Лицо Бекэ расплылось в широченной улыбке. Он будет приказчиком самого купца Кокорева! Это бедный-то Бекэ! Э-э, оказывается, счастье не белка, иной раз само идет в руки. Значит, все это богатство, тюки с мануфактурой, ящики с водкой даны ему за работу, принадлежат ему. Бекэ все понял.

— Только уговор, — зачем-то понизив голос, оказал Кокорев, — про то, что собираешь алмазы для меня, про то, что я их скупаю, — ни слова ни одной живой душе…

Ну еще бы! Пусть купец не беспокоится, Бекэ привык держать рот закрытым, а уши открытыми.

Веселье пришло в юрту. Весь вечер пеклись оладьи, водка лилась рекой. Захмелевший Бекэ уверял гостя, что камней на Иирэляхе много, он сможет собирать их горстями.

Утром Кокорев уехал. Он уже видел себя хозяином пароходов, приисков, магазинов. Миллионщик Кокорев — на всю Россию загремит его имя.

…В юрте Бекэ прочно поселилось довольство. Не выветривался вкусный запах поджаренных на сале оладий. Прасковья разрумянилась и словно бы помолодела. Теперь ей не приходилось сушить чайные выварки, чтобы потом снова заваривать. Их выбрасывали. То же и с табаком. Прежде Бекэ делал к трубке чубуки из сырого тальника и, когда чубук пропитывался табачной смолой, мелко крошил его, добавляя крошку к натуральному табаку. Теперь в этом не было нужды.

Слух о том, что Бекэ внезапно разбогател, дошел до старшины Павлова. Тойон собирал в наслеге царские подати и хорошо знал имущественное положение каждого охотника. Бекэ был чистым наказанием для Павлова. Из года в год за ним оставались недоимки. И вдруг Бекэ разбогател. Отчего? Если Бекэ сумел при своей бедности так быстро разбогатеть, значит, ему известны верные способы добывания богатства. Их нужно во что бы то ни стало разузнать.

И вот весной, по последнему снегу, к юрте Бекэ подкатил старшина Павлов. Это был невысокий человек лет двадцати пяти, крепкий, мускулистый. Несмотря на его молодость, в улусе за ним укрепилась слава человека проницательного и хитрого. «Хитрая лиса» — иначе не называли его охотники. Сам Павлов гордился таким прозвищем; хитрость помогала ему выколачивать подати.

«Правду сказали люди», — подумал тойон, как только увидел выбежавшего навстречу хозяина. На плечах Бекэ была накинута новая шуба, вместо лосевых штанов, которые он носил, бывало, бессменно зимой и летом, — суконные шаровары.

Вошел старшина в юрту — и тут кругом признаки достатка. На Прасковьи новый цветастый ситцевый халадай, сынишка Александр бегает в новых штанишках. Подушки, одеяла, подстилки — все чистое, добротное, не замызганное, а юрта разделена надвое яркой ситцевой занавесью.

— Э-э, да ты теперь живешь, как настоящий тойон, — сказал Павлов. — Значит, принимай меня по-княжески, я в гости приехал.

Бекэ порозовел от удовольствия, засуетился. Никогда еще тойон Павлов не приезжал к нему в гости, только за податями. А тут — как равный к равному… Об этакой чести Бекэ и мечтать не смел.

Перед Павловым появился чайник с крепко заваренным первосортным чаем, два блюда; с оладьями и с горсткой лепешек из муки-крупчатки, миска с оленьим мясом и другая, с рисом. Все это великолепие Бекэ увенчал бутылкой чистой, прозрачной, как слеза, водки.

— Похоже, что ты клад нашел, — сказал Павлов, когда они выпили по первой.

— Э-э, нет, какой клад… Все это я заработал. Ведь я теперь приказчик у Кокорева.

— Чтобы скупать пушнину, приказчик не нужен. Разве в тайге появился другой ценный товар?

Бекэ засмеялся, словно хотел сказать: «Все может быть, только от меня ты ничего не узнаешь».

Выпили по второй чашке, потом по третьей.

— Бог, он видит и отмечает умного человека, — гудел над ухом охмелевшего Бекэ проникновенный голос старшины. — Ты хороший, умный и добрый человек, вот он тебя и отмечает. Ты стал богат, ты почти сравнялся со мной, первым тойоном округи. Я хочу стать твоим другом…

— Др-ругом… Слышала, жена?.. Тойон Павлов — мой друг… Дай еще бутылку водки, я добрый, мне ничего не жаль для друга.

— Водки больше нет, — сурово отрезала Прасковья.

— Как нет?! Врешь, есть!

Бекэ попытался встать. Глаза его совсем осоловели, редкая черная бородка торчала клочьями, словно ее выщипали, давно не стриженные волосы разметались и взлохматились, как у шамана.

Прасковья в сердцах поставила перед Павловым новую бутылку и, захватив сына, вышла.

Выпили еще.

— Да-а, — заговорил Павлов, вытирая жирные пальцы о шкуру, на которой сидел, — ты, Бекэ, хороший человек, и я верю, что богатство пришло к тебе честным путем. Но люди могут не поверить. Они донесут на тебя большому полицейскому начальнику в Якутске и начнут тебя таскать туда-сюда. Как мне тебя защитить — не знаю. Если бы ты рассказал мне все, тогда бы я мог…

Бекэ по-бычьи мотнул головой.

— Я не боюсь… Никого… Пусть спросят Кокорева…

— Э-э, где его теперь найдешь?

— Н-н-найдешь… Он не камешек, похожий на глаз Ого Абагыта….

Бекэ сложил щепотью большой и указательный пальцы, поднес к глазам Павлова.

— Такой м-махонький камешек… Хороший камешек. Все это, — Бекэ широким жестом указал на занавес, на постели, причем, потеряв равновесие, едва не опрокинулся на спину, — все это дал мне камешек.

— Ну-ну, говори, — насторожился Павлов, — какой он, твой камешек? Небось редкостной красоты?

— Не-ет… никакой редкости… Прозрачный, как льдинка… Только на солнце играет. Алмаз называется…

— Где же ты нашел его?

— На Иирэляхе, на отмели.

— Э-э, может, это четырехгранный окаменевший лед, что встречается в горах, по речке Ахтаранда? — допытывался старшина.

— Нет, ты говоришь про шпат, его все знают. Мой камень не шпат, мой камень, как водка, чистый. Кокорев просил меня найти еще и скупать у соседей. И Бекэ найдет… Бекэ все может, Бекэ лучший охотник и уваж-ж-жаем-мый… Бекэ э-э-э…

Он повалился набок и сейчас же захрапел.

Павлов довольно ухмыльнулся, допил водку и, не спеша одевшись, вышел из юрты. Нет, не зря люди дали ему прозвище — Хитрая лиса.

Отвьюжил над верховьями Лены февраль 1910 года. В один из первых дней марта из Верхоленска выехал крытый возок, запряженный парой лохматых сибирских лошадей. Солнце обливало белые зализанные вершины сопок, снег блестел так, что на него было невозможно смотреть. Стоял крепкий мороз, от лошадей валил пар, в гривы вплелись серебряные ниточки инея.

Возок въехал на мост через Лену, и Великанов вспомнил, как впервые прибыл в эти места семь лет назад. Тогда его сопровождали двое студентов Горного института. Один из них, Иван Игнатьев, особенно нравился Великанову. Был он худощав, но перевитая мышцами шея, широкие запястья свидетельствовали о недюжинной силе. Костистое продолговатое лицо и прямой нос делали его похожим на Белинского, и сходство было бы полным, если бы не черные, жесткие, как проволока, волосы,  подстриженные бобриком. Характер у Игнатьева спокойный, ровный, а в глазах постоянно таилась усмешка.

На вокзале их напутствовал Евграф Степанович.

— Вы геологи, вы едете в такие места, где не ступала нога человека. Ведите тщательные, подробные записи. Мы не знаем сегодня и десятой части геологии нашей России. Мы знаем лишь паркеты бальных зал. Но завтра-послезавтра бал кончится, непременно кончится, и народ захочет посмотреть, какими природными ресурсами он располагает. Вот тогда-то и возымеют огромное значение каждая ваша запись, каждая находка….

Они хорошо запомнили наказ учителя и в пути, пока добирались на подводах от Иркутска до Верхоленска, не теряли даром времени. В Верхоленске остановились на сутки, чтобы ознакомиться с окрестностями. Забрели на мост, перекинутый через небольшую речушку. Долго удивлялись: неужели перед ними великая сибирская река Лена? Спросили проходившего по мосту крестьянина. Тот улыбнулся в русую бороду:

— Что верно, то верно, все приезжие сумлеваются насчет Лены-реки. И зря, паря. Большое дело, оно делается исподволь, не сразу, не нахрапом. Я однажды бывал у того камня, из-под которого вытекает Лена-река. Отсюда шибко далеко то место. Близ Байкал-озера есть горы, а в горах распадок, а посередке энтого распадка черный камень лежит, не соврать бы, что твоя изба. Из-под этого камня зимой и летом бьет теплый ключ. Ну, от ключа, как водится, ручеек течет по распадку. Его любой мальчонка перешагнет, ручеек-то, а он, вишь, тоже Леной-рекой прозывается. С гор другие ручьи бегут, и все в Лену вливаются. Дальше — больше, глядишь, паря, уже не ручей, а река течет. Впадают в нее Кута, Киренга, Поледуй, а там и Олекма-река. Э, совсем забыл! тут ближе еще Витим прибавляется. А уж начиная с Олекмы Лена-река вширь раздается. А дальше и того больше рек Лена принимает: Синюю, Буотаму, Алдан, Вилюй — всех и не перечесть. Там уж берега-то чуть видно. Непогода разыграется, не переедешь на лодке, волна зальет. Островов да утесов без счету… Вот она какая, Лена-река… А тута, конечно, мелка, что и говорить.