— Ты знаешь, где сейчас Тополев?

— Догадываюсь.

— Как по-твоему, он много знает?

— Я бы хотела услышать ответ от тебя.

— Он много знает, Валентина, — как-то отстраненно сказал Мишин. — Так много, что, раскрой эта потливая гадина рот, не меньше тридцати ребят останутся без пенсии. По той причине, что она им вряд ли понадобится.

— И что?

— А то, подружка, что, скорей всего, так и случилось — раскололся наш Матвей.

— Почему ты так думаешь?

— Просто я достаточно хорошо представляю себе масштабы охоты за твоей головой. Если бы он молчал — не было бы таких усилий с их стороны.

— Не понимаю! — меня вдруг бросило в жар. — Ничего не понимаю. При чем здесь я? С какой стати они меня-то к этому шпилят?

— Знаешь, почему газеты — и, кстати, не только наши — почти никогда не сообщают подробностей о разоблачении иностранного агента или целой шпионской сети?

— Нет.

— Ну представь себе: хватают нашего, или американского, или там южноафриканского нелегала, бросают его в кутузку, пару недель маринуют без душа и кондиционера, а потом: пожалте, господин шпион, на допрос. Кто такой, спрашивают, на кого работаешь, в чем задание и прочая дребедень. Это только в наших фильмах разведчики держатся насмерть, секретов не выдают и умирают с возгласом: «Да здравствует мировой лагерь социализма!» На практике они начинают говорить. Рано или поздно, всю правду или полуправду, но начинают. Прекрасно! Рассказали, записали, проанализировали… А дальше? Использовать показания расколовшегося агента в пропагандистских целях — редчайшая удача. Потому как страна, этого агента заславшая, ничего знать о нем не желает и ни один факт, им вредительским образом поведанный, не подтверждает. Мало того, МИД этой страны начинает орать как оглашенный на всех международных форумах: «Провокация! Опорочили честное имя великой державы! Замороченный буржуазной пропагандой иуда-перебежчик, работавший на складе устаревших противогазов и гигиенических принадлежностей для армейских бань, в погоне за сладкой жизнью подался на Запад и клевещет на свою родину!»

— Бред какой-то! — пробормотала я. — Разве это нельзя подтвердить, доказать?

— Как? — вскинул брови Витяня. — Кто подтвердит? Перебежчик — лицо заинтересованное.

— Сообщники! Люди, с которыми он выходил на связь.

— Ну, во-первых, их еще выследить и взять надо. А потом — одного поля ягоды. Нет им веры и быть не может.

— Свидетели?

— О, Валентина Васильевна, светлая головушка! — Мишин поднял указательный палец с тщательно обработанным ногтем. — Вот это — действительно удача для любой контрразведки: живой свидетель, способный на людях подтвердить, что гражданин-господин имярек — классический шпион-нелегал, замаскировавшийся под личиной добропорядочного швейцарца или француза и имевший задание своего руководства убрать депутата парламента, спровоцировать студенческие волнения или, скажем, организовать утечку урана-235 на атомной электростанции где-нибудь в Тарарабумбии. Тогда действительно поднимается шум, бесконечные пресс-конференции, аршинные заголовки в газетах… Государство, благословившее данного нелегала на столь неблаговидные поступки, — в дерьме по самые уши. Отыскать такого свидетеля — реального и, по возможности, являющегося жертвой конкретной разведки — равносильно обнаружению нефтяного пласта под собственной ванной. Теперь-то, подруга, ты ухватываешь драматургию?

— Кажется, — прошептала я.

— Пока Матвей Тополев молчал, все укладывалось в привычные рамки: нелегал не колется, поработаем с ним еще немного, а потом обменяем на своего, равноценного. Однако стоило ему заговорить, — а я практически не сомневаюсь, что эта гнида раскололась, — как начальники твоего нового красавчика-хахаля враз сообразили: информация — высший сорт, дело стоящее, есть прекрасная возможность посадить русских в лужу с весьма эффектным сопутствующим результатом. Нужен лишь свидетель, чтобы процесс окунания в дерьмо был доказательным. И выясняется, что свидетель есть. Да еще какой! Красивый, умный, лично знакомый с самим Андроповым, побывавший в переделках, связанный сразу с несколькими нелегалами КГБ и вдобавок — честный человек, хоть и представитель второй древнейшей профессии, классическая жертва обстоятельств, заблудшая душа, невинная овечка!.. Короче, не свидетель, а золотой самородок! Да вдобавок под личной опекой кадрового офицера ЦРУ. Короче, идеальная схема для большого начальства: романтическая связь двух симпатичных людей разной национальности идеально прикрывает хитрую политическую интригу…

— Ты хочешь сказать?.. — у меня даже в глазах потемнело от мысли, что Юджин…

— Да нет! — поморщился Мишин. — Господи, до чего же все бабы одинаковы! Просто, как мне кажется, твой новый обожатель по части наивности далеко от тебя не ушел. Ты же понимаешь, что вся эта операция в Голландии не могла быть проведена без ведома ЦРУ?

— Ну?

— Баранки гну! — огрызнулся Витяня. — Все, понимаешь, подруга, абсолютно все было спланировано. И в Штаты ты должна была попасть вовсе не потому, что так хотел Юджин Спарк. Просто это была наиболее естественная форма твоей транспортировки в страну, где ты дебютировала бы в роли свидетеля.

— И Юджин все это знал? — тихо спросила я.

— Он ничего не знал, успокойся, — устало отмахнулся мой одноклассник. — В лучшем случае догадывался и решил на этих нюансах построить собственную игру.

— Значит, мое похищение в Схипхоле тоже планировалось?

— Э-э, нет! — усмехнулся Мишин. — Это уже был серьезный прокол. Очевидно, наши получили информацию и сообразили, какую серьезную угрозу для них представляет гражданка Мальцева. Вот и подсуетились. Ну, а дальше ты знаешь…

— И тебя тоже направили американцы?

— Я не в редакции работаю, Валентина, — отрезал Мишин. — И человека, подписывающего мое командировочное удостоверение, как правило, не вижу. Могу лишь догадываться, хотя, признаюсь честно, страсть как не люблю это занятие.

— Если я правильно тебя поняла, американцы заинтересованы во мне не меньше, чем наши?

— Как минимум, — кивнул Мишин. — Правда, цели разные: американцам ты нужна в здравом уме и твердой памяти, а нашим — исключительно в белых тапочках. Вот такая незадача, товарищ Мальцева!

Я замолчала, буквально придавленная всем услышанным. Возможно, Витяня был не так уж и неправ, когда предлагал не задавать лишних вопросов, чтобы уйти в мир иной без груза избыточной информации.

— О чем призадумалась, подруга? О душе?

— О душе. Или о горячей ванне.

— Санитарно-гигиенические проблемы?

— Ага.

— Описывать будешь?

— Ощущение такое, словно на моей голове свили гнезда сразу несколько ласточкиных семейств.

— Придется потерпеть.

— Почему? Французские дипломаты не принимают душ?

— Такие, как мы, — нет. Для того чтобы пользоваться коммунальными услугами, надо остановиться в отеле. А без надежных документов этого лучше не делать. Чтобы впоследствии было что мыть.

— Ну хорошо, — взмолилась я. — А хоть облиться-то на какой-нибудь бензоколонке можно?

— Ага! — кивнул Витяня. — Бензинчиком. А потом с кайфом закурить…

9 января 1978 года

Генерал Юлий Воронцов назначил планерку трех руководителей отделов на десять утра…

Когда он вошел в свой кабинет, повесил утепленный «тиклас» в стенной шкаф и потер с мороза крупные мужицкие руки, кварцевые часы на его идеально чистом, без единой бумажки, столе показывали девять сорок пять.

Воронцов зашел в примыкавшую к кабинету небольшую комнату (партгосчиновники высшего ранга, все как один имевшие такие пристройки к кабинетам — с диваном, буфетом, холодильником и обязательной ванной, называли их комнатами отдыха) и пригладил перед зеркалом редеющие волосы. Этому рослому, прекрасно сложенному мужчине с красивыми чертами лица, развернутыми, как у борца, плечами и уверенной осанкой шел пятьдесят третий год.