— Все же мне хотелось бы увидеться с Бекэ.

— А это я сию минуту объясню. Только уж вы, ваше… виноват, Владимир Иванович, при случае не забудьте там за меня словечко замолвить. Купец, мол, Кокорев, завсегда… с чистой душой… Люди мы торговые, нам благорасположение начальства ох как дорого…

Великанов посмеивался про себя: «Пройдоха! Явно принимает меня за важного чиновника. Что ж, так, пожалуй, и лучше…»

— Ладно, ладно. Так как же ехать?

Кокорев подался вперед, лицо его излучало подобострастие.

— А вот-с, извольте-с. Первым делом доезжайте до станка Мухтуя. Найдете тамошнего жителя Дороппуна. Скажите ему, что вы от меня, да и возьмете проводником. Как перевалите через водораздельный хребет, упретесь в Большую Ботуобию, а за ней будет речка Таасюрех. Там живет тойон, по-нашему, стало быть, князь, Алексей Павлович Павлов. Он теперь в тех местах пушнину скупает, а мне продает. Я его хорошо знаю. Так вы прямо к нему. А он уж вам и Бекэ представит.

Великанов записал имена всех нужных ему людей и стал собираться. Он надеялся сегодня к ночи добраться до первого ямского станка.

И снова усыпляющее поскрипывание полозьев, ветерок, пахнущий талым снегом. Высоко в небе прозрачной сережкой висит месяц. Вспархивают стайки черно-белых пуночек. Вдали, над Леной, играет марево, и кажется, что это струится вода. Бесконечные равнины, бесконечные сопки, бесконечная сибирская дорога…

В Мухтуе Великанов отпустил лошадей. Дальше предстояло ехать на оленях. Он нашел Дороппуна, и тот за сходную цену взялся доставить его до места. Дороппун чем-то напоминал крестьянина из северных русских губерний, хотя отец у него был якут. Высокий, сутулый, с густыми усами. Лицо красное и обветренное, заметно скуластое, с чистыми, добрыми голубыми глазами, от которых к вискам расходилось множество мелких морщинок.

Через два дня на паре нарт Великанов выехал из Мухтуя. Свежие, сытые олени без понуканий мчались во весь опор. К вечеру по едва приметным охотничьим тропам перевалили водораздельный хребет. Заночевали на берегу реки Нюи, в становище охотника. Когда они ввалились в юрту, якут-охотник молча кивнул им, не выразив никакого удивления. Можно было подумать, будто они его давнишние знакомые и лишь отлучились на полчаса. Он вскипятил для гостей чайник, Великанову предложил свою постель. Тот попробовал отказаться — неудобно все-таки причинять хозяину столько хлопот, но Дороппун посоветовал принять предложение, так как отказом можно обидеть якута.

Проснулся Великанов рано, вышел из юрты — сине все кругом: и снег, и деревья, и самый воздух. У входа стояли нарты. Оленей не было. Сердце упало у Владимира Ивановича. Ворвался в юрту, растолкал Дороппуна.

— Беда! Олени пропали!

Спросонья проводник минуту непонимающими глазами смотрел на Великанова, зевнул, неторопливо встал, накинул шубу и отправился в лес.

Вскоре он вернулся вместе с оленями.

У Великанова отлегло от сердца.

— Где ты их поймал?

— Зачем ловить, — улыбнулся Дороппун, — я их вчера сам отвел на ягельник. Олешки, они тем и хороши, что сами себе корм добывают, фураж не надо возить.

Владимир Иванович смущенно кашлянул: понапрасну, выходит, людей взбудоражил…

После чая тронулись дальше. Путь лежал по льду речки Большой Мурбай. Ехали, словно по коридору, между высокими каменистыми берегами. В некоторых местах в разрезах берега видна была застывшая магма. Великанов просил Дороппуна остановиться, захватив молоток взбирался по круче, брал пробу пород, делал отметки в записной книжке. Река Большой Мурбай рассекала Центральный Сибирский щит. Ясно видны окаменения времен древней архейской эры. Много сотен тысяч лет потребовалось реке, чтобы промыть ущелье в толще каменных пластов. Возможно, попадались на ее пути и алмазы, которые она уносила в низовья.

Поздним вечером подъехали к озеру Бынынкель. На берегу стояла юрта. Тут жили охотники: старик якут с сыном и дочерью. Приезжих они встретили радушно, усадили за стол, поставили перед ними большую глиняную плошку с мясом. Великанов был голоден и уже потянулся к плошке, как вдруг хозяину пришло в голову попотчевать его по-русски.

— Ешь больше, русский, мясо медвежье, от него человек становится сильным и смелым.

Владимир Иванович отдернул руку от плошки, словно обжегся. Старик якут удивленно взглянул на Дороппуна, что-то проговорил по-якутски.

— Хозяин спрашивает: почему не ешь? — перевел проводник.

— Видишь ли, Дороппун, я никогда не пробовал медвежьего мяса и, признаться, не решаюсь…

— Э, брось, — махнул рукой проводник. — Мясо как мясо, что твоя говядина. Опять же и то возьми: дальше места пойдут вовсе безлюдные, мясом нас никто уже не угостит. Хозяин правильно говорит: ешь больше, сильным будешь.

Великанов не долго колебался. Голод давал себя знать. Отрезал кусочек, попробовал. Мясо было вкусным, немного сладковатым, а в общем не хуже говядины. «Приват-доцент, пожирающий медвежатину, — картина, исполненная экзотики», — подтрунивал он над собой, однако из-за стола поднялся не раньше, чем опорожнил плошку.

Трижды заставала их ночь в тайге. Спали на снегу, подстелив под себя еловые ветки, закутываясь в спальные мешки. На четвертые сутки добрались до места.

Якутский тойон, глава наслега Алексей Павлов жил в деревянном доме. От дома подковой расходились пристройки: амбары, кладовые, образуя обширный двор.

Сейчас тут было тесно от оленей и нарт. Якуты привезли на продажу пушнину. После того как Кокорев перестал бывать в этих местах, Павлов опять занялся прибыльной торговлей. Сам он, стоя около амбара перед кучей шкурок, что-то весело и быстро говорил окружившим его охотникам.

Среди них находился и наш старый знакомый Бекэ. Семь прошедших лет оставили заметные следы на его лице: заострились скулы, горькая складка обозначилась в уголках губ. Богатство, поманившее Бекэ семь лет назад, оказалось только призраком. Камней, похожих на глаз злого духа, он не нашел, и Кокорев перестал ездить в эти места. И опять Прасковья сушила чайные выварки, и опять Бекэ добавлял тальниковую крошку в табак. Правда, подрос Александр и помогал в охоте, но много ли помощи от мальчугана. А тут еще Прасковья заболела… Бекэ торопился засветло поспеть домой и дважды подступал к Павлову с просьбой отпустить его пораньше, но старшина отмахивался: «Жди своей очереди!»

Увидев въезжавшие во двор нарты с незнакомым русским, Бекэ вовсе расстроился. Теперь Павлов займется с приезжими и, чего доброго, отложит закупку до завтрашнего дня.

Действительно, старшина поспешил навстречу гостям. При этом у него против обычая было неприветливое лицо. Он думал: «Опять, видно, принесло какого-то торговца. Только начал богатеть — и на тебе, приехал мешать».

Дороппуна Павлов знал и после обычных приветствий спросил:

— Кого привез? Торговца?

— Нет, тойон Алексей, это ученый человек из самого Петербурга. Он ищет горные камни.

Подошел Великанов, протянул старшине руку.

— Здравствуйте. Вы Павлов? Алексей Павлович?

— Да, господин.

Павлов с поклоном осторожно пожал руку.

— Очень рад. Я Великанов, — сказал Владимир Иванович. — Меня направил к вам Василий Васильевич Кокорев. Он сказал, что вы можете помочь в моих делах. Мне нужно повидать жителя вашего наслега Бекэ. Лет десять назад он нашел драгоценный камень — алмаз. Может быть, вы слышали?

— Да, господин, слышал… — Павлов поклонился, опять, не переставая улыбаться. — Прошу тебя, господин, войди в мой дом. Дороппун, проведи господина. Я сейчас приду, только закончу свои дела.

Приезжие скрылись в доме. Павлов вернулся к охотникам, жестом подозвал к себе Бекэ.

— Давай, что привез.

Обрадованный Бекэ кинулся к своим нартам, приволок кожаную сумку, вывалил шкурки прямо на снег. Старшина отдельными кучками разложил лисиц, горностаев, белок и колонков, долго шевелил губами, подсчитывая, наконец сказал, не глядя на Бекэ:

— Два пуда муки, десять аршинов ткани, два кирпича чаю, пять фунтов табаку, бутылка водки.