Все было, в общем, неплохо, насколько может быть хороша предлагаемая осетрина второй свежести к столу Самого, если другие потчуют совсем уж гнилым продуктом.

Больше всего министра беспокоил принесенный ему начальником Генштаба доклад.

Министр говорил уверенно, четко и с уважением, умело пряча страх перед сидящим напротив человеком — постаревшим, явно сдавшим в последние годы, но оставшимся таким же грозным, как и всегда.

Президент слушал рассеянно. После болезни еще не до конца прошла привычка прислушиваться к тому, как стучит сердце — сдавший и заново восстановленный опытными хирургами мотор. В первые дни после операции он, лежа в постели и глядя в окно на мотающиеся под порывами ветра верхушки елей, постоянно чувствовал его — маленький комочек спрессованных беспрерывной работой мышц. Казалось — вот замерло, остановилось. Нет, снова тукнуло, пошло, разгоняя кровь по ослабевшему телу. Потом закрутили дела — поездки, встречи, текучка.

Президент знал все, о чем ему собирался сообщить министр обороны — или почти все. Источников было много — начальник охраны, например, которому по штату было положено как бы между прочим, в двух-трех словах намекнуть о происходящих в стране делах. Или пресс-секретарь, который умело акцентировал внимание Самого на отдельных моментах бурной российской действительности. Президенту он нравился — уверенный в себе, спортивный и подтянутый, чем-то похожий на каратиста с черным поясом. Или… да мало ли их, своих людей.

Поэтому еженедельный доклад министра обороны был чем-то вроде ответа ученика на экзамене у учителя, который досконально знает все способности подопечного и в уме уже поставил ему соответствующую оценку.

Министр обороны закончил доклад и не торопясь стал доставать из папки последний, самый тяжелый листок бумаги.

— Да не тяни ты кота за хвост, — не выдержал президент. — Шта у тебя там, бомба, шта ли, понимаешь?

Министр обороны постарался улыбнуться.

— Вчерашнее сообщение с Камчатки, Борис Иваныч. Из ракетной части особого назначения 35232. Там… э… некоторые сложности.

— Ложку дегтя напоследок приготовил, — усмехнулся президент. — Политик. Давай, корми.

Министр обороны стал читать, поминутно поправляя очки на вспотевшем носу. По мере того как он излагал ситуацию, президент становился Президентом — лицо его стало жестким, глаза потемнели. Теперь он не пропускал ни одного слова.

— Тэ-ак, — сказал он зловеще, когда министр замолчал. — Допрыгались, мать вашу. Прохлопали, понимаешь, ушами. Она что же, не демонтирована была?

— Включили в план демонтажа в следующем году, — сказал министр. — Основное внимание было уделено европейской части. План утвержден… — министр замялся, — высшими инстанциями.

— А ты куда смотрел? — грозно сказал президент. — План кто составлял? Твое министерство?

— Я тогда в замах ходил, Борис Иваныч…

Президент махнул рукой.

— Валите один на другого. Шта делать думаешь?

— Вступили в переговоры. Пока на нашем уровне, но, я думаю, надо премьера подключать. Дело серьезное.

— Переговоры… А обезвредить его, шта, нельзя? У вас на такой случай подготовлено что-нибудь?

— Вся безопасность стратегических ракет упиралась в невозможность подбора и рассекречивания кодов запуска. В связи с событиями последних лет в стране замена кодов не проводилась. Ожидали, что демонтируют.

Министр обороны замолчал на секунду и мужественно произнес:

— В связи со случившимся я готов… Рапорт об отставке…

— Уйдешь, когда я скажу, — перебил президент. — В отставку, понимаешь, захотел. Я тебе отставлю. Значит, так. Информация должна быть сохранена в тайне. Понимаешь? Если хоть одно слово просочится — голову сниму. Подключай всех, кого сочтешь нужным. ФСБ, контрразведку — всех. И чтобы там у меня без этих внутриведомственных разборок! Мне докладывать ежедневно, в особом случае — сразу, без промедления. Куда ракета нацелена?

— Лос-Анджелес, Борис Иванович.

— Ладно. Позвоню. Хошь — не хошь, а ему сообщить надо. Шта еще?

Министр достал из папки несколько фотографий и протянул президенту:

— Прислали оттуда. В знак серьезности намерений.

Президент посмотрел на одну из фотографий и помрачнел еще больше. Переданное по факсу изображение было плохого качества, но главную суть можно было понять. Дорога на окраине поселка, слева здание небольшого понурившегося заводика с указующей в небо черной трубой, справа — заросшая лесом сопка. А в центре — два десятка сваленных в кучу трупов.

Все это до жути напоминало концлагерь времен войны — крематорий и приготовленные к отправке в печь тела.

Президент тяжело поднялся и подошел к вытянувшемуся в струнку министру обороны.

— Ты хоть понимаешь, что будет, если она взлетит? — сказал он тихо. — Этих трупов будет не десять, а, — он постучал пальцем по изображению сопки, — вот столько. Ты хоть понимаешь?

Министр понимал. Стоял молча по стойке «смирно» и глядел в узел президентского галстука.

— Иди, — сказал президент. — И запомни, Коля, — если шта, нам этого никогда не простят.

Министр ушел. Президент, оставшись один, сел в кресло. Сердце колотилось рывками, громко и часто. Президент просунул руку за лацкан пиджака и, успокаивая его, провел ладонью по груди.

«Только не сейчас, — попросил он мысленно. — Не время. Погоди, вот управимся, а там — как хочешь. Не останавливайся, понимаешь?»

Через минуту, собранный и сосредоточенный, он поднял трубку телефона и приказал:

— Вашингтон, Белый дом.

Гвардейцев из подразделения, охраняющего Белый дом, трудно было удивить внезапными визитами самых высокопоставленных чиновников. На то и президент, чтобы поднимать подчиненных ему людей, живущих на деньги налогоплательщиков, среди ночи.

В Овальном кабинете собрались трое — сам президент, чуть припухший от сна, министр обороны и министр национальной безопасности. Когда все расселись за столом, президент сказал без предисловий:

— Час назад мне позвонил наш друг из России. У них крупные неприятности. Ракетный командно-пусковой пункт на полуострове Камчатка захвачен террористом. Я хочу слышать все, что нам известно об этом объекте.

Вопрос предназначался министру национальной безопасности.

— Экспериментальный объект, — начал он, вспоминая. — Дата введения на боевое дежурство — середина восьмидесятых. Произведено три испытательных пуска. Все прошли удачно. Твердотопливная ракета-носитель класса «Геркулес». Имеет возможность доставить к цели разделяющуюся на пять самостоятельных частей боеголовку. Нацелена на Лос-Анджелес. Согласно договору об ограничении ракетно-ядерных вооружений должна быть демонтирована в июле следующего года.

— Опять у русских проблемы, — не выдержал министр обороны. — Опасная страна. И чем дальше, тем более опасной и непредсказуемой становится. Их внутренние разборки имеют такое международное эхо, что временами приходит мысль — не зря ли мы затеяли с ними всю эту игру с демократией?

— Вы неправы, — не согласился министр национальной безопасности. — Первый вал разнузданности у них уже прокатился. Дальше все будет иначе.

Президент, приглаживая курчавые волосы, молчал.

— Это когда-нибудь должно было произойти, — сказал он наконец. — Ядерное оружие — слишком лакомый кусок для террористов, чтобы не попытаться однажды сыграть в эту карту. У них, у нас — это могло произойти где угодно. Хорошо еще, что мой российский коллега поставил меня в известность, а не стал действовать на свой страх и риск. Он попросил у меня помощи и совета, дав понять, что мы заинтересованы в благополучном исходе инцидента не менее, чем они. Даже более — ракета нацелена на нашу территорию. Поэтому я хочу услышать не разговоры о правильности нашей внешней политики, а конкретные предложения. Что можно сделать, чтобы ракета не долетела, а еще лучше — вообще не покинула стартовую площадку.

— Информация была конфиденциальной? — спросил министр безопасности. — Пресса, общественность пока пребывают в неведении относительно происходящего?