— А что со старой одеждой?

— Бросьте все! Сюда мы уже в любом случае не вернемся.

«Хорошенькое дело», — тоскливо подумала я, отпихивая ногой целый курган первоклассной одежды «Made in France», на приобретение которой мне бы не хватило двухгодичной зарплаты завотделом комсомольской газеты.

— Ну как? — голос монтера был лишен даже намека на любезность. — Готовы?

— Да, — сказала я, выходя из-за перегородки.

Вислоусый придирчиво обозрел меня с ног до головы, потом вернулся к столу, извлек из-под него пару резиновых сапог и швырнул их мне в ноги.

— В рабочем комбинезоне и вечерних туфлях на каблуках вы смотритесь просто потрясающе! — пробурчал он.

— Да, тут вы правы…

Резким движением, как когда-то у себя дома, на Масловке, после нелегкого рабочего дня и беготни по магазинам, я отправила в угол элегантную французскую обувь и влезла в сапоги, оказавшиеся примерно на три номера больше.

— Они болтаются на ноге… — почему-то я чувствовала себя виноватой и даже развела руками.

— Сейчас… — монтер стащил с себя точно такие же сапоги, затем толстые шерстяные носки, под которыми остались еще обычные, хлопчатобумажные, и кинул их мне.

— Надевайте! Только прошу вас, побыстрее!..

Носки оказались домашними, грубой вязки. Правда, сапоги были по-прежнему велики для моей ступни, однако теперь я уже могла не бояться, что при ходьбе ненароком вылечу из них.

— Ну что, нормально? — электрик с надеждой посмотрел на меня.

— Все в порядке… — как ни странно, в этот момент я испытывала куда больше желания успокоить его, чем услышать слова успокоения в свой адрес.

— Тогда подождем немного.

— Чего подождем-то? — я почувствовала, что голос мой аж заскрипел от злости. — Только что вы торопили меня, как на пожар, а теперь опять чего-то ждать! Может, вы еще кого-нибудь в гости пригласили?..

— Не мельтешите, дамочка… — он впервые улыбнулся, обнаружив под усами два ряда великолепных, совершенно не тронутых безденежьем и никотином зубов. — Это ненадолго…

Я пожала плечами. Даже несмотря на свой уже достаточно богатый опыт общения с профессиональными шпионами (в глубине души я всякий раз повторяла себе, что охотно прошла бы эту школу заочно, как слушательница курсов для начинающих журналистов), я так и не смогла привыкнуть к манере этих господ никогда не давать четких ответов на поставленные вопросы. В нормальной среде это всегда считалось дурным тоном, люди стремились к общению, хотели понимать и быть понятыми. До меня никак не доходило, что, оказывается, на свете есть много такого, о чем лучше вообще не говорить, что этим хитрым умолчаниям и недомолвкам учат методично и основательно…

Мои раздумья прервала резкая дробь автоматной очереди, прогремевшей откуда-то сверху.

— Вперед! — отрывисто бросил монтер и рванулся почему-то не к двери с черепом и костями, а как раз в противоположную сторону — туда, где я только что в панике меняла благородный облик супруги дипломатического советника по культуре на грозное обличье женщины-труженицы, имеющей в условиях развитого социализма равное с мужчинами право на пользование отбойным молотком и кувалдой.

Монтер резким движением сдвинул в сторону металлический стеллаж, уставленный какими-то запылившимися деталями, и я увидела узкое жерло вентиляционного люка с вмурованной в его кирпичную окладку железной лестницей.

— Вниз! — приказал вислоусый Мулявин, решивший, очевидно, что форма обращения к служебной собаке, воспитанной в милицейском питомнике, — лучший способ добиться от меня послушания. Наверное, он был прав, поскольку именно эти отрывистые, лающие команды действовали на меня безотказно. Даже не задумываясь, куда же все-таки ведет эта лестница, и что ждет нас внизу, в чернеющей темноте вентиляционного люка, я задом попятилась к образовавшемуся проему, мертвой хваткой вцепилась в край кирпичный кладки люка, нащупала сапогом первую ступеньку и очень медленно, с запасом фиксируя под ногами спасительную металлическую опору, начала спускаться вниз…

Через минуту, даже не поднимая головы, я поняла по движению воздуха, что вислоусый спускается за мной, благородно уступив лидерство даме.

— До каких пор? — сдавленным шепотом выдавила я, по-прежнему боясь взглянуть вверх.

— До тех, — прошелестел сверху монтер, — пока не почувствуете под ногами воду…

Где-то вверху продолжали стрекотать автоматные очереди, правда, доносились они в этот люк как-то приглушенно, словно через подушку. Автомат Мишина уже не напоминал о себе в гордом одиночестве, к нему присоединилось еще несколько собратьев по клейму «Сделано в СССР». На мгновение я представила себе, чем занят сейчас Мишин, и вздрогнула. Кажется, именно тогда до меня дошел смысл его последней фразы: «Через пару минут поймешь». Там, наверху, он делал то же самое, что и Вшола в промерзлом польском лесу, — отвлекал на себя людей, которым я была нужна даже больше, чем собственной маме. Правда, по совершенно иной причине. Отвлекал, чтобы дать мне уйти.

Нелегал Мишин…

Убийца Мишин…

Благородный Мишин…

Господи, а сам-то Ты хоть ведаешь, что и кого творишь?..

Ночь с 9 на 10 января 1978 года

Добросовестность, я убеждена, — прямое следствие страха. Лично я никогда не верила во врожденную способность человека делать нечто ему не свойственное, демонстрируя при этом исполнительность и точность немецкого фельдфебеля времен франко-прусской войны. Природе нормального человека (по инерции я все еще относила себя к этому редкому сословию) присуща как раз обратная модель поведения — отвлекаться от непривычного или неприятного занятия, искать ему всевозможные объяснения, короче, делать все, лишь бы и чтобы не делать того, что велено. И только угроза, страх, предчувствие неотвратимой кары способны превратить разгильдяйскую человеческую натуру в жесткую конструкцию подчинения чужой (пусть даже доброй) воле. Я и раньше не заблуждалась на сей счет, однако, сейчас, пятясь по скользкой железной лестнице в непроглядную тьму, я в очередной раз осознала, что только безумный животный страх толкал меня в эту бездну. В голове было пусто и гулко, и только одна мысль увесисто била по ней, как в колокол: «Спускаюсь, пока не почувствую воду. Спускаюсь, пока не почувствую воду…»

О какой воде шла речь, что имел в виду вислоусый монтер, что вообще мы должны были делать в этой шахте-колодце, заставившей меня вспомнить печальную участь молодогвардейцев, я понятия не имела.

Счет времени был потерян сразу, едва я сунулась в это жерло. Так что представить себе, как долго продолжался спуск, я не могла. Да и не хотела думать об этом. По мне тогда лучше было бы всю жизнь, корячась, спускаться по ступенькам, чем достичь в итоге обещанной монтером «воды», от которой ничего хорошего я не ждала…

Неожиданно в шахте воцарилась мертвая тишина. Через секунду я сообразила, почему: стрекот автоматных очередей наверху прекратился. То ли буйная головушка вечного странника и искателя приключений Витяни Мишина нашла наконецуспокоение на каком-нибудь загаженном голубями чердаке, то ли он и на этот раз сумел обмануть смерть. И как только стало тихо, я почувствовала ужасное зловоние. Словно где-то внизу, прямо подо мной, располагалась городская, в самый разгар зноя, свалка. По идее вентиляционный люк должен заканчиваться где-то на уровне цокольного этажа. Так я, собственно, и думала, пока, намертво сцепив от страха зубы, осторожно сползала в черную неизвестность, полагая, что вислоусый, добравшись вместе со мной до цели, воспользуется какой-то известной только ему лазейкой. Однако страшный смрад, в который я погружалась, стараясь по возможности не дышать, с каждой ступенькой резко активизировал мои мозги, в результате чего мне, наконец, открылась истинная цель нашей экспедиции: лестница по странной причуде архитектора вела непосредственно в канализацию; туда, по всей видимости, монтер и собирался просочиться. В таком варианте становился понятен отвлекающий маневр Мишина: он уводил преследователей по крышам, давая нам спуститься как можно глубже.