Дима в очередной раз осмотрел место, куда его приволокли. Какое-то полуподвальное помещение с зарешеченными окнами, пыльные разбитые ящики вдоль стен, куски оберточной бумаги. Скорее всего, разворованный склад, может, даже под тем магазинчиком, где вчера он рылся в поисках продовольствия. Дима вспомнил о Владимире, и ему стало еще горше. Предупреждал ведь тот — один в поле не воин. Не послушался, решил сыграть в героя. И вот — пожалуйста. Как все глупо вышло.

«Почему же — глупо? — спохватился Дима. — Заложников я освободил, пятерых гадов положил, значит, все было не напрасно». Мысль о том, что две сотни людей сейчас на свободе, была приятна. Он через силу улыбнулся. За это и по темечку получить не жалко.

Металлическая дверь склада загремела. На пороге появились двое вооруженных молодцов.

— Выходи, — сказал гренадер в заломленном набекрень берете. — Приехали.

Стало жутко. Неужели конец? Выведут наружу, и так же, как остальных, лениво, с зевками, прикончат рядом с какой-нибудь мусоркой. Попробовать убежать? От таких убежишь…

Подталкиваемый прикладом, Дима побрел по узкой лестнице наверх. Вышел на бетонное крыльцо и слабо удивился — снова утро, только какого дня? Оглянулся, увидел сахарную вершину Калчевской и тут же ощутил сильную жажду.

— Дайте хоть воды попить перед… этим.

Гренадер молча пристегнул его к своему запястью браслетом и потащил за собой.

После того как он закончил учебку, Диму сразу увезли на «четверку», и в части ему довелось побывать за полгода службы на пункте всего раз — на майские праздники. После тайги «тридцатка» показалась ему большим шумным городом. Гуляли по бетонке офицеры с разодетыми женами, трепетали по ветру флаги, из «колокольчиков» на Дворце культуры гремела музыка. А когда вечером на стадионе грянул салют — пусть из ручных ракетниц, жиденький и одноцветный, — городишко и вовсе показался таежнику почти столицей.

Теперь «тридцатка» производила впечатление угнетающее. Мусор на дорожках, когда-то тщательно вылизываемых дневальными, тишина, которую только подчеркивал далекий рокот вертолета, и — безлюдье. Создавалось впечатление, что здесь внезапно поселилась страшная неизлечимая болезнь, и все жители, в панике бросив дома, скрылись в тайге. Диму провели мимо деревянного здания гостиницы. Из выбитого окна на первом этаже свисала тюлевая штора — как белый флаг сдающихся на милость завоевателям жильцов. На изогнутый фонарь перед входом кто-то напялил стоптанный солдатский сапог.

Его вели через всю территорию части куда-то в сторону КПП, и Дима стал понимать, что расстреливать его пока не собираются, за смертью далеко водить бы не стали. Они прошли мимо здания телецентра и дорогой, по обеим сторонам которой уже уронил цветы шиповник, направились в Калчи. Оба сопровождающих молчали, и Дима попытался хотя бы разузнать, куда его ведут и зачем.

— Мужики, вы откуда призывались? — спросил он наугад у того, кто шел впереди, — темноглазого, с редкими усиками парня. Тот коротко обернулся, но ничего не сказал.

— А я с Урала, — сказал Дима. — Из Чернявинска. Ничего себе город. Только все говорят, что радиация там повышенная. Врут. Я сам с дозиметром по городу ходил все нормально. Ну чего молчите-то? За разговор денег не беру.

Усатый обернулся:

— Нам-то какая разница, откуда ты? Идешь себе и иди, сопи в две дырочки.

— Ну, просто… Ведь не чужие. Я же не военные секреты у вас расспрашиваю.

— С Алтая, — пробурчал усатый. — От тебя далеко.

— А я был там, — сказал Дима, приободрившись, — к дядьке ездил. Мы с ним на Катунь ходили, я еще ногу о чилим распорол.

— Чилим с босыми ногами не собирают, — сказал усатый и, поотстав, пошел рядом, — надо в резиновых сапогах в воду заходить. У него ж рога вот такие.

— А я его никогда не видел. У нас на Урале орехи не растут. Мы больше по грибы да по ягоды ходим. Рыбачим еще — у нас озер много.

— Эх, помню, я тайменя вытащил, — мечтательно сказал усатый, — вот такого. Точно, — он потряс автоматом, — килограмм на пять. Выудил его, а он весь голубой, прям светится. Здешняя красная рыбешка по сравнению с нашей — чихня. Вот вернусь…

— Если вернешься, — угрюмо перебил его гренадер, — коли так и дальше пойдет, то мы рыбу не ловить, а кормить ее своими потрохами будем. Как те.

— Да-а, — протянул усатый. — Это они зря. Ну, убежали — и черт с ними. Зачем топить-то было?

— Это Конопатый со своим взводом, — сообщил гренадер. — Они на особом положении. Им за каждого убитого деньги дают, вот они и стараются, жопу рвут. Отмороженные. Конопатый-то, говорят, в армии от следствия скрывается. Висит за ним что-то на гражданке.

— Мужики, вы про что? — спросил Дима, не понимая.

Гренадер с сомнением посмотрел на него.

— Кучу гражданских они положили, — сказал он нехотя. — Они из ДК сбежали — то ли сами охрану перебили, то ли помог кто. Вместо того чтобы по Калчам рассосаться, к Камчатке дернули — хотели, наверное, на тот берег переплыть. А тут вертушки. Окружили и давай поливать. Там, говорят, вода красная от крови была. Эй, ты чего?!

Гренадер едва не упал. Скованный с Димой наручниками, он обеими руками пытался поднять Диму с земли, а тот кричал во весь голос и с остервенением колотил кулаком по пыльной дороге. Потом затих и остался лежать, уткнувшись лицом в землю.

— Что это с ним? — недоуменно спросил гренадер, сидя на корточках. — Родня там была, что ли?

— Не врубаешься? — сказал усатый. — Его где нашли? В ДК. Это он их и выпустил.

— Зря ты это сделал, парень, — сказал гренадер и сочувствующе похлопал Диму по плечу. — Хотел как лучше, а получилось…

Дима с трудом поднялся на ноги. Усатый протянул фляжку:

— На, попей. Легче станет.

— Их бы все равно расстреляли, — сказал Дима, проливая воду на грязный подбородок. — Их выводили по одному и при мне… фотографировали еще, гады.

— Всех, не всех — неизвестно, — рассудительно сказал усатый. — Может, кто и выжил бы.

— Да не лезь ты, — остановил его гренадер. — Парня и так колотит.

— Что делать будем? — озабоченно сказал усатый. — Может, отпустим? С него же заживо шкуру спустят на ремешки.

— Хочешь, чтобы с нас спустили? — спросил гренадер. — Этот может.

— Ведите, — сказал Дима, — какая теперь разница.

От шиповника доносился тонкий нежный аромат.

Трое шли медленно и молчали. Гренадер отстегнул с запястья Димы наручники.

— Мы тебя к адъютанту Зобова ведем, — сообщил он. — Хмырь еще тот. Ходят слухи, что генерал не сам в командный пункт залез, а помогли ему. Сечешь? Закрыли его там, и теперь на Москву давят — мол, ракету пустит, если не заплатите. И людей стреляют, чтоб поверили. Ты с ним поосторожнее.

Дорога свернула в сторону от комендатуры, и вскоре Дима увидел несколько шикарных коттеджей, поставленных в ряд на берегу Камчатки. Они подошли к одному из них. Навстречу вышли два охранника.

— Вот, доставили, — сказал гренадер, кивнув на Диму.

— Почему без наручников? — строго спросил один из охранников. — Дай-ка сюда.

— Да он смирный.

— Знаем мы таких.

Со сцепленными за спиной руками Диму повели через вестибюль по лестнице наверх и оставили перед оклеенной ясеневым шпоном дверью. Один из охранников, постучав, заглянул внутрь:

— Привели, господин адъютант.

— Давай сюда. Посмотрим, что за герой.

Диму втолкнули в кабинет. Несмотря на разгорающийся день, окна были забраны ставнями. Свет от включенной люстры тяжело пробивался сквозь волны табачного дыма.

— Обыскали? — спросил человек за столом.

— Обыскали, — сказал охранник. — Пустой.

Они ушли. Человек встал с кресла. Дима без интереса разглядывал его бледное, с мешками под глазами лицо, отметив про себя светлые и оттого пустоватые глаза, нервные пальцы, которыми тот извлек из пачки очередную сигарету.

— Садись, — сказал Мещеряков. — Куришь?

Дима молча сел на черный кожаный диван в углу комнаты.

— Тэкс, — сказал адъютант, — так вот ты каков, Шварценеггер. Положить пятерых из подразделения охраны — это суметь надо.