не простирается дальше третьего этажа: чем выше, тем больше его распоряжения, можно сказать, распыляются, выхолащиваются, искажаются; сердце нашей клиники — это нижние этажи, и если вы хотите лечиться по-настоящему — нужно лежать внизу.

— Одним словом, — проговорил Джузеппе Корте дрожащим голосом, — вы мне, значит, советуете…

— Учтите при этом еще одно, — продолжал доктор решительно. — Учтите, что в вашем случае следует также отнестись со вниманием к появившейся сыпи. Вещь это сама по себе совершенно незначительная, я согласен, но если она долго продержится, то сможет отразиться на вашем моральном состоянии, а вы знаете, насколько важно для выздоровления сохранять спокойствие духа. Облучение, которое я вам прописал, оказалось полезным лишь в определенной мере. Почему? Возможно, это чистая случайность, но возможно также, что лучи были недостаточно сильными. Так вот, на третьем этаже аппаратура для облучения гораздо более мощная. Там было бы куда больше возможностей излечить вашу экзему. Кроме того, знаете? Если хоть в чем-то дело пошло на поправку, значит, самый трудный шаг сделан. Когда начинаешь подниматься, потом уже вряд ли покатишься назад. Когда вы действительно почувствуете себя лучше, тогда ничто не сможет помешать вам подняться к нам сюда или же еще выше, в соответствии с вашими «успехами», — даже на пятый, шестой, а то, осмелюсь сказать, и на седьмой этаж…

— Так вы полагаете, что это сможет ускорить лечение?

— В этом не может быть никакого сомнения. Я вам уже сказал, что я бы сделал на вашем месте.

Разговоры такого рода доктор вел с Джузеппе Корте ежедневно. Наконец, наступил момент, когда больной, которому надоело мучиться от экземы, несмотря на инстинктивное нежелание спускаться вниз, решил все же последовать совету доктора и переселился еще этажом ниже.

На третьем этаже он тотчас заметил, что в отделении царит какая-то особая веселость — и среди врачей, и среди сестер и сиделок, хотя там лежали больные, внушавшие серьезное беспокойство. Более того: он даже почувствовал, что веселость эта с каждым днем все более возрастает; немного ближе познакомившись с сестрой, он, не в силах сдержать любопытства, спросил, чему это они все здесь так радуются.

— Ах, разве вы не знаете? — ответила сестра, — Через три дня мы все идем в отпуск.

— Как это: идете в отпуск?

— Ну да. На две недели третий этаж закрывается, и весь персонал идет отдыхать. Все этажи у нас уходят в отпуск по очереди.

— А как же больные? Что вы делаете с ними?

— Поскольку их сравнительно немного, мы объединяем два этажа в один.

— Как? Переведете больных с третьего на четвертый?

— Нет, нет, — поправила его сестра, — с третьего на второй. Те, что находятся здесь, должны будут перейти ниже.

— Спуститься на второй? — спросил Джузеппе Корте, бледный как мертвец, — Значит, я должен буду спуститься на второй этаж?

— Ну, конечно. А что же тут странного? Когда мы через две недели вернемся, вы возвратитесь в эту палату. По-моему, тут нечего пугаться.

Однако Джузеппе Корте — какой-то таинственный инстинкт предупреждал его об опасности — был охвачен жестоким страхом. Но поскольку он не мог помешать персоналу уйти в отпуск, а также был убежден, что новое лечение более интенсивными лучами пошло ему на пользу — экзема почти исчезла, — то не решился заявлять формальный протест против нового перемещения. Однако он потребовал, не обращая внимание на насмешки сестер, чтобы к двери его новой палаты была прикреплена табличка с надписью: «Джузеппе Корте, с третьего этажа, временно». Подобная вещь была совершенно беспрецедентной в истории клиники, но врачи не возражали, считая, что при таком нервном темпераменте, как у Корте, даже самое незначительное недовольство может вызвать сильное потрясение.

Речь, в сущности, шла о том, чтобы переждать две недели — ни днем больше, ни днем меньше. И Джузеппе Корте с жадным и упрямым нетерпением принялся считать дни, оставаясь целыми часами в неподвижности на постели, вперив взгляд в шкаф или кресло, — мебель здесь, на втором этаже, была уже не столь современной И веселой, как в отделениях вверху, но выглядела более массивной, строгой и внушительной. То и дело он замирал и прислушивался: ему казалось, что он слышит доносящиеся с нижнего этажа, с этажа умирающих, из отделения «приговоренных», какие-то неясные звуки — наверно, предсмертные стоны и хрипы.

Все это, разумеется, вело к тому, что он все больше падал духом. А потеря душевного спокойствия, казалось, помогала болезни — температура ползла вверх, с каждым днем увеличивалась общая слабость. Из окна — теперь уже лето было в разгаре и рамы почти всегда были распахнуты настежь — больше не открывалось вида ни на городские крыши, ни на соседние дома, виднелась только окружающая клинику зеленая стена деревьев.

Через неделю, часа в два пополудни, неожиданно вошли в палату фельдшер и три санитара, толкая перед собой каталку.

— Ну как, мы готовы к переезду? — добродушно шутливым тоном спросил фельдшер.

— К какому переезду? — прерывающимся голосом спросил Джузеппе Корте, — Что это опять за шутки? Ведь на третьем этаже возвратятся из отпуска еще через неделю.

— При чем тут третий этаж? — сказал фельдшер, словно не понимая. — Мне приказано перевести вас на первый. Вот посмотрите. — И он показал печатный бланк о переводе на самый нижний этаж, подписанный ни больше, ни меньше как самим профессором Дати.

Ужас и адская злоба, обуревавшие Джузеппе Корте, прорвались наружу. Его нескончаемые яростные крики громко разносились по всему отделению.