Он думал о Павлове. Ему показалось неискренним, нарочито подчеркнутым возмущение старого проводника. Ни — один якут, хорошо знающий тайгу, не унизил бы себя до ругани — в подобном случае. Он постарался бы доказать свою правоту. А этот!.. В его речах не было ни одного слова, которое рассеяло бы сомнения Александра. Одна ругань… Можно подумать, что он больше — старается замять разговор, чем установить истину.

Тот ли человек Павлов, за которого себя выдает? Но разве — скажешь такое Великанову, если у тебя нет никаких доказательств? К тому же Великанов доверяет ему. Оказывается, они знакомы давно. Сорок лет назад вместе искали алмазы. Странно, Павлов никогда не хвастался старинным знакомством с академиком. А ведь он не очень-то скромный человек.

Что тут ломать голову! Не проще ли спросить Великанова, кем был Павлов сорок лет назад? Э, нет, неудобно! Скажут: вот, подкапывается под человека у него за спиной…

И все же с Павловым что-то-неясно, почему-то не может Александр ему доверять. Был бы здесь отец, он вмиг распутал бы этот узел, он знал белобандита Павлова. Но отец далеко, совета у него не спросишь.

В палатке посветлело. Снаружи послышались голоса, смех, всплески воды. Лагерь просыпался.

Семенов вручил Павлову обернутый клеенкой пакет.

— Алексей Павлович, отдашь это письмо главному инженеру экспедиции Белкину. Расскажи о нашем положении. Где мы находимся, он знает. Пусть пришлет продуктов самое малое, дней на десять. Ты сам знаешь, что с продуктами у нас плохо.

— Хорошо, начальник, все окажу. Только… — Павлов замялся, переступай с ноги на ногу.

— Что у тебя? Говори.

— Написал бы, однако, тому главному Белкину, чтобы выдал мне зарплату. Пока вы вернетесь, мне, глядишь, деньги понадобятся.

Федул Николаевич вырвал из блокнота листок, черкнул несколько слов, протянул старику.

— Ну, в добрый путь.

Павлов закинул за спину рюкзак, в котором лежали провизия на дорогу, топор и спальный мешок, повесил на плечо двустволку и широким, спорым шагом направился к лесу. Семенов и Великанов проводили его, до опушки.

— Как дойдешь, немедленно вышли самолет! — крикнул вдогонку Федул Николаевич, но старик не обернулся.

Только углубившись в лес, он почувствовал себя в безопасности. Теперь, даже если за «им вздумают гнаться, не догонят.

Хорошие мысли приходили в голову, поэтому шагалось легко, и даже рюкзак, казалось, потерял половину своего веса.

Под вечер он добрался до реки Мархи. Напился холодной чистой воды и прилег отдохнуть.

Затем взялся за топор и начал рубить стоявшую на берету невдалеке от воды сосенку. Ныла каждая косточка, но отдыхать было некогда. Быстрее, быстрее. Не дать им уйти!.. Он свалил несколько сосен, обрубил сучья, скатил стволы в воду, связал между собой. Получился длинный узкий плот. Из сухой кряжины вырубил весло.

Оставалось совершить главное. В трех местах, там, где сосны стояли, тесно прижавшись друг к другу, образуя чащобу, Павлов набрал кучи сухого валежника и поджег их. Костры начали быстро разгораться. Пламя взметнулось вверх, лизнуло нижние сухие ветви сосен. И вот уже факелом вспыхнула шапка одной, другой, третьей сосны. Откуда-то налетел ветер, и пожар угрожающе зарокотал громовыми раскатами; что-то оглушительно затрещало, захрустело, будто гигантское чудовище начало грызть и рвать зубами тайгу. Огненные птицы взлетали вверх, парили над тайгой, падали на ее чистый зеленый покров, и там, где они падали, вспыхивали новые факелы.

Словно сам испугавшись дела своих рук, Павлов неуклюжими скачками сбежал по круче к воде, прыгнул на плот и оттолкнулся от берега. Сильное течение подхватило легкий плот и помчало на юг. Вскоре лесной пожар скрылся за поворотом, только видно было, как медлительным косматым чудовищем вставал над тайгой черный густой дым.

«Им конец, — с облегчением подумал Павлов, — погода стоит на редкость сухая, пожар не скоро кончится. Даже если пришлют самолет, то сверху из-за дыма все равно ничего не увидишь».

Он присел на бревна. Скоро водопад Хорулахтааса. Надо беречь силы. От нечего делать он начал рассматривать содержимое своей сумки. Все было на месте, кроме тряпки с непонятными письменами. «Где же я ее потерял? Видно, когда рубил плот…» Нет, он не очень сожалел о пропаже. Чем может порадовать человека, которого ждут несметные сокровища, взятая у бедняка Бекэ тряпка с непонятными буквами?

Плот стремительно мчался вниз по течению. А где-то позади ширился, смертоносной, огненной лавой растекался по тайге пожар.

После утреннего чая Александр совсем повеселел. Решил: «Завтра встану. Уж очень надоел мне персональный госпиталь». Он рано уснул и пробудился чуть свет. У него ничего не болело, и все предметы виделись как-то особенно отчетливо, словно в сильную лупу. «Я здоров», — решил он и вскочил с постели. В ногах еще не чувствовалось пружинистой бодрости, уверенности, свойственных совершенно здоровому человеку, и все же он оделся. В палатке пахло дымом. «Что-то рано сегодня кипятят чай», — подумал Александр. Но ему показалось странным, что не слышно обычных звуков пробудившегося лагеря. Он хотел выйти и тут заметил на полу, около топчана, грязноватую тряпку, свернутую в виде носового платка. Поднял за уголок, тряпка развернулась, и Александр увидел на «ей бледные, полустершиеся строки, когда-то, видимо, написанные химическим карандашом.

Буквы были латинские. На войне Александр научился немного читать по-немецки. Попробовал прочесть — слова получаются все какие-то нескладные, незнакомые. «Откуда это? Кому понадобилось писать на тряпке?» — недоумевал он. И вдруг догадался: «Павлов!.. Не иначе, он вчера выронил второпях из сумки, когда доставал медвежью желчь. Но где он взял эту тряпку? И зачем носил с собой? Разве он знает какой-нибудь язык, кроме якутского и русского? Откуда? А может быть, это амулет? Странно…» Александр усмехнулся. Как ему сразу не пришло в голову: Павлов где-то подобрал тряпку и решил использовать ее вместо носового платка. При первой встрече надо будет вернуть. Но все же любопытно, что на ней написано. Пожалуй, стоит показать Семенову.

Он сунул тряпку в карман и вышел из палатки. Запах дыма сделался ощутительнее. Но костра нигде не видно. Лагерь спал.

Александр настороженно огляделся и почувствовал, что в природе происходит что-то необычное.

Лес, по утрам полный жизни, движения, птичьего гомона, сегодня молчал. Куда делись птицы? Безоблачное небо было не голубым, а белесым, словно его облили разбавленным молоком. Далеко над тайгой, в южной стороне, вставала черная, будто грозовая туча…

Александр мигом забыл и про Павлова, и про тряпку с письменами, и про свою слабость. Он сорвался с места и, влетев в палатку Семенова, крикнул:

— Тайга горит! Вставайте!

Федул Николаевич поднял голову.

— Выздоровел? Отлично. Ты чего как на пожар?

— Тайга горит!

Семенов сбросил одеяло.

— Буди Великанова, я сейчас!

Через десять минут лагерь был на ногах. Люди столпились около палатки начальника отряда, и все, как один, молча смотрели в ту сторону, где вставало черное облако. Вид лесного пожара внушал ужас, потому что каждый чувствовал себя бессильным перед разбушевавшейся огненной стихией. Ветер дул с юга. Лагерь стоял на опушке леса. Лес охватывал его полукольцом. Кругом рыжая жухлая трава, готовая вспыхнуть от первой искры.

— Да, — сказал кто-то, — алмазов не нашли, зато в лесной пожар попали.

— Ветер не переменится — каюк нам, — отозвался другой.

И третий:

— Ноги надо уносить отсюда, пока не поздно.

Федул Николаевич видел: люди падают духом.

В цепи неудач лесной пожар мот оказаться той последней каплей, которая разрушает спайку коллектива, дисциплину, авторитет руководителя. Если люди изверятся в нем, если каждый станет думать только о собственном спасении, погибнут все! Нужно было что-то предпринимать, как-то бороться. Ничто так не сплачивает людей, как целеустремленная борьба.