— Окстись, Валентина! Что мы вообще могли выбирать, когда выбора, по существу, не было?! Колбаса четырех видов, москвошвеевские штаны — трех, и то не каждому, сливочное масло — двух, люди — практически одного. Иномарку на улице увидел — и смотришь вслед, точно фея в розовом тулупе пролетела или инопланетянин взглядом одарил. Просто хотел во что-то верить. И жить как человек. Не чувствовать постоянной униженности. Не стрелять трешки до зарплаты. Не отираться в коммуналке до заслуженной пенсии в шестьдесят два рубля. Город солнца, мать их…

Смысл его слов доходил до меня туго; в мыслях я была далеко и от этой машины, и от этого мрачноватого города, погружающегося в очередную зимнюю ночь, и от юрких красных «Жигулей», терпеливо следовавших за нами…

— Пристегнись!

— Что?

— Пристегнись, говорю! — резко приказал Витяня, кивая на черный ремень.

— Что, действительно взлетаем? — спросила я, защелкивая хромированный замок и заглядывая в зеркало.

«Жигули», словно привязанные к нам невидимым тросом, тащились метрах в ста.

— Почти, — хмыкнул Витяня.

— Сработал наконец условный рефлекс? — как ни странно, я совершенно не ощущала страха. Определенно Мишин начал благотворно влиять на меня. — Годы учения не прошли даром?

— Я был хорошим учеником, Валя.

— Ты о чем?

— Не о балете же.

— А…

— У меня к тебе единственная просьба, Мальцева: не кричи.

— Что?

— Я говорю, — терпеливо повторил Мишин, — ни при каких обстоятельствах не ори — мне это действует на нервы и отвлекает. Я вообще плохо переношу чье-либо присутствие рядом, когда работаю.

— Понятно, — протянула я, хотя совершенно ничего не поняла. — Что ты собираешься делать?

— Вот сейчас все брошу и начну объяснять, — огрызнулся Мишин, пристегивая ремень. — Сиди тихо! Можешь закурить свою сигару. Только смотри, не вздумай затянуться. Здесь нет кислородной подушки…

Не ожидая ничего хорошего, я инстинктивно подтянула под себя ноги и вообще приняла позу эмбриона. Со стороны, наверное, это выглядело жутко смешно, но мне в тот момент было не до смеха. Особенно после его слов «когда работаю». Он работал, я к этому не имела никакого отношения, а инструкции были исчерпывающими: не орать. И я, еще не видя вокруг даже намека на опасность, стиснула зубы, словно пациентка-неврастеничка на приеме у стоматолога.

Тем временем Витяня, видимо, завершив последние приготовления, чуть прибавил скорость и устремился к очередному светофору, до которого было метров триста. Горел красный свет, и у перекрестка стояло всего две машины — скособоченный «трабант» и довольно потрепанный «ситроен» неопределенного цвета. Обе машины стояли справа, одна за другой. Витяня устремился в левый коридор. Первое, о чем я подумала тогда: Мишин хочет повторить проделанный недавно трюк. Но тут же отмела этот вариант — в течение ближайших нескольких секунд загорится зеленый, так что смысла отрываться вроде бы нет. Между тем «мерседес», набирая скорость, подлетел к перекрестку. В тот же момент вспыхнул зеленый глаз светофора. Однако Витяня, вместо того чтобы поддать газу, вдруг резко нажал на тормоз. Раздался пронзительный, скрежещущий звук, мерзко запахло паленой резиной. По инерции машину занесло в сторону и закрутило на месте. На полуобороте наш «мерседес» врезал багажником по зазевавшемуся «трабанту». От мощного удара хлипкий автомобильчик отлетел к тротуару и завалился на бок. А Витяня, не без усилий выровняв тяжелую машину, до пола вжал широкую педаль газа и броском направил «мерседес» в противоположную движению сторону — навстречу красному «Жигулю».

Только в этот момент до меня дошло, что задумал Мишин. Не знаю, возможно, с точки зрения профессионала это был очень дерзкий и неожиданный маневр. Что же касается моей реакции, то одно дело читать или смотреть фильмы о том, как шли на таран мужественные летчики времен Отечественной войны, и совсем другое — принимать непосредственное участие в сухопутном варианте этого подвида самоубийства.

До красного «Жигуля», водитель которого, судя по всему, и не думал уворачиваться, оставалось метров двадцать, не больше. Я взглянула на Мишина. Он был абсолютно спокоен, только глаза его блестели, словно он в них что-то закапал. Я поняла, что Витяня ни при каком раскладе в сторону не отвернет. И, поняв это и сразу позабыв обо всех его наставлениях, заорала…

9 января 1978 года

Орала я буквально долю секунды: Витяня, явно решивший повторить на слабо освещенной пражской улице подвиг своего тезки Талалихина, коротко гаркнул на меня, и я сделала то, что на моем месте сделала бы любая женщина со среднестатистической нервной системой, — до боли зажмурила глаза и сжалась в комок, ожидая сокрушительного удара, после которого наступят вечная тишина и покой. Однако ничего страшного, кроме пронзительного скрежета покрышек, я так и не услышала. Когда я рискнула открыть глаза, мы уже мчались по какой-то другой улочке, а Витяня, в характерной для него манере чуть касаясь руля кончиками пальцев, словно боясь подхватить заразу, что-то бормотал себе под нос.

«Пронесло и на этот раз!» — подумала я, однако особого облегчения не испытала.

— А теперь куда? — спросила я, хотя, если признаться честно, меня в тот момент абсолютно не интересовало, что с нами будет. Как я поняла, возможности человека непрерывно реагировать на опасность тоже не беспредельны.

— На кудыкину гору! — Витяня отреагировал вяловато, чувствовалось, что лобовая атака на красный «Жигуль» отняла у него немало сил.

— Они же нас засекли, чучело!

— Да что ты говоришь?!

— Ты хоть знаешь, в какую сторону едешь?

— Представь себе, — Мишин криво усмехнулся. — Чуть меньше десяти лет назад я уже был здесь впервые. И, кстати, по этой улице проезжал. Правда, не на «мерседесе», а на «Т-56».

— Что это?

— Машинка такая. С гусеницами. Вроде трактора, но с пушкой.

— А я и не знала, что…

— Что ты вообще могла про меня знать?! — Витяня плавно завернул на небольшую узкую улочку, с двух сторон обсаженную невысокими елями, присыпанными, словно дешевой пудрой, грязноватым снегом. — Что ты делала в шестьдесят восьмом?

— Училась на втором курсе.

— Сколько у тебя было по диамату?

— «Отл.»

— Во-во!

— К чему это ты?

— А к тому, что я диамат сдавал не в аудитории, а здесь, на улицах Праги. Тут бы даже Карла-Марла срезался, поверь мне!..

— Мишин, оставь в покое Маркса! Нам от машины избавляться надо…

— И что бы я делал без тебя, Мальцева? — Витяня комически развел руками и звонко хлопнул себя ладонью по лбу. — Пропал бы, ей-ей!..

Тем временем улочка уперлась в высокую кирпичную стену. Витяня крутанул руль влево, миновал несколько строений, напоминавших склады, еще раз повернул, въехал в абсолютно глухой переулок и заглушил мотор.

— Все. Конечная.

— Где мы?

— В пятистах метрах от Старой Праги. Самый что ни на есть центр. Городская ратуша, брусчатка, отполированная временем, масса развлечений, рай для туристов, — отбарабанил он тоном усталого экскурсовода. — Вылезай!

Мишин выскользнул наружу и огляделся. С недалекой улицы отчетливо доносились звуки городского транспорта: короткие гудки, шелест шин о мокрый асфальт…

Мне очень не хотелось покидать уютный салон «мерседеса».

— Вылезай, говорю! — негромко повторил Витяня, не переставая озираться.

Когда я наконец вышла и тихо прихлопнула дверцу, он обошел машину, галантно взял меня под руку и проворковал:

— Как насчет небольшой прогулки по вечерней Праге?

— А вещи?

— Какие вещи?

— Ну, чемоданы…

— А зачем они тебе? — удивление Мишина было совершенно искренним. — Вырвешься — купишь получше. А не вырвешься, так, я извиняюсь, хрен с ними. На Лубянке принимают без вещей.

— Вот так вот — взять и бросить?

— Ага! Это будет наш скромный вклад в строительство чешской модели социализма. Шевелись!..