Сколько лет стояла у меня на книжной полке эта яркая, величиною с тетрадный лист глянцевая открытка!.. В традиционном уборе из разноцветных перьев, в пестрых одеждах — индейский вождь с неизменной «трубкой мира» в ладони… На обороте рисунок, сделанный им самим от руки: голова с птичьим пером в волосах и под нею — автограф на английском: «Чиф Покинг Файр».

«Вождь Плящущий Огонь», значит.

Взял её тогда у него для своих маленьких сыновей, но стояла у меня в кабинете, мол, пока подрастут, и я ею очень гордился и охотно принимался об этом «чифе» рассказывать, а потом, скорее всего при очередном переезде, открытка перекочевала в одну из многочисленных папок с черновиками, письмами, вырезками из газет… Боже мой, сколько лет с тех пор прошло, сколько лет!

Воистину: неисповедимы пути Твои, Господи!

А тогда…

Очень ярко запомнилось, как мы в резервацию ехали, скорей всего потому, что водитель автобуса, совершенно лысый толстячок по прозвищу Ханни — Медок, или — Сладенький — снова разговорился, наша переводчица, у которой все «от зубов отскакивало», едва за ним поспевала. Правда и то, что было о чем рассказывать: большой туристский автобус, в котором мы по Канаде ездили, стоял теперь на краю только что ушедшего куда-то под передние колеса моста, а перед носом у него по полноводному каналу торжественно катил океанский лайнер…

Это единственное место в Канаде, а, может, на всей земле! — захлебывался, повернувшись сияющим лицом к салону наш добродушный коротышка — водитель. — Единственное место, где автомобиль может столкнуться с пароходом, да-да!.. Стоило ему, Ханни, сейчас зазеваться, и половина из нас ещё путешествовала по земле, а другая уже выходила бы в открытое море, да!

От резервации сохранилось ощущение осенней свежести где-нибудь в сибирском таежном сельце… как знать! Может быть, это нас ещё ждет?

Не «сибирское таежное сельцо», нет. Резервация.

А тогда…

Тогда, в шестьдесят шестом, в ноябре это была первая поездка большой молодежной группы от нашего «Спутника» в Канаду, нас принимала фирма «Глобтурс», глава её Рэй Довгополюк счел нужным лично сопровождать нас и сопровождал неотлучно, из строгого, почти неподступного сперва мистера Рэя постепенно превращаясь в гарного хлопца Романа… Роман, Роман!

Жив ли?

Нет, недаром редактор журнала «Барвинок» Богдан Чалый взял тогда с собой за рубеж добрый, в несколько килограммов пласт сала с чесночком, а секретарь киевского горкома комсомола Коля Стрела — пять литров домашней горилки: чистого, как слеза, самогона из жита… помните эту байку?

Как Никите Сергеичу предлагают на Украине стопку самогона, а он строго говорит: «Как?! Разве это у вас еще не изжито?» А ему простосердечно отвечают: «Из жита, Никита Сергеевич, — из чистого жита!»

Сделали они тогда свое дело, сделали, сало и самогон — повергли Романа в такую глубокую ностальгию, что вскоре мы стали опасаться: не разорится ли не такой уж и богатый «Глобтурс» уже на местном, на канадском самогоне — на виски?

Обедали мы как правило в протестантских ресторанах, где за столом исключалась даже рюмка спиртного, а потому карманы нашего «Рэя» очень скоро стали оттопыриваться точно также, как у какого-нибудь заправского ханыги в Москве или «у Киеву»: в каждом из них чуть не постоянно в боевой готовности отвисала пара бутылок «Длинного Джона» — не путать с «Большим Джо»! — а перед собой, на груди он удерживал высокую стопку один-в-один вставленных стаканчиков из пластмассы…

Перед обедом в любой провинции, в любом городе всякий раз мы чуть ли не торжественно шли за Романом в туалет, и в сияющей чистотой, похожей на зал парикмахерской высокого класса передней комнате разбирали «посуду», а наш затосковавший по нэньке-Украине кормилец мгновенно превращался в щедрого поильца… славяне, они — и в Африке славяне!

Тем более — в Канаде дождливой осенью…

Надо ли говорить, что дух среди нас держался чуть ли не постоянно приподнятый и ему соответствовали и слишком раскованные разговоры, и смех, а то и беспричинное ржанье.

В этом случае все же хватило деликатности начать шепотом:

— Да ты на морду-то вождя погляди!

— Морда как морда.

— Ты так думаешь?

— Чего тут думать!.. Обыкновенная бандитская рожа. Не успеешь оглянуться, как скальп с тебя снимет — одним махом!

— Да я тебе не о том!

— Мы думали, за свой скальп переживаешь…

— Да идите вы, я серьезно!

— Морда как морда… что тебя не устраивает?

— На нос погляди!

— Ну, картошкой…

— А я вам — о чем?.. Да и не только нос. Что-то такое во всем лице…

— Это в тебе уже тоска по родине говорит. Как наш Роман в каждом хохла видит, так ты теперь — москаля…

— Да не тоска это — самый настоящий национализм. Даже из индейского вождя русака готов сделать — ну, обнаглел!

— А мы все в национализме — братьев-украинцев…

— И правда: ты хоть скрывал бы от товарищей!

И все-таки я подошел к нашей переводчице, подвел её поближе к застывшему, как и полагалось, в глубоком, прямо-таки космическом раздумье вождю.

— Спроси у него, Дина, спроси, пожалуйста: этот человек, мол, считает, что у вас очень русское лицо. Ему так кажется?.. Или есть основания так думать?

Наша милая татарка Дильбар с улыбкой заговорила по-английски, и из всей её достаточно длинной речи я понял только то, что она назвала меня «мистером»: мол, мистеру кажется…

Сколько раз стыдил я себя за незнание английского! Ведь именно его изучал. И не где-нибудь — в МГУ. Не у кого-нибудь — у знаменитого преподавателя Мокина с его особой методикой. Сам отобрал нас, несколько человек, и на занятия велел приходить непременно с зеркальцем: чтобы легче было произношение осваивать. Артикуляцию.

Но на сибирской стройке, куда я после МГУ поехал «по велению сердца» или, как считали сперва дружки, «по собственной дурости», была своя артикуляция. Особая. Доставшаяся нам в наследство от наводнявших тогда Кузбасс лагерей Большого Джо: не путать с «Длинным Джоном»!

Ничто не изменилось в неподвижном лице вождя, когда он заговорил — на нем, и правда что, лежала печать тысячелетней отрешенности от суеты мира… странное дело, странное!

Столько лет прошло, столькое в мире изменилось, но я всегда помнил его глубокий, полный мужественного и печального спокойствия взгляд и очень живо, совершенно явственно вижу сейчас, когда корплю над этими строчками…

Ничего я в его ответе не разобрал, понял единственное — он дважды повторил: Пушкин. Пушкин.

— Вождь Пляшущий Огонь говорит, что в роду у него действительно были русские… Очень давно, говорит. Они были потомки Пушкина, и он об этом никогда не забывает.

С бесшабашной настырностью, отличавшей нашу «ударную комсомольскую» стройку, я бросился пожимать ему руку: ну, надо же, мол, — земеля! Да какой ещё, какой — потомок Пушкина! Попридержал одной рукой за плечо, а раскрытою ладонью другой предупредил: мол, отлучусь на минуту, вы — никуда?

Вернулся в магазинчик-вигвам с дешевыми сувенирами, заплатил за открытку и помчался обратно.

Все также невозмутимо вождь сперва написал моей шариковой ручкой на обратной стороне: «Чиф Покинг Файр». Глянул на меня, еле заметно улыбнулся и пририсовал над автографом голову человечка с перьями в волосах… Или это мне теперь кажется — глянул, мол?

По телевизору продолжали рассказывать об удивительных, почти невероятных приключениях русского летчика, но видевшие его потом в резервации наши туристы называли вождя «Огненная Кочерга», и я бросился к англо-русскому словарю, лихорадочно принялся листать его: не может быть, чтобы это был другой человек… что у них там, на каждое индейское племя — по русаку?

Все-таки нашел: ну, конечно же, пожалуй, можно и так истолковать, да, но все-таки наша Дильбар перевела тогда, может быть, точней, а главное — поэтичней.

Мы были в Канаде незадолго до открытия там всемирной выставки, через полюс летели в Монреаль самым первым пассажирским рейсом нашего Ту-114, а после там кого уже только не было: ведущая представила теперь и симпатичного, почтенных лет человека, у которого случилась служебная командировка на выставку, и обаятельную даму, туристкой ездившую в Канаду уже гораздо поздней. Оба уверяли, что говорили с «вождем» на чисто русском языке и называли его теперь по имени-отчеству… что ж нам-то он тогда не открылся?