…А потом я увидела два силуэта. Разглядеть их в темноте было непросто. Просто две тени, черные на черном, прокладывающие себе дорогу в зловещей тьме. Одна из них курила, и когда неяркая вспышка сигаретного огонька осветила совсем еще юное, безусое лицо с морозным румянцем на прыщавых щеках, я успела заметить так хорошо знакомый мне по занятиям на военной кафедре автомат Калашникова. Солдаты меня не видели, однако стволы автоматов смотрели так, словно жили отдельной от их владельцев жизнью и чувствовали, что вот сейчас, через секунду, для них найдется подходящая работа…

«Они ищут тебя, Валентина. Они пришли сюда за тобой, — думала я, вся передергиваясь от мелкого озноба. — Они выспались, хорошо поели, выпили по кружке горячего чаю с хлебом и тушенкой, а потом их собрал командир — может, польский, а может, и русский — и приказал схватить тебя, связать, засунуть в рот кляп, избить как следует и увезти на Лубянку. Или убить прямо здесь, в лесу, на этом самом месте, чтобы и духу твоего не осталось…»

Совершенно не соображая, что, а главное, зачем делаю, я обхватила рукоятку пистолета двумя руками, медленно подняла его на уровень правого глаза, прищурила левый, попыталась поймать сквозь прорезь маленькую черную мушку и, к ужасу своему, ничего не увидела. Тьма вокруг сгущалась, поглощая мою руку с пистолетом.

Солдаты между тем остановились, вглядываясь в темноту. Тот, что курил, щелчком отшвырнул сигарету, и она, описав дугу, опустилась где-то за моей спиной. Я мучительно пыталась угадать, куда же они направятся дальше. Если в мою сторону, то это конец — разминуться со мной или просто не увидеть меня они не могли. И тогда я решила: если они двинутся ко мне, я нажму на курок. В тот момент из моей головы вылетело буквально все: инструкции Пржесмицкого, устройство пистолета, мучительные часы, проведенные под землей, сам факт существования двух моих спутников, которые должны были находиться где-то рядом и страховать меня… Я полностью отрешилась от реальности, целиком сосредоточившись на силуэтах двух парней с автоматами.

Стерев пот со лба грязным рукавом дубленки, я на секунду покачнулась и потеряла равновесие. Понимая, что через мгновение грохнусь наземь, я схватилась за колючую лапу ели. И тут же раздался предательский треск сухого дерева.

Я даже не успела толком испугаться: буквально через долю секунды оба солдата как-то неуклюже осели и повалились на снег. Все это происходило совершенно беззвучно, словно в немом кинофильме. А лесная мгла, чисто символически подсвеченная лунными отблесками, придавала этой картине мистическую окраску…

Будь ситуация хоть чуть-чуть менее зловещей, я бы сообразила, что просто так люди на землю не падают. Однако у инстинкта самосохранения, очевидно, есть свои законы. Мозги перестают функционировать начисто, элементарная способность сопоставлять факты и делать выводы мгновенно пропадает, остается только защитная реакция. Тебе угрожает опасность, ты не знаешь, с какой стороны она подступит, но ощущаешь ее всем существом, каждой клеточкой. Ты — одна против целого мира и обязана защитить себя…

Боясь шевельнуться, не мигая, я смотрела на смутные очертания двух безжизненных тел. О своих спутниках, как сказано, я просто забыла. Как и о том, впрочем, кто такая я сама и что привело меня в это страшное место. Единственная мысль связывала меня с реальностью и не давала отключиться окончательно: где мой пистолет? Почему я не чувствую в ладони его влажной рукояти? Что я буду делать без своей единственной защиты?

Пистолета не было.

Он исчез.

Сообразив наконец, что оружие, скорее всего, отлетело в сторону, когда, схватившись за ветку, я пыталась сохранить равновесие, я тихонько опустилась на колени и стала шарить по рыхлому снегу, то и дело натыкаясь на сучья и колючие сосновые иглы. От напряжения и страха я вся взмокла. Отбросив слипшиеся волосы назад, я посмотрела вверх, на небо, но ничего не увидела. Темнота в моем природном укрытии стояла практически такая же, как в могиле. Больше всего мне хотелось отползти от этого места как можно дальше, чтобы, не дай Бог, не наткнуться на чью-нибудь обледенелую руку или нос. Но куда? В какую сторону?..

— А я думал, вы начнете стрелять, — прошептал за моей спиной Пржесмицкий.

От неожиданности я вздрогнула.

— Я потеряла пистолет…

— Где?

— Здесь.

Пржесмицкий коротко мигнул фонариком, нагнулся и протянул мне оружие рукояткой вперед.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

— Вы их убили? — я кивнула в сторону двух тел.

— А их надо было угостить сигаретами?

— Но…

— Что у вас там треснуло?

— Ветка.

— Вы понимаете, что такое солдат в боевом оцеплении?

— Судя по вашему прокурорскому тону, нет.

— Это значит, что оружие снято с предохранителя, что палец на спусковом крючке, а огонь открывается по любой подозрительной цели. Плюс нервы и эффект темноты, когда за каждым деревом мерещится враг. Так что, не подсуетись мы, эти парни изрешетили бы вас. И только потом стали бы разбираться, в кого стреляли, — по кабану, юркой белочке или живому человеку…

Я поставила пистолет на предохранитель, сунула оружие в карман дубленки и посмотрела на Пржесмицкого:

— Куда теперь?

— Побудьте здесь еще несколько минут.

— А вы?

— Я же сказал: несколько минут…

Они действительно вернулись через несколько минут — совершенно неузнаваемые в зеленых солдатских шинелях польского образца и с «Калашниковыми» на груди.

— Прекрасно выглядите, — мрачно констатировала я, думая в тот момент совершенно о другом. Все эти фокусы с загробной жизнью, убийствами и маскарадным переодеванием начинали действовать мне на нервы. Я вдруг разуверилась в успешном исходе нашего предприятия. Возможно, сказывалась нечеловеческая усталость и колоссальное психологическое напряжение, но в тот момент мне уже было совершенно безразлично, чем все кончится. На меня навалилась страшная, какая-то ватная апатия.

— Порядок немного изменился, Вэл, — Пржесмицкий взглянул на ручные часы и поморщился. — Мы впереди, вы — за нами. Чуть что не так — сразу падайте. Поняли? И пожалуйста, Вэл, поосторожнее с пистолетом…

Я кивнула и поплелась за своими спутниками, с трудом переставляя распухшие ноги. Сколько мы так шли, я не помню.

Вокругбыло тихо. То ли охотники за нашими скальпами притомились за день и решили дать себе отдых до утра, справедливо рассудив, что деваться нам в общем некуда, то ли нас уже вели несколько сотен пар зорких глаз и просто давали возможность выйти на открытое и хорошо простреливаемое место, чтобы спокойно, без хлопот, как в тире, перещелкать всю нашу троицу.

А потом неподалеку раздался ровный гул мотора тяжелого грузовика — так близко, точно мы стояли у дверей гаража. Не оборачиваясь, Пржесмицкий махнул рукой, и я послушно, как робот, рухнула в снег.

Судя по всему, Пржесмицкий прекрасно ориентировался, в его действиях не было даже намека на хаос. Я увидела, как он схватил водителя за плечо и потянул его куда-то в сторону. Команду следовать за ними я не получила, но почему-то подумала, что так будет лучше. Тихонько поднявшись, я обогнула толстую сосну, причем больно оцарапала щеку, и увидела в некотором отдалении смутные силуэты. Я осторожно прокралась к ним и пробормотала:

— Нехорошо бросать девушку в лесу.

— Нехорошо нарушать приказы, — не оборачиваясь (он, по-моему, вообще никогда не оборачивался), ответил Пржесмицкий.

— Куда это вы так пристально смотрите?

— На шоссе.

— Шоссе в лесу?

— Разуйте глаза, Вэл. Мы в пятнадцати метрах от трассы.

— Но я ничего не вижу.

— Когда ваши глаза привыкнут к темноте, увидите. А теперь тихо, ни звука!..

Он был прав: через пару минут я уже довольно отчетливо разглядела и черно-бело-серую ленту шоссе, и, главное, здоровенный армейский грузовик с урчащим мотором. Он стоял с погашенными фарами и работал вхолостую, должно быть, для обогрева тех, кто сидел в кабине.