Замерзшее окно юрты из ультрамариновой сини перекрасилось в цвет голубого кобальта. На улице совсем рассвело.

Кокорев собрался в дорогу. Пушнина была сложена в нарту, крепко приторочена веревками. Уехать, ни о чем напоследок не поговорив с хозяином, считалось невежливым, и торговец спросил:

— У тебя, может, еще что-нибудь есть для продажи?

— Э-э, откуда? — усмехнулся Бекэ. — Всю пушнину тебе продал, себе ничего не оставил…

Но тут снова подала голос Прасковья.

— Ты, видать, совсем из ума выжил, коли стал такой забывчивый! Что же ты не покажешь гостю радужный камень?

— Э-э, правду говорит жена. Вот, посмотри, что я нашел летом.

Бекэ достал с божницы прозрачный камешек, рукавом смахнул с него толстый слой пыли.

В юрте было темню, и Кокорев, чтобы лучше рассмотреть камешек, поднес его к камельку. Бекэ длинной обгоревшей палкой помешал угли, подбросил сухих дров. Красными, синими, желтыми лучиками заискрился камешек в руках гостя.

— Красивая штука, — сказал Кокорев, — да только зачем она мне?

Бекэ вздохнул. Конечно, торговцу этот камешек ни к чему. Ведь на поиски его вовсе не затрачено труда, а коли так, значит, он ничего и не стоит. Только мало понимающая в жизни женщина, вроде Прасковьи, может вообразить, что если камешек красиво сверкает на свету, то кому-то нужен. Нет, совсем, совсем, бесполезный камешек. Что же теперь с ним делать? Положить опять на божницу? Но зачем хранить, если цена ему — ломаный грош? Пусть лучше им Алексашка позабавится.

Бекэ хотел бросить камешек сыну, но Кокорев, уже взявшийся за дверную скобу, сказал:

— Ну ладно, табаку у меня много, пожалуй, я дам тебе три фунта за твой камешек. Может, он на что-нибудь и сгодится.

Сердце Бекэ дрогнуло от радости. Три фунта табаку! Как за беличью шкурку! Да не шутит ли торговец? Или, может быть, духи затмили ему разум? Тогда Бекэ не собирается обманывать человека, пользуясь его болезнью. Бекэ любит справедливость.

— Три фунта табаку за камешек? Ты хорошо подумал?

— Я хорошо подумал, Бекэ. Три фунта — больше не могу.

Бекэ недоуменно поднял брови. Больше! Да кто же с него спрашивает больше! Чудной, однако, человек.

— Отдаешь? — Кокорев толкнул дверь.

— Бери.

Торговец отвесил три фунта табаку, забрал камешек и уехал. Где-то на берегах других рек и речек его с нетерпением ждали голодные якуты-охотники.

А Бекэ в раздумье закурил трубку и уютно устроился у камелька. «Чудеса, да и только, — размышлял он. — Совсем не похоже, чтобы в торговца вселились злые духи, а поступил он все же неразумно. Он дал мне три фунта табаку за камешек, словно это беличья шкурка. А ведь я не бегал за ним, не выслеживал, не ставил на него черкан, я просто нагнулся и поднял его с отмели. И за это три фунта табаку… Удивительно!»

Василий Васильевич Кокорев и сам не знал, что за камешек он купил у охотника Бекэ. Купил он его так, на всякий случай, повинуясь коммерческому чутью: «Трем фунтам табаку где не пропадать, а там, кто его знает, может, камень и впрямь ценный». Да и не стоило теперь особенно скупиться. Случись это года четыре назад — пожалуй, так легко не расстался бы с тремя фунтами табаку! Когда он отправился впервые скупать пушнину, у него была всего одна нарта товара, да и тот взят в долг у богатых торговцев из села Мачи. А сейчас у него своя лавка и весь товар свой. Ни заварки чаю, ни щепотки табаку, ни аршина ткани не занял он в этом году у людей, собираясь торговать по якутским стойбищам. Пушнины привез много, и она обещала дать изрядный барыш.

Раньше Кокорев продавал пушнину мачинским купцам, а они сбывали ее в Иркутске. Теперь он почувствовал силу и сам решил везти пушнину в Иркутск.

Камешек, купленный у Бекэ, держал при себе в потайном кармане и никому не показывал.

Может, он ничего и не стоит, но осторожность в таких делах не мешает…

Однажды, когда не было дома жены, Василий Васильевич достал шкатулку с ее безделушками, нашел кольцо с бриллиантом, купленное за пятьсот рублей в прошлом году в Иркутске, и начал сравнивать бриллиант с камешком Бекэ. Странно! Камешек играл на солнце гораздо ярче, чище бриллианта и к тому же был во много раз крупнее.

— Что-то непонятное получается, — держа камешек и бриллиант рядом, бормотал Кокорев. — Не знаю, что у них там в городе ценится, только до моего камня, хоть и плачено за него всего-навсего три фунта скверного табаку, этому бриллиантишке далеко. Господи, за что пятьсот рублев слупили с человека!

Он в сердцах бросил кольцо с бриллиантом в шкатулку, вспомнил, как покупал его в ювелирном магазине Гершфельда.

— Нет ли у вас хорошего кольца? — спросил он, подходя к прилавку. — За ценой не постою, только чтобы без обману.

Гершфельд мельком оглядел его. На Кокореве была розовая рубашка-косоворотка, поверх нее несколько жилеток и новая суконная поддевка, плисовые штаны заправлены в смазанные дегтем сапоги бутылками. Гершфельд достал кольцо с маленьким, похожим на стеклышко камешком.

— Чистый бриллиант, — сказал он и взглянул на кольцо, потом на покупателя, потом опять на кольцо и снова на покупателя, как бы ожидая увидеть на его лице знаки восхищения.

Но Кокорев не спешил восхищаться, камень показался ему довольно невзрачным.

На витрине лежали камни куда более крупные и красивые: и желтые, и синие, и черные, и розовые с зелеными крапинками.

— Бриллиант? — Кокорев взял кольцо, повертел так и этак. — В чем же его особенная красота-то? Больно уж он не того… Тут, я вижу, у вас есть получше.

Гершфельд был человек неглупый. В покупателе он сразу распознал таежного скупщика пушнины, а у таких деньги водятся. И он стал терпеливо объяснять.

— Бриллиантом, господин… простите, не имею чести знать вашего имени…

— Кокорев.

— Бриллиантом, господин Кокорев, называется ограненный отшлифованный алмаз. Это самый драгоценный из всех драгоценных камней, встречающихся в природе, хотя внешне многие из них красивее алмаза. Их, как видите, много…

Он достал с витрины золотое кольцо с желтым самоцветом и, поворачивая на свету, сказал:

— Вот раухтопаз. На вид он красив, но получают его просто: нагревают до четырехсот градусов обыкновенный, весьма распространенный дымчатый кварц. А вот этот малиновый камень называется аметистом.

Он поднял кольцо на свет, и камень вспыхнул кровавым огнем.

— Красиво, не правда ли? И все же ему далеко до алмаза. Алмаз ценится за свою исключительную, я бы сказал, феноменальную твердость. Им можно резать и сверлить любой твердый материал, даже камень, даже сталь. Недаром древние греки называли его «адамас», что значит «непобедимый», «стойкий». Гранят, шлифуют алмазы только с помощью других алмазов, иначе их ничем не возьмешь. Вот почему, господин Кокорев, я настоятельно советую вам купить этот камень.

Бриллиант, предложенный Гершфельдом, был хотя и настоящим, однако не первосортным, не очень чистым. Но что Кокорев понимал в камнях? С детства он привык думать, что камни годятся лишь на то, чтобы швырять их для забавы в Лену, состязаясь с мальчишками, кто больше «блинов» на воде испечет.

И он уплатил за кольцо пятьсот рублей, хотя красная цена ему была двести.

«Кому же мне в Иркутске показать свой камень? — задумался Кокорев, уложив на место женину шкатулку. — Гершфельду? Да ведь жулик… А с другой стороны, какой он жулик? Не обманешь, не продашь — коммерция известная. Самому надо умнее быть. Покажу ему, он в таких делах, видать, понимает»…

Наступила весна. Мощный, снежный покров, еще два-три дня назад казавшийся вечным, вдруг потемнел, стал похож, на старое, свалявшееся заячье одеяло и растаял. Размытый вешними водами лед на Лене поголубел, словно окошко на рассвете, поднялся под напором воды. Вскоре река взломала его и унесла к Ледовитому океану. Открылась навигация. Вверх и вниз пошли пароходы, баржи, по безграничным просторам великой сибирской реки разнеслись гудки, сирены, зычные голоса матросов.