Кормака ошеломил низкий голос, мягко изливавшийся из уст Норы. Ее голос слегка дрожал от волнения, глаза мерцали под веками, все это было непереносимо захватывающе. Он закрыл глаза и услышал: тревога Норы улеглась, и она расслабилась. Повествуя простенькую историю о любви и неверности, песня набирала силу и страсть могущественного заклинания.

Когда она закончила, наступила короткая тишина. А затем — шквал одобрения музыкантов и даже тех завсегдатаев паба, кто обычно шумит во время исполнения. Кормак сидел позади всех и увидел: открыв глаза, Нора словно бы пробудилась ото сна и оказалась в комнате, полной уставившихся на нее людей. Она казалась изумленной и немного смущенной — восхищенные лица, протянутые к ней благодарные руки. Она взглянула на него, но Кормак был не в состоянии двигаться или говорить.

— Извините, время, — сообщил бармен, перекрикивая гам. — Допивайте, дамы и господа. Извините, время.

Как обычно, вечер завершился до обидного быстро. Ибо все, казалось, были в настроении еще поговорить и посмаковать последнюю пинту. Наконец толпа стала рассеиваться, и Кормак сумел пробраться к Норе сквозь шумную давку у стойки.

— Подождите, — попросил он. — Позвольте мне пройтись с вами до вашей машины.

Днем Стоунибэттер — людная улица с десятками различных предприятий и заведений. Ночью фасады магазинов плотно закрыты цельнометаллическими щитами. Контрастируя с разбросанным мусором, они делают эту часть города похожей на зону боевых действий. Пока они медленно шли по пустынным улицам, Кормак теребил деревянный футляр с флейтой, зажатый под локтем, и время от времени искоса поглядывал на спутницу.

— Песня была потрясающей, Нора.

Она улыбнулась:

— Спасибо. Я немного нервничала.

— Где вы научились петь?

— Я не знаю. Вероятно, прослушивая записи.

— Вы шутите.

— Куда уж! Испытывали ли вы когда-нибудь чувство, что именно эту мелодию вы страстно ожидали услышать? Я не знаю, в чем секрет старинных песен. Может быть, их простота, или то, что они такие грустные и правдивые. И я люблю песни, которые звучали из поколения в поколение. Они как будто бы наделены самостоятельной жизнью. Не могу объяснить. В любом случае, вот моя машина.

Она открыла дверь маленькой дистанционкой, а затем повернулась к нему. Оба заговорили одновременно:

— Я бы хотела попросить вас…

— Если вы все еще заинтересованы…

— Я собиралась спросить вас, не решились ли вы вернуться в Данбег, — сказала она.

— Это как раз то, о чем я вам говорю. Я еду туда. Я позвонил Хью Осборну сегодня вечером. У меня осталась пара дел на завтрашнее утро, а после полудня я отправляюсь.

— И вы нашли помощника?

— Я полагал, что у меня есть доброволец. Если вы не изменили решение…

— О нет, вовсе нет. Завтра мне придется доделать работу в лаборатории, но, вероятно, смогу приехать к шести. — Она замолкла и взглянула на него в упор: — Спасибо, Кормак.

— Не за что. Спасибо вам за песню.

Легкий порыв ветра бросил волосы Норы на глаза. Кормак автоматически поправил непослушную прядь, позволив своим пальцам задержаться на мягком изгибе ее щеки. Он испугался, когда она резко увернулась.

— Нет, — попросила она. — Пожалуйста, не надо.

— Извините, Нора…

— Это не из-за вас, Кормак… пожалуйста, не думайте так. Просто… просто из-за того, что я трусиха. — Она с трудом подняла на него глаза. — Надеюсь, вы все не против, чтобы я вам помогала.

— Да, конечно.

Еще мгновение она задумчиво вглядывалась в его лицо, затем забралась в машину и уехала по пустынной улице. Кормак быстро вернулся к собственной машине, сознавая, что причин питать надежды нет. Он получил отпор. Но ему посчастливилось услышать, как Нора вновь произнесла его имя — дважды.

Когда Кормак пересек границу Голвея в Портумне, длившаяся весь день морось превратилась в проливной дождь. Дороги и канавы расплывались бледными серо-зелеными пятнами. Плохая видимость в сочетании с равномерным стуком дворников и неровной дробью дождевых капель о крышу машины начинала действовать на нервы. Путешествие почти закончилось, сказал он себе, осталось проехать десять миль. Всю эту поездку его изводили запоздалые размышления, ибо мотивы, по которым он связался с Осборном, были исключительно личными — он получал шанс провести побольше времени с Норой Гейвин. Но сожалеть о чем-то было уже поздно.

Минула не одна неделя со смерти Габриала, а он все еще ощущал беспокойство, неспособность сосредоточиться. Он не мог забыть руку старика, неподвижно лежавшую на блокноте. Когда санитары забрали тело Габриала, Кормак еще долго вглядывался в чернильное пятно, залившее последнюю запись. Из всех врезавшихся в память деталей его преследовала именно эта. Страдал ли Габриал? Успел ли понять, что происходит, или инсульт мгновенно «выключил» его сознание?

Обследовав вместе множество захоронений, они ни разу не дерзнули затронуть тему собственной смертности. Габриал, должно быть, размышлял о ней. Напряженно изучая бренные останки, он не мог не задумываться о собственной скоротечности. И все же они никогда об этом не говорили. Должно быть, Габриал поделился какими-то мыслями со своей женой: его кремировали без всяких религиозных обрядов, состоялся лишь небольшой вечер памяти в их доме, в Дублине. У Мак-Кроссанов не было детей, но, сидя в гостиной среди соседей старика, старых школьных товарищей, коллег из университета, друзей Эвелины Мак-Кроссан из писательского и издательского мира, Кормак понял, сколь узок его собственный круг общения.

Никто лучше Габриала Мак-Кроссана не был осведомлен о его самых затаенных мыслях. В известном смысле Кормак простился с отцом еще до того, как кто-либо узнал, что Джозеф Магуайр намерен навсегда покинуть Ирландию в поисках лучшей доли. И место отца в его сердце оставалось пустым, пока он не встретил Габриала. Прослушав обзорный курс по археологии, Кормак в числе десяти студентов вызвался помогать в летних раскопках дороги более чем двухтысячелетней давности.

У Мак-Кроссана была традиция напутствовать студентов, направляющихся на работу. Остановившись перед ним, они в нетерпении вертели в руках инструменты. А он расхаживал туда и сюда, словно в лекционной аудитории.

— Сейчас вам кажется, — говорил он, — что мы всего лишь раскапываем несколько кусков заболоченного леса. Но в действительности необходимо задуматься о людях, которые оставили здесь свой след. В этих сырых старых колодах запечатлелись их верования, идеалы, намерения, так же, как информация о типе орудий, которыми валили деревья и закрепляли их в колее, о системе трудовых действий в целом. Таковы, дамы и господа, лишь разрозненные «ключики» к тому, каким было их общество, их образ жизни. Я призываю вас стать первооткрывателями того, что скрыто в этой благословенной земле.