— Вы говорите так, Крис, словно речь идет о проведении общевойсковой операции против Вьетконга.

— Зря иронизируешь, — протянул Стюарт, раскуривая очередную сигару. — Знаешь, в чем истинная сила КГБ? На них может работать кто угодно: итальянские «красные бригады», палестинский Фронт национального освобождения, французские «ультра», немецкие «городские партизаны», ливийские фундаменталисты… Ведь все они — на попечении у русских. КГБ их обучает, вооружает, инструктирует, снабжает информацией и документами… И с этой разномастной армией головорезов не справится ни одна разведка в мире, даже мы, дружище. Их намного больше, чем нас, они не уступают нам в оснащении и подготовке и вдобавок признают только закон джунглей. В их распоряжении не менее двух десятков стран, где, в случае необходимости, они могут укрываться до Страшного Суда. Ты и сам не так давно убедился, что эти парни работают отчаянно и получают поддержку даже там, где ее быть не может по определению. Упустили же вы в ноябре парочку их киллеров в Аргентине. А какие на это силы бросили?..

— Если все так безрадостно, Крис, может, ничего и затевать не стоит, а? — съязвил Юджин.

Но Стюарт не принял его иронии:

— Нам, и тебе в первую очередь, предстоит сыграть на их поле… — он скосил глаза к переносице, наблюдая, как нарастает на конце сигары очередной столбик пепла. — И ты должен хорошо понимать, что такое твои партнеры. Скажу откровенно и не для прессы: мы практически не выигрывали там. И когда некоторые конгрессмены утверждают, что за последнее десятилетие ЦРУ, если не считать Чили, не провело против русских ни одной серьезной операции, то это не интриги, стремящиеся подрезать бюджет «фирмы», а чистая правда. Бывали, конечно, и успехи, однако только в дебюте. Нам не удавалось их развить. А заканчивалось это для нас, как правило, плачевно. То, что сумели сделать в ходе своей операции израильтяне, — уму непостижимо. Будет время, обязательно проштудирую все материалы, это очень любопытно с профессиональной точки зрения. Конечно, им невероятно везло, однако предстоящий финал только подтверждает мою точку зрения: на своем поле русские не проигрывают!

— Крис, только не надо меня пугать, — тихо откликнулся Юджин. — Я уже большой мальчик.

— Тебе предстоит это доказать. И, кстати, не напомнить ли, за что мы с тобой получаем жалованье?

— У меня есть пара вопросов.

— Валяй.

— Зачем она им?

— Русским? — Стюарт сделал несколько энергичных движений обеими руками, разгоняя клубы табачного дыма.

— Нашим.

— Это нескромный вопрос, молодой человек.

— Он был бы нескромным, задай его вы мне.

— А кстати, — Стюарт хитро улыбнулся, — зачем она тебе, Юджин?

— Я не умею делать яичницу с беконом.

— Хороший ответ, — кивнул Стюарт.

— Но я так и не услышал вашего, Крис.

— Возможно, я отвечу тебе, дружище. Но позднее, когда выдастся пара свободных минут. Скажу лишь одно: будет сделано все, чтобы русские ее не получили. И хватит об этом. У нас с тобой куча всякой рутинной работы и, как говорили мои предки по цыганской линии, большие хлопоты перед дальней дорогой…

Ночь с 15 на 16 января 1978 года

После того как однажды, еще студенткой-первокурсницей, я, опаздывая на лекцию, села в такси рядом с водителем и уже через минуту ощутила на своем колене тяжелую узловатую ручищу сексуально озабоченного гегемона, я дала себе зарок: мое место в любой машине — только на заднем сиденье. Впоследствии эта привычка стала автоматической. И той ночью в Праге, завороженная магическим сочетанием обещанных цифр «136» на номерном знаке, словно девочка, впервые столкнувшаяся с реальным волшебством, я, естественно, села сзади — оглушенная, напуганная, мысленно все еще продолжающая странный диалог со святым отцом и ни на что путное уже не рассчитывающая.

Как-то вяло отметив про себя, что, кроме темного расплывчатого силуэта человека за рулем, в машине больше никого не видно, я вздохнула и легонько захлопнула дверцу. И тут же автомобиль резко тронулся с места.

Вокруг было по-зимнему мрачно и неуютно, сильные фары выхватывали в ночи сумасшедшую пляску бесчисленных снежных точек, утесы и островки тускло освещенных уличными фонарями зданий, обтекавшие машину с двух сторон, ровным счетом ни о чем душе не говорили — так, очередной эпизод в каменных дебрях чужого незнакомого города, с которым меня связывало лишь взаимное безразличие. Так людям, внезапно сталкивающимся в уличной суете, даже в голову не приходит подумать, что это столкновение — ненавязчивый сигнал судьбы, мимо которого они стремительно пролетают, погруженные в собственные мысли. И только непривычно высокая Скорость, с которой мчалась машина, напоминала мне о материальности происходящего и бессвязно передавала в мозг ставшие уже привычными импульсы животного самоощущения: я все еще жива и по-прежнему падаю в колодец полной неизвестности.

Ужасно хотелось курить, но я не знала языковой принадлежности моего очередного избавителя, а экспериментировать и вступать в очередную беседу с незнакомым человеком не было ни сил, ни желания…

Мысленно уговорив себя потерпеть, я смотрела в окно, потом закрыла глаза и представила себе, что все происходит в Москве, на улице Горького, по которой такси везет меня в редакцию. Я, как всегда, опаздываю, обещаю шоферу накинуть гривенник поверх счетчика, а тем временем мысленно воображаю привычную картину: возмущенный ответсекретарь редакции Юра Грачев встречает меня с порога истошным воплем непохмелившегося почитателя «Агдама»: «Мальцева, еб твою сволочную мать! Имей же ты совесть, сучара бесстыжая, половина одиннадцатого уже!», — а я сую ему прямо в угреватый, в красных прожилках, нос свернутую трубку из исчерканных ночью желтых гранок и говорю: «Юрик, образинушка моя, во-первых, оставь в покое мою несчастную маму, она и слов-то таких не знает, а, во-вторых, посмотри, урод, какой материал я тебе принесла!..»

Видение было настолько реальным, что я открыла глаза почти с полной уверенностью, что вот сейчас увижу справа в грязном, с потеками, окне машины магазин «Подарки», а затем слева, за мраморным барьером подземного перехода — стеклянный выступ кафе «Лира»… Увы, за окном по-прежнему мелькала чужая и холодная Прага. И вот тут-то желание закурить взыграло во мне с такой чудовищной силой, что я махнула рукой на все свои благие намерения и спросила водителя на самом интернациональном в мире английском:

— Извините, у вас не будет закурить?

Силуэт за рулем ожил и зашевелился. Впрочем, это была его единственная реакция на мою просьбу.

— Так как насчет закурить? — повторила я свою просьбу по-французски.

Не оборачиваясь, водитель протянул мне пачку сигарет, и, не успев сообразить, что же именно напомнил мне этот жест и эта золоченая пачка, я услышала:

— Закуривайте, гражданка!

Кажется, я взвизгнула. Или это был звук тормозов. А скорее всего — и то, и другое, поскольку я стремительным броском кинулась к Юджину, обхватила его за шею и сдавила с такой силой, на какую только была способна, в результате чего машина встала как вкопанная. Лишь легкое эхо, ненавязчивый звон в ушах — отголосок спонтанно-гармонического симбиоза моих голосовых связок и тормозных колодок автомобиля неизвестной марки — убедили меня в том, что услышанная фраза произнесена самым нереальным в эту ночь человеком на свете…

— Любимый мой!.. — бормотала я, глотая слезы и осыпая совершенно бестолковыми, какими-то телячьими поцелуями его шею, уши, подбородок, краешки глаз. — Хороший мой!.. Это мне в награду, я знаю!.. Единственный мой!.. Я чувствовала, откуда у меня берутся силы для всего этого кошмара!.. Красавец мой ненаглядный!.. Солнышко мое заокеанское!.. Я знала, что ты приедешь за мной, золотко мое, я знала, знала, знала!.. Как же мне тебя не хватало, если бы ты только мог себе представить, хороший мой!..

— Я представляю, Вэл… — несколько секунд он откашливался, словно ему что-то попало не в то горло, после чего потянулся к «бардачку».