— Понятно, — кивнула я, чувствуя, как мое хорошее настроение улетучивается вместе с дымом Витяниной сигареты куда-то за окно, в пустоту. — Значит, документы фальшивые…

— А ты думала, что эту машину и шмотки нам прямо из Парижа перегнали? Что протокольный отдел французского посольства только и делает, что выписывает удостоверения своих сотрудников беглым агентам КГБ? А посол Франции визирует их перед аперитивом, дабы не испортить отношения с русскими?

— Объясни мне, Мишин… — я вытащила из его пачки сигарету и закурила. — Гигантские пространства, суверенные страны и везде, абсолютно везде — эта страшная рука, эта неограниченная власть, это чувство страха… Словно мы находимся на каком-то малюсеньком пятачке, где каждый наш шаг контролируется радарами? Почему?!

— А-а, — криво усмехнулся Витяня, — кажется, ты на практике начинаешь постигать, что такое «железный занавес» в том варианте, как его задумал Усатый. Ты, дурочка, хоть и считаешься работником идеологического фронта, всю жизнь думала, что коли тебе торжественно вручают заграничный паспорт и позволяют поправить пошатнувшееся здоровье на одном из курортов в братской стране социализма, ты, стало быть, вольная птица? Укатываешь за бугор, чирикаешь по-французски и вообще погружаешься в западный образ жизни? Так вот, ни хрена подобного, подружка! Весь этот долбаный социалистический компот с главами государств и партийными лидерами, с договорами о дружбе и взаимопомощи, с обменом культурными и спортивными делегациями — он и есть гигантский концлагерь, огороженный колючей проволокой, по которой пропущен весь ток энергосистемы «Дружба». Такой закрытый и суровый лагерь, какой и Гитлеру не снился! И все в нем разделено на блоки, и каждый из них связан с центральным пультом, а там начальник сидит и распоряжается, что сегодня нужно венграм и без чего запросто перебьются болгары. Разница между этими блоками есть, но небольшая: в одном лучше кормят, в другом — приличнее одеваются, в третьем можно позволить себе обматерить лидера коммунистической партии. Или рабоче-крестьянской. Или социалистической — значения принципиального не имеет. Но не более того. Мы везде, подруга! Везде, понимаешь?! Мы, русские. Так всегда было. И еще долго будет. Граница на замке, за высокой стеной. И попробуй нос из-за этой стены высунуть хоть на миллиметр! Либо отстрелят, либо откусят. Потому-то нас все так и ненавидят! И увидишь, подруга: придет день — и они отыграются. Так отыграются, что… — Витяня махнул рукой.

— Чем же в таком случае Бухарест лучше Праги?

— Есть одно маленькое преимущество.

— Скажешь какое?

— Почему нет? — Витяня щелчком выкинул сигарету за окно. — Румыния — единственная соцстрана в Восточной Европе, имеющая дипломатические отношения с Израилем. И там наши фальшивые документы мы сможем смело засунуть в задницу КГБ, получить настоящие и улететь туда, куда твои могущественные друзья безуспешно пытались тебя вывезти. Под надежной крышей. И с минимальным риском.

— Значит, все не так уж плохо, Витяня? — неуверенно спросила я, прекрасно зная ответ и все же надеясь услышать нечто иное, более надежное.

— Как тебе сказать, Валентина?.. — Витяня посмотрел на часы и рывком отбросил назад тяжелую гриву светлых волос. — До Румынии еще надо добраться…

— Что не так просто, — добавила я ехидно, — особенно если едешь в противоположную сторону. Где именье — и где вода. Где Бухарест, а где Прага. Ты совсем географию забыл, двоечник…

— Эх, Мальцева, — вздохнул Витяня, — тебя еще учить и учить, даром что грамотная. Физическую географию — забудь: извозчики-то на что? А вот чекистская учит: езжай туда, где тебя не ждут…

9 января 1978 года

…Мы вырвались на широкую автостраду, аккуратно прошитую белыми стежками пунктирных линий, и устремились вперед, обгоняя родные «Жигули» и «Волги» с непривычными белыми номерами и латинскими буквами.

— О чем грустим, гражданка Мальцева? — Витяня непринужденно вертел баранку «мерседеса», не выпуская из уголка рта тонкую сигарету и периодически поглядывая в боковое зеркальце.

— Очень напоминает Подмосковье.

— Здесь намного чище.

— Все равно похоже.

— Соскучилась по дому?

— Даже не знаю…

— Ты теперь попадешь туда не скоро, подруга. Если вообще попадешь.

— А если нас возьмут?

— Тогда уж на сто процентов не попадешь.

— Почему?

— Не довезут. По дороге потеряют.

— Знаешь, Мишин, в последнее время у меня возникло серьезное подозрение…

— Я даже знаю какое: Андропов работает на ЦРУ. Кстати, я тоже начинаю об этом задумываться…

— Мне кажется, — не обращая внимания на его плоскую шутку, тихо сказала я, — что все вокруг только и думают, как бы лишить меня права и возможности жить у себя дома, в своей квартире, навещать маму, ходить в редакцию, писать…

— Ну да, конечно! — по-клоунски закивал Витяня. — Троцкистский заговор против Валентины Мальцевой! Весь мир ополчился против одинокой бабы.

— Я женщина, Мишин. И потому даже глобальные проблемы человечества пропускаю через себя. Это естественно, если учесть, что мне нет никакого дела до этой грязи…

— А кому есть, Валентина? — неожиданно тихо спросил Мишин. — Ты думаешь, что другие люди живут иначе?

— Мне плевать, как живут другие. У меня проблемы с собственной жизнью.

— Вот тут ты, подруга, права. Только не пойму, к чему это ты?

— Так, мысли вслух… — я чуть приоткрыла окно, чтобы вытянуло табачный дым. — Скажи, Витяня, ты не боялся возвращаться оттуда?

— А ты как думаешь?

— Если бы знала, не спрашивала.

— Конечно, боялся! Еще как боялся!

— Тогда почему?

— Почему не отказался? — с наигранной веселостью подхватил Мишин. — Почему не встал в позу и не сказал: «Хватит, мол, господа хорошие! Подполковник Мишин свое отпахал, энное количество людей замочил, энное число секретов выкрал и больше пачкаться в этом дерьме не желает! А желает получить новую профессию слесаря-расточника и право на труд в свободном мире!» Так, что ли?

— А что, очень глупо, Витяня?

— Ты действительно дура, Мальцева, или прикидываешься? — Витяня с досады хлопнул ладонями по баранке. — Ты хоть понимаешь, что такое профессиональный нелегал? Причем не какой-нибудь, а с фирменным знаком «Matyory. Made in K.G.B.»! Эта фирма похлеще будет, чем Московская консерватория со всей ее еврейской профессурой и русскими вундеркиндами. На кой я им сдался, хозяевам моим новым, если они не могут поиметь меня на всю катушку по основной профессии? Сказать-то им я могу что угодно, а вот выходов, как в кино, только два: либо соглашаться, либо…

— И так всю жизнь?

— А у тебя есть другие предложения?

— Ну хорошо… — я закурила. — Тогда объясни мне одно несоответствие: почему столько внимания именно к моей персоне, Витя? Меня спасают, вытаскивают, везут на вертолете, снабжают оружием, фальшивыми документами, машинами, из-за меня убивают людей, для спасения моей грешной души бросают в самое пекло даже тебя, который только-только сам ноги унес. Что происходит, Мишин? Может быть, я знаю что-то такое, о чем сама не догадываюсь, а?

— Вспомни, Валентина, к чему тебя привело бабское любопытство, и постарайся поменьше спрашивать, — спокойно посоветовал он. — Здоровее будешь.

— Витяня, — процедила я, чувствуя, как злость потихоньку подкатывает к горлу. — О каком здоровье ты говоришь, урод? Мы же оба — полупокойники. Причем оба об этом знаем. Ты думаешь, я полная идиотка, да? Это же самое настоящее чудо, что я до сих пор жива! Какое-то невероятное стечение обстоятельств! Но продолжаться так вечно не может. Поэтому, будь любезен, перестань корчить из себя профессора и объясни толком, что происходит? Почему такой бал в мою честь? В конце концов я Валентина, а не Маргарита.

— Хочешь умереть шибко информированной?

— А если и так?

— А если выживешь?

— Поставлю свечку, а потом накатаю на тебя телегу в КГБ. Копию — в профком.