Александр сделал шаг к Симакову.
— Не смей так!
Симаков хотел набить табаком цигарку, но табак просыпался. Он скомкал и зло отшвырнул полоску курительной бумаги.
— Теперь что молчать… Хоть молчи, хоть кричи — не испечешь куличи. Я считаю, братцы, вредительство это. Государству позарез нужны алмазы, за границей покупаем, а наша ученая барышня с умным видом проходит мимо россыпи. Это что? Вредительство и есть. И молчать тут нечего! Доложить куда следует!
Александр налетел на Симакова.
— Ты… Гад!.. За такие слова, знаешь… Ишь, «государство»… За премию дрожишь, вот что!..
— А ты не цепляйся. — Симаков рванулся, оставив в руке Александра пуговицу. — Думаешь, не знаю, чего ты взъерепенился? Видел я, как ты к ней по ночам в палатку шныряешь. Для этого, должно быть, и ночное дежурство установили. Начальнички!..
Бешенство чугунной тяжестью налило кулаки, разметало все доводы рассудка. Удар пришелся Симакову в челюсть. Симаков охнул и упал, проехав спиной по земле. Александр секунду стоял над ним, яростный, готовый, казалось, растоптать его. Затем сорвался с места и побежал прочь.
3 «Зарница»
Он те помнил, как и почему оказался на увале. От быстро шагал наискосок, вверх по склону, раздвигая руками заросли ерника. Теперь конец. Если не отдадут под суд за дебош, за избиение человека, то из экспедиции вышибут наверняка. Из комсомола тоже.
Он вышел на полянку и остановился, словно неожиданно налетел на стену. На противоположном краю полянки, в десяти шагах, лежала лопата. Александр подошел, поднял ее. Лопата была ржавая, видно, ею давно не пользовались. Несомненно, она принадлежала тому, кто выкопал ямы в районе косы. Но зачем его занесло сюда? Нигде не видно следов работы. Но что это? Полянка как будто неровная. Края ее приподняты, а посредине от верхнего края к нижнему почва взрыта извилистыми лунками, какие остаются от ручейков. Александр бросил лопату, пошел вдоль лунок. Они уходили к вершине увала. По обе стороны от них местность была приподнята, но заросли скрывали неровность. Неглубокая, почти незаметная для глаза лощина спускалась от вершины к подножию. Не по этой ли лощине сносит вода пиропы на берег Далдына? Не ее ли искали они столько времени, вгрызаясь шурфами в подножие увала? «Что же, проверим… Мы хоть и не изучали геологию, но, каков из себя пироп, знаем», — подумал Александр.
Он вернулся на полянку и взялся за лопату. Быстро выкопал неглубокую ямку рядом с бороздкой, промытой ручьем. Почва была здесь легкая, податливая. Она состояла из мягких голышей и песка. Александр взял горсть земли, близко поднес к глазам и сейчас же заметил крошечные рубиновые зернышки. Он улыбнулся им, как старым знакомым. Есть! На сердце вдруг стало легко. История с Симаковым показалась вздорной, незначительной. Ну, поссорились, ну, ударил! Ерунда! Теперь ерунда! Он долго выбирал крохотные красные камешки и складывал их в разостланный носовой платок. В красных крошках заключалась радость, заключалась жизнь. И все это он принесет Ларисе. Повезло же ему, охотнику Александру Васильеву, внуку Бекэ!
А если он нашел вовсе не пиропы?
Ему до того скверно сделалось от этой мысли, что он поспешил ее отогнать. Да нет же, пиропы, конечно, пиропы. По цвету и форме они не отличались от тех, что хранились у Ларисы.
Подойдя к лагерю, он увидел сидевших у костра Бурова и Терентьева.
— А, явился, Илья Муромец! — встретил его Буров. — Сила, видать, у тебя не мереная. Симаков-то чуть богу душу не отдал. Посмотрел бы ты на его лик. Левая половина черная, что твое голенище. За дело, конечно, ты его. Но только нехорошо…
«Сам знаю», — хотел сказать Александр, но сказал другое:
— Где он?
— Ушел. Мешок за плечи — и ходу. Обещал тебя и начальницу нашу не меньше чем на десять лет упечь.
Александр промолчал. Все, что касалось Симакова, сейчас его совершенно не занимало, лишь вызывало легкое, быстро проходящее раздражение Он направился к палатке Ларисы, но она сама вышла навстречу. У нее были красные веки.
— Товарищ Васильев, вы… я… я не уполномочивала вас вступаться за меня. Какое вы имели право?
Александр протянул ей завязанный узелком платок. Он знал: стоит ей увидеть содержимое узелка, и только что произнесенные слова потеряют для нее всякое значение и смысл.
Она взяла узелок нерешительно, двумя пальцами, точно змею.
— Что это?
Александр молчал.
Она развязала узелок. На белом поле платка алыми брызгами рассыпались пиропы. Не отрывая от них глаз, Лариса спросила:
— Где нашли?
— На склоне увала, километрах в трех отсюда. Там сухая лощинка.
Она подошла к костру и предупредила рабочих, что возвращение на базу отряда откладывается.
— Ждите нас с Васильевым здесь.
Пиропы привели их к вершине увала. Заросли ерника кончились. Перед ними расстилалась равнина, поросшая редким приземистым лесом. Они присели отдохнуть. Оба молчали.
День кончался. Красный шар солнца, похожий на огромный пироп, медленно исчезал за лесом, на северо-западе. На восточном краю неба синева густела.
Лариса смотрела вслед солнцу. Закат всегда навевал на нее непонятную грусть. Нужно было возвращаться в лагерь. Но почему-то не хотелось Сидела бы и сидела тут. И пусть Васильев сидит. И пусть молчит. Так спокойно…
Но что это? Она вскочила. Шагах в десяти она увидела длинную тень, словно от низенькой гряды, пересекавшей равнину. Тень шла поперек направления их проходки и терялась между деревьями.
Сердце стучало так, что хотелось схватить его, удержать. Неужели край кимберлитовой трубки?.. Лариса схватила Александра за руку.
— Смотрите, смотрите!
Но Александр ничего не увидел. Солнце скрылось за лесом, и тени растворились в сероватых сумерках.
— Пойдемте. Скорее!
Они прошли несколько шагов и остановились. Под ногами не чувствовалось никакой неровности, ничего, напоминающего гряду. Кое-где из-под мха выглядывали плиты известняка.
— Давайте копать!
Вдвоем они быстро сняли толстый слой дерна.
Под ним на известняковой плите густо лежали пиропы. Близко! Еще, может быть, одно маленькое усилие! Они работали самозабвенно. Александр кайлом дробил камень, Лариса вынимала его лопатой. Вскоре порода изменила цвет, из серой превратилась в голубовато-зеленую и стала рыхлой.
Лариса подняла зеленоватый кусок величиной с кулак. В изломе блестели красные капельки пиропа.
По ее сияющим глазам Александр понял: кимберлит.
— Поздравляю, Лариса Александровна!
И тут случилось такое, чего он никак не ожидал, о чем даже думать не смел. Она положила руки ему на плечи и поцеловала его.
— Спасибо… Саша.
У него перехватило дыхание. Но в следующее мгновение Лариса устыдилась своего порыва и отвернулась.
— Пойдемте в лагерь, — сказала она тихо.
Следующий день был, как праздник. Определяли границы трубки, чтобы остолбить ее. Васильев и Терентьев копали ямы, из-под кайла вылетали голубовато-зеленые куски кимберлита. Буров рубил лес для столбов. Ларисе все время казалось, что сегодня Первое мая. Она тихонько напевала и с трудом удерживалась, чтобы не запеть громко. Это было бы совсем смешно: в разгар рабочего дня начальник группы распевает на всю тайгу. Улыбка не сходила с ее лица. Трубка, кладовая с алмазами, лежала у нее под ногами! Как ни пряталась, а все же попалась. Теперь никуда не уйдет!
Выпадет же столько счастья на долю одного человека! Все в жизни прекрасно. Найдена кимберлитовая трубка — прекрасно! Существует на свете Александр Васильев — прекрасно! Эти кривые низкие деревца, такие трогательные в своей беспомощности, что хочется их погладить, — прекрасны!
Бледной голубизны небо севера — тоже прекрасно!
И солнце — прекрасно! И трава, и камни, и вода…
Исследуя предполагаемую территорию трубки, она наткнулась на останки какого-то животного. На мху белели омытые дождями реберные кости, череп. Она не очень сильна была в зоологии, ровно настолько, чтобы определить, принадлежит ли череп крупной собаке или волку. В трех шагах опять кости и череп, потом еще и еще. На небольшой площади она насчитала пять скелетов. Что это? Кладбище зверей?
