Когда дверь закрылась и за Малышевым, Карпеня вопросительно уставился на начальника управления:

— Что ты задумал?

— Понимаешь, дед, что-то мне не верится, что наши капканы в Чехословакии сработают. А мне нужны гарантии. Ему, — Воронцов многозначительно кивнул на потолок, — нужны гарантии. Уберем их — слава Богу. А если нет? Короче, с Малышевым займешься сам, Игорь Иванович. Вернее, с его кандидатурой.

— Что нужно?

— Предложить им сделку. У нас — их человек. Молодой парень, настоящий патриот. Хотят спасти его от пули — пусть меняются. Они нам — Мальцеву с Мишиным, мы им — Офера Тиша…

— Неравноценно получается, Юлий Андреич… — Карпеня поскреб состоящий из сплошных складок затылок. — Двоих на одного…

— Хорошо, — кивнул Воронцов. — Пусть скажет, что мы еще дадим адрес одного из арабов, отличившихся в Мюнхене, в семьдесят втором. Им это понравится. Но не более одного, понятно, дед?

Карпеня кивнул.

— А если они не пойдут на это?

— Тогда плохо, — задумчиво протянул Воронцов. — Тогда, дед, очень плохо. А потому раскинь мозгами и придумай какую-нибудь виртуозную пакость. Такую, чтобы, скажем, из Аргентины или Колумбии местные власти вышвырнули сразу десятка три американских дипломатов.

— Для чего столько?

— А так. Баш на баш.

— А-а… — понимающе протянул Карпеня. — Похоже, что хозяина нашего крепко прижали. Надо же!..

— Похоже.

— Понял, товарищ генерал-лейтенант, — Карпеня, кряхтя, встал и аккуратно задвинул на место стул. — Дайте мне пару часов — кое с кем покалякать. Надеюсь, что-нибудь толковое сочиним…

— Давай, дед, давай, — хмуро кивнул Воронцов. — Все к тому идет, что если не придумаем, как вывернуться, то… — он выразительно развел руками.

— Ну и что? — утешил Карпеня. — Ну и потопаем в отставку! Зато времени сколько будет! Опять-таки свобода… Порыбачим наконец вволю.

— Может, и порыбачим. Да только в качестве наживки.

— Это как же? — Карпеня вскинул кустистые брови.

— А так же, — усмехнулся Воронцов. — В виде земляных червей…

9 января 1978 года

…Когда мы пересекли железнодорожное полотно с задранным носом полосатого шлагбаума и оставили позади грязно-синий щит с надписью: «Welcome to Prague!», было уже темно. Витяня выглядел неважно. Почти навалившись всем телом на обитую кожей рулевую колонку, он внимательно всматривался в малолюдные улицы, то и дело косился в сторону вытянутого смотрового зеркала и вел «мерседес» с осторожностью новичка, сдающего последний экзамен строгому инструктору.

По мере того как затягивалось наше вынужденное путешествие по братским странам социализма, мой школьный приятель тускнел буквально на глазах. Я вдруг обратила внимание на то, что в слабых отсветах уличных фонарей черты его лица как-то заострились и нос, почти как у ростановского Сирано, заметно вытянулся. Конечно, я понимала, что усталость и колоссальное напряжение минувшей ночи и дня способны свалить любого, даже самого выносливого человека. Но к тому моменту я уже достаточно хорошо знала Мишина, чтобы не заблуждаться относительно истинных причин его хандры — мой поводырь почуял опасность. При всей своей затертости, сравнение этого элегантного молодца с загнанным зверем казалось весьма наглядным. Даже через плотный плащ на теплой подкладке я кожей ощущала, как он напряжен, как собраны для стремительного броска его мышцы…

Помню, я тогда обратила внимание на то, что первые признаки реальной тревоги проступили в жестах Витяни уже при въезде в Прагу. Я-то полагала, что на пустынных заснеженных трассах, по которым мы выбирались из приграничных районов, вероятность быть обнаруженными и схваченными была значительно выше. Но Витяня, судя по его поведению, думал иначе, а почему — я поостереглась спрашивать: уж больно серьезно и, что мне особенно не нравилось, затравленно вглядывался он в дорогу.

Мне казалось, что Витяня колесит по немноголюдным улицам Праги без какого-то определенного плана — так просто, выигрывая время. Вместе с тем бросалось в глаза, что город Мишин знает превосходно. Почти без усилий, автоматически, как тогда, инструктируя меня по дороге от Дома кино, он сворачивал на какие-то узкие улочки, выныривал на ярко освещенные, широкие проспекты и вновь окунался в темноту переулков среди старинных особняков, многоэтажных типовых коробок и неброских витрин…

Надо сказать, что неопределенность — обычное состояние любой нормальной женщины, которая, миновав томительный период девичества, зависимости от родителей и тревог за судьбу выпускных экзаменов в школе, почти всю остальную жизнь практически ни в чем не уверена. Неопределенность в большом, среднем и малом. Неопределенность во всем. В ожидании прекрасного принца, в мечтах о покое и грезах о материальной независимости, в предчувствии материнства и в надеждах на повышение по службе… В каком-то смысле состояние это хроническое, сродни аллергии на тополиный пух. Излечиться от неопределенности невозможно даже теоретически: у женщины в этом смысле очень стойкий иммунитет. Можно лишь развлечь или отвлечь ее на какое-то время. Причем подавляющему большинству женщин, даже самым толковым бабам, вполне достаточно абсолютно идиотской по форме и содержанию фразы типа: «Дорогая, все будет хорошо!» И это — при минимальнейших требованиях к личности успокоителя. Сущие пустяки, если разобраться: чтобы эти слова были сказаны трезвым, выбритым и по возможности неженатым человеком. Вот все.

С моей стороны было бы не просто наивно, но и глупо рассчитывать на тонкость и психологический такт Витяни Мишина — киллера-одиночки, скрывающегося, как и я, от охотников и еще меньше рассчитывающего в случае чего на пощаду. Но подсознательно я все-таки ждала, что Витяня если и не успокоит меня, то хотя бы объяснит, почему он так напряжен. Как и любому человеку с развитым стадным инстинктом, его нервозность передалась мне, и не лишенная приятности дремота, одолевавшая меня в комфортабельном «мерседесе», рассеялась, как туман под отвесными лучами солнца.

Потянувшись за сигаретой, я обнаружила, что коробка «Парламента» пуста. Почему-то мне стало очень обидно.

— Курить хочется, — тихо напомнила я о своем существовании.

— Мне тоже, — буркнул Витяня, пристраиваясь в хвост какой-то обшарпанной «шкоде».

— Может, остановимся где-нибудь и купим? — я старалась сохранять дружелюбный тон. — Не говоря уж о том, что я не ела с утра.

— Я тоже.

— Да что ты заладил, как кукушка: «Я тоже», «я тоже»?! — не утерпев, взорвалась я. — Ты б еще Островского начал цитировать! Совсем охренел?!

— Посмотри в боковое зеркало, — без видимой связи тихо приказал Мишин.

— Я и без него знаю, что выгляжу, как чучело.

— Не на себя, идиотка! — рявкнул Мишин. — Назад посмотри!

Кинув косой взгляд в роскошное, втиснутое в хромированный металл и черный пластик боковое зеркало «мерседеса», я увидела фары нескольких машин, следовавших от нас на некотором удалении.

— Ну и что? — я пожала плечами. — Мы без толку колесим по городу. Естественно, впереди и позади едут машины. Что тебя так встревожило? Не бизоны же за нами топают…

— Посмотри внимательнее! — Витяня уже шипел, как проткнутая отверткой камера. — Видишь красный «жигуль»? Третья машина в левом ряду. Ну, разуй глаза, дубина! Видишь?..

Я взглянула в зеркало внимательнее и молча кивнула.

— Так вот, подруга, эта тачка шпарит за нами уже пятнадцать минут.

— Мало ли… — поеживаясь от внезапно охватившего меня озноба, пробормотала я. — Может, совпадение? Чего на дороге не бывает…

— Совпадение, говоришь? — Витяня вдруг по-мальчишески шмыгнул носом и, прищурив воспаленные глаза, начал что-то высматривать впереди. — Что ж, подружка, давай проверим…

Минуты через две мы подъехали к светофору. Витяня ощутимо сбавил скорость и почти плелся, словно чего-то выжидая. Через мгновение я поняла, чего: когда зеленый свет сменился желтым, Мишин уловил секундную паузу и, пришпорив мощный мотор «мерседеса», рванул под светофор в тот самый момент, когда ярко вспыхнул красный свет.