В то же мгновение к столику подлетел официант в черном смокинге и захлопотал с салфеткой над Анатолием.

— Вот-вот! — заорала я по-французски. — Вылижите ему лицо поскорее, чтобы этот хер собачий, не дай Бог, не обиделся на гостеприимство братской Чехословакии! И жопу заодно — вам не впервой! Братья по классу, твари продажные, мудачьё рабоче-крестьянское!.. Господи, как я вас всех ненавижу!..

На этой драматической ноте мой запал иссяк, сил смеяться больше не стало, и началось то, что наш редакционный фотокор Саша после попойки в красноватой тиши фотолаборатории называл «тихим отходняком»: меня стал бить озноб.

И в этот момент официант выпрямился. Я успела заметить, что лицо корректного Анатолия было уже освобождено от фаянсовой тарелки и очищено от доброкачественных продуктов, однако, тем не менее, выглядело каким-то безжизненным — глаза закатились под лоб, лицо, даже несмотря на остатки радужных цукатов, было бледным, нос побелел… Словно я его пудовой гантелей огрела, а не мягким произведением ресторанной духовки.

В недоумении я перевела взгляд на официанта и… тяжело обмякнув, опустилась на стул. Витяня Мишин с тонкой ниточкой нарисованных обыкновенным «Стеклярусом» усов, в смокинге и белой манишке, выглядел как всегда представительно.

— Ты? — это был единственный вопрос, который я смогла выдавить из себя.

— Сваливаем! Быстро! — Витяня стал за спиной у поникшего Анатолия, искусно прикрывая панораму кондитерского побоища от посторонних взглядов, и склонился над моим собеседником, сметая с лацканов его пиджака остатки торта. — Ну, шевелись же, корова! Их здесь — как мух в сортире!..

Я вскочила и, повинуясь повелительному кивку Витяни в сторону находившихся за моей спиной дверей с матовыми стеклами, бочком потянулась в указанном направлении. Толкнув двери (раскрылисьони на удивление легко, словно кто-то изнутри решил войти в мое положение и помочь), я очутилась в темном белокафельном коридоре, уставленном по сторонам металлическими стеллажами для посуды. Через секунду появился Мишин.

— Ну ты, бля, ваще! — пробормотал он, лихорадочно стирая с лица нитку усов.

— Ты о чем? — я внезапно испытала к этому страшному человеку нечто вроде симпатии. Времени разбираться в нюансах не было, однако чувство это было теплым.

— Сказать «хер собачий» по-французски могла только ты, — хмыкнул Мишин, озираясь.

— Что ты с ним сделал, урод? — спросила я сдавленным шепотом, хотя вокруг не было ни души.

— К сердцу прижал, к черту послал… — пробормотал Витяня, занятый своими мыслями. Приняв наконец решение, он схватил меня за руку и поволок в глубь коридора.

— Я серьезно спрашиваю.

— Да еб… — Витяня так и не успел воплотить возмущение моим неуместным вопросом в конкретное русское выражение, поскольку буквально рядом раздался вдруг оглушительный выстрел, и мой череп тревожно и прерывисто зазвенел, словно сирена ювелирного магазина в день получки…

9 января 1978 года

— Мишин, в нас стреляют! — прошептала я, медленно оседая по шероховатой стене коридора. — В меня стреляли!..

— Да что ты говоришь? — пробормотал Витяня, присаживаясь на корточки рядом и деловито передергивая затвор пистолета. — А должны были забросать алыми розами…

Овальное матовое окно двери, отделявшей кафельный коридор от зала ресторана, было продырявлено выстрелом, эхо которого по-прежнему пульсировало в моих ушах. Я еще успела удивиться крепости стекла и затейливым узорам разбежавшихся по нему трещин. Очевидно, тот, кому принадлежал этот сомнительный автограф, не решался сунуться в темноту и выжидал активных действий с нашей стороны. А если быть совсем точной, то со стороны Витяни, ибо я в тот момент была способна только на то, чтобы зажать уши ладонями и зажмуриться — правда, с такой силой, что мириады искрящихся огоньков в моей голове вспыхнули с мощью всей осветительной аппаратуры Большого театра.

— Быстро! — Витяня оторвал мою правую ладонь от уха и рывком поднял меня с пола. — Иди вперед. Спокойно. Я за тобой. Я контролирую дверь в ресторан. Ты — все, что впереди.

— Но если ты идешь за мной, зачем мне что-то контролировать? — резонно, как мне казалось, возразила я.

— Дура! — рявкнул Витяня. — Я буду пятиться! Понимаешь? Или ты хочешь, чтобы нас пристрелили, как слепых кутят?

Я замотала головой.

— Шагай!

— А куда?

— До конца, потом направо. Там кухня. В центре — эмалированный автоклав. С правой стороны, рядом с ним, железная дверь. Нам туда. Поняла?

Я молча кивнула.

— Если увидишь преграду — крикни.

— О чем ты? Какую преграду?

— Движущуюся! — гаркнул Мишин. — С пистолетом. Вперед!..

Вы когда-нибудь спускались в темный погреб, не зная расстояния между ступеньками лестницы, не говоря уже о том, водятся ли в этом кромешном мраке крысы, тараканы, мокрицы и прочая мерзость? Если да, вам нетрудно понять мои ощущения после митинской команды «Вперед!». Мне чудилось тогда, что я ступаю по еле заметным болотным кочкам, ежесекундно рискуя провалиться в трясину. Впрочем, так оно, собственно, и было: даже учитывая мое невменяемое состояние, я не могла не понимать (не головой — кожей) простую, как бульон с яйцом, вещь: если кто-то стрелял в нас из ресторана, значит, найдутся и те, кто постарается повторить эту операцию со стороны кухни. Даже будучи полной дилетанткой по части тактики ведения боя в закрытом помещении, я с леденящим душу страхом сознавала, что мои шансы получить в ближайшие пару минут пулю в лоб значительно выше, чем у пятящегося спиной и вдобавок вооруженного Витяни. И в этой ситуации от тебя еще требуют идти к какому-то автоклаву!..

Я почувствовала спиной жаркую спину Мишина. Четко следуя собственной диспозиции, мой заклятый друг начал пятиться, толкая меня вперед. Я сделала несколько неуверенных шагов на ватных ногах, готовая разразиться индейским воплем при малейшем признаке постороннего присутствия. Но, странное дело, вокруг все словно вымерло. То ли правительство Чехословакии, использовав как предлог угрозу ракетно-ядерной атаки НАТО, объявило тотальную эвакуацию мирного населения из района Ратушной площади, то ли после всего перенесенного я скоропостижно оглохла, — но тишина вокруг была подобна минуте молчания на съезде КПСС. Звон от выстрела наконец рассосался, уступив место глубочайшему вакууму. И это пугало меня куда больше, чем были бы гораздо более понятные в создавшейся обстановке шорохи и возня членов официальной комиссии по организации торжественного поступления в морг двух граждан СССР, дискредитировавших своими поступками это высокое звание.

— Ты пахнешь Сандуновскими банями, — хмыкнул Витяня за моей спиной и снова пихнул меня мощными лопатками.

— Пивом, что ли?

— Потом.

— Странно, — прошептала я. — Мне казалось, что я уже даже на это не способна.

— Потливость для женщины — большое неудобство, — пробормотал Мишин, продолжая напоминать мне внушительными толчками о необходимости двигаться. — Поскольку ее нормальное состояние — пребывать в страхе, это очень накладно.

— Почему? — спросила я, абсолютно не вникая в его хамскую болтовню.

— Дезодорантов не напасешься. Ты можешь прибавить шаг?

— Нет. Мне страшно.

— Ты же все равно двигаешься! — зашипел Витяня. — Так делай это быстрее, идиотка!..

Наконец я добралась до торца бесконечного коридора и очень осторожно, по сантиметру, украдкой посмотрела направо. Впереди сияла ослепительно белая никелево-кафельная кухня с двумя рядами узорчатых, с покушениями на модерн, перегородок. На кухне — так мне показалось вначале — не было ни души. Лишь белый пар из-под зеркальной крышки громадного автоклава напоминал о том, что когда-то, давным-давно, целых пять минут назад, здесь сновали повара, жарилось мясо и отмораживались болгарские куры. Однако едва я попыталась дать некоторое послабление собственным легким и после бесконечных судорожных вдохов хоть что-то из себя облегченно выдохнуть, как за моей спиной прогремел и взвизгнул выстрел. Не дожидаясь дополнительной информации о том, что эвакуация Ратушной площади откладывается, я ничком плюхнулась на изрядно потертый линолеум, совершенно автоматически приняв позу воина Советской Армии после команды «Атом!», то есть головой от вспышки (в данном случае — выстрела), ноги вместе, пятки сжаты, руки прикрывают голову. Странно, но я еще успела подумать, что наш университетский военрук Иван Алексеевич Звягин был бы мною доволен.