Это будет первая поездка в поле без Габриала. Три недели назад Кормак, заскочив на кафедру, нашел старика за письменным столом. Габриал был мертв. Авторучка выпала из его правой руки, и на том месте, где она последний раз касалась бумаги, образовалось огромное чернильное пятно. Кормак не сомневался: старик разделил бы его волнение по поводу новой находки.

Габриал неизменно утверждал: вести любое научное исследование — через линзы микроскопа или линзы телескопа — все равно что всматриваться в необъятную Вселенную через один-единственный маленький глазок. Он часто говорил о своей археологической работе как о наблюдении сквозь замутненное стекло в попытке воссоздать прошлое по разбросанным и неполным свидетельствам. Габриал наслаждался открытиями. «Еще одна частица мозаики, мой мальчик, — сказал бы он, в предвкушении потирая руки. — Еще одна частица мозаики».

В Атлоне Кормак пересек границу Роскоммона. Постепенно уменьшались поля и сужались дороги — он был уже на настоящем Западе, когда вспомнил о той неловкой ситуации, что ожидала его на раскопках. Габриал сам представил его Норе Гейвин. Хотя Нора и американка, ее родители родом из Ирландии, и у нее со стариком обнаружились общие знакомства: он учился в университете с ее отцом или что-то вроде того. О возрасте Норы судить сложно: вероятно, ей под сорок. Габриал настойчиво упоминал о Норе и о том, что Кормак прямо-таки обязан с ней встретиться, поэтому археолог заключил, что она одинока. Во время их немногочисленных встреч она показалась ему умной и достаточно приятной, но из ухаживаний Габриала ничего не вышло. Примерно полгода назад они оказались в небольшой группе гостей, приглашенных провести вечер у Габриала, и старик просто заставил его подбросить Нору домой. Кормак хорошо помнил свою досаду по поводу вынужденной любезности. Нора жила в одной из тех современных многоэтажек, которые расположены вдоль Гранд-Канал, недалеко от его собственного дома. Вряд ли по пути он обмолвился с ней хоть словом и даже не подождал, дабы убедиться, благополучно ли она попала в квартиру. Стремительно отъехав, он обернулся и обнаружил: она все еще стоит у бордюра и смотрит ему вслед. С тех пор он ее не видел. Конечно, она была на похоронах Габриала, но воспоминания о том дне были слишком омрачены скорбью, чтобы на них полагаться.

В Беллинаслоу он свернул с главной дороги и направился на юг к Портумне, городку в начале Луг Дерг. На западе земля, постепенно возвышаясь, уходила к пушистым сосновым лесам, покрывавшим горы Слив Оти Маунтинс. К востоку лежало то, что осталось от древнего моря, некогда покрывавшего весь центр Ирландии. Далее — вниз по берегу озера — лежали курортные городки Маунтшаннон и Скарифф, но в этом отдаленном углу Голвея располагались лишь фермы да горы, отражающиеся в небольших укромных озерах, да протяженные болота без единого деревца. Добравшись до берега, Кормак всмотрелся в расставленные вдоль дороги самодельные знаки. Поначалу он решил — это что-то вроде указателей или рекламы, однако, приблизившись к первому, прочитал: «Нет лицензированию болот», а чуть дальше: «Нет вытеснению болот» и, наконец:

Его не удивили стоящие вдоль дороги лозунги. Споры о хищнической добыче торфа шли уже давно, ибо он являлся невосполнимым ресурсом. Ирландские болота обеспечивали существование целого ареала дикой природы, единственного во всей Европе, и ЕС усиленно требовал проанализировать последствия торфяной добычи для окружающей среды.

Кормак подъехал к месту раскопок без четверти два. Солнце, едва скрытое вуалью из нескольких рваных облачков, стояло еще достаточно высоко. Здесь и там пустынную поверхность болота прорезали глубокие черные рытвины. На взбученном торфяном покрове не было ни котлованов, ни ограждений, ни видимых границ участков. Но Кормак побился бы об заклад: каждый добытчик точно знает, где заканчивается его собственный торфяной надел и где начинается соседский. У самой дороги виднелись беспорядочно разбросанные кусты колючего утесника, еще не покрытые ярко-шафрановыми цветами. За ними на ветру дрожали клочки болотного хлопка. А еще дальше, на расстоянии около пятидесяти ярдов, Кормак заметил небольшую группу людей, среди них — Нору Гейвин и офицера полиции в форме. Влезая в водонепроницаемые штаны, а затем аккуратно снимая обувь и засовывая каждую ногу, одетую в чулок, в прочный сапог, Кормак ощутил нечто вроде волнения. Мгновение он стоял на обочине, бегло исследуя горизонт в поисках какой-нибудь определенной точки, церковного шпиля или радиовышки, короче — чего угодно, что помогло бы точно определить на карте место обнаружения тела. Однако ничего не нашел. Недалеко от него хлопнула дверь допотопной «Тойоты», и появился мужчина с квадратными плечами, обтянутыми коричневой кожаной курткой. Слегка выдававшийся живот намекал на любовь к портеру, солнечные лучи отражались в серебристо-белых волосах. Кормак взял куртку и раскопочные инструменты с пассажирского сиденья и, когда мужчина приблизился, протянул руку:

— Кормак Магуайр. Национальный музей попросил меня проследить за раскопками.

— А, археолог, — сказал мужчина и крепко пожал его руку. Теперь Кормак смог рассмотреть свежее румяное лицо, контрастировавшее с сединой. Вероятно, незнакомцу было не больше пятидесяти.

— Детектив Гарретт Девейни, — представился он. — Доктор Гейвин будет рада вас видеть. Она дожидается вас, чтобы начать.

Девейни проговорил все это уголками губ, немного в сторону. Бледно-голубые глаза остро посматривали из-под век, на лице мелькало что-то вроде недоверчивой ухмылки. Затем полицейский кивнул в сторону болота, и они направились к собравшимся, осторожно ступая по топкой земле. Девейни шел впереди, продолжая беседовать со следующим за ним Кормаком.

— Вы, скорее всего, знаете основное: местный фермер срезал торф. По его словам, за последние сто лет и даже больше никто так сильно не обнажал дренаж на этом участке. Малаки Драммонд — вы знаете Драммонда, патанатома? — вероятно, пришел к такому же выводу. Он заскакивал сюда утром минут на десять.

— Если вы не против, я бы хотел узнать: а что здесь делает детектив из самого…

— Лугрея.

— Из Лугрея, если это происшествие не считается одним из нераскрытых убийств?

— А, ну мы ничего не знаем наверняка, верно ведь? Предполагалось, что эта женщина могла жить где-то неподалеку. Я здесь лишь для того, чтобы прояснить некоторые вопросы. И мой дом — чуть дальше по дороге.

— Много шума вокруг тела?

— Ясное дело, — сказал Девейни. — Поняв, на что он наткнулся, парень поспешил с объяснениями.

Когда они приблизились к срезу, подошла Нора Гейвин. Она оказалась выше, чем считал Кормак, а одета так же, как и он: в джинсы и сапоги, но без водонепроницаемых брюк. Большие голубые глаза, темные волосы и контрастирующая с ними молочно-белая кожа — одно из лиц, столь характерных для Ирландии. Случайное слово или интонация могли бы выдать ее ирландские корни, однако акцент Норы свидетельствовал о годах, проведенных в Америке. Ее волосы, кажется, были короче, чем последний раз, когда они встречались. Это привлекло внимание Кормака к изящной линии ее шеи, которой он раньше не замечал. Во время недавнего припадка самобичевания по поводу собственной невежливости Кормак забыл, сколь привлекательной она была, и с облегчением осознал, что волнение по поводу происшедшего заслонило память о его неловкости.

— Кормак, приятно вас видеть! — сказала Нора, протягивая руку для пожатия. — Я мчалась сюда целый день, будто маньячка, и вынуждена извиниться, что до сих пор докучаю этим людям своими вопросами.

— Простите, что заставил вас ждать, — откликнулся Кормак. — Мне тоже приятно вас видеть. — Он повернулся к Девейни: — Человек, который нашел тело, — он здесь?

— Брендан Мак-Ганн, — ответил Девейни, указав на коренастого мужчину лет тридцати, стоявшего в нескольких футах от них, опершись на раздвоенные вилы. Лохматые кудри, обрамлявшие лицо Мак-Ганна, скрывали его черты. В отличие от этого замкнутого фермера, настроение остальной группы, представленной Кормаку детективом Девейни, было явно выжидающим. Здесь находились Деклан Маллинс, молодой офицер полиции, очевидно, только что выпущенный из академии Таллимора, с тонкой шеей, лопоухий, как служка-переросток. Светловолосая женщина в джинсовой куртке и индийской юбке, которой, как предположил Кормак, было лет двадцать пять, оказалась Уной — сестрой Мак-Ганна. Кормака изумили ее огромные черные глаза и мимика крупного рта. Особенно поражали ее руки и ногти, запачканные чем-то вроде клюквенного сока.